С л у г а. Я вам не позволю, люблю вас, мой господин, хоть и не понимаю ваших песен. Мудреные они для меня.
Т э й к а. Нет уж сил у меня швырять в тебя чашкой за твою нелюбезность к моим стихам и за твои чудовищные предложения… Придётся рубить моих детей — мои деревья. Ничего не поделаешь. Хочу попрощаться с ними, неси одежду. Пойду и погляжу в лица моим вишням, попрошу прощения у каждого дерева.
(Затемнение. Звуки молитвы).
Эпизод третий.
Танец Духа Онрё.
На сцене дерево плакучей сакуры в лучах фонарей. Ватага юных варваров, подростков в роликовых коньках (мотоциклисты) кружится вокруг дерева, горлопанит по — японски, хватается за ветви, обламывает. Этот танец вакханалии длится под звуки современной музыки.
Затемнение.
Эпизод четвёртый.
Парк Уэно в Токио. Наши дни.
Ё к о. Что стало с нашим деревом?
В л а д. Дерево погубили!
Ё к о. Дух дерева рассердится, он будет мстить. Мёртвые всегда мстят, если у них отнимают насильственно жизнь, если их не поминают…
В л а д. Кому они мстят?
Ё к о. Всякому, кто не воздаст им… Это проклятие может передаваться из поколение в поколение…
В л а д. Что нужно делать?
Ё к о. Нужно ему помолиться, но я не знаю какими словами…
В л а д. Может стихи? Ты знаешь стихи про это дерево?
Эпизод пятый.
Трактат о Поэзии Фудзирвары Тэйка.
Рубят деревья. Слышны удары топора. Тэйка сидит в полутёмной комнате.
Т э й к а. Прощайте, прощайте! Простите, меня, вишни! Дни моей молодости миновали, и дни старости минуют, а вам цвести в других селениях и в других временах. Иные поэты будут любоваться вами. Да будут во все времена поэты, воспевающие вас и оплакивающие вас, мои дорогие вишни! Всю жизнь я служил только поэзии, и не было мне дела ни до белых, ни до красных знамён. Но даже здесь, на этом поприще, я сыскал много недругов. Всё это козни тех, кто промышлял поэзией и зарабатывал себе должности при дворе, кто хотел меня отлучить от поэзии. Их имена известны, это…
На сцену выходит Влад и Ёко, продолжая речь Фудзивары Тэйка.
В л а д. Теперь это уже дело прошлое…
Ё к о. Один человек обратился ко мне с вопросом: Как надлежит слагать хорошие стихи?
В л а д. Тогда, вверившись своему глупому сердцу, я записал то, в чём немного сведущ. Никакого особого содержания в том не было, записывал свои мысли простыми словами. Они выглядят убого и, вероятно, предвзяты, но ведь это то, что думалось непосредственно.
Ё к о. Путь песен Ямато, хоть и кажется мелким, но глубок; хоть и кажется лёгким, но труден. Людей, которые понимают это, немного.
В л а д. В давние времена поэт Цураюки любил, чтобы душа песни была искусной, мелодия — непревзойдённой, слово — выразительным, а форма была изящной.
Ё к о. Однако, он не создал песен в стиле чарующей красоты избыточного чувства. С тех пор поэты следовали его заветам и были привержены его стилю.
В л а д. Однако, со временем душа поэтов оскудевала, мелодия песен слабела, слово становилось грубым. Не говоря уж о поэтах недавнего прошлого, которые думали лишь о том, чтобы облечь в тридцать один слог вдруг пришедшую на ум идею, и совсем не имели представления о поэтическом стиле.
Ё к о. Поэтому песни той поры уподобились земледельцу, который покидает приют в тени цветущей сакуры, или торговцу, который снимает заморские одежды.
В л а д. Тем не менее старший советник Цунэнобу, придворный Тосиёри, начальник левой гвардии дворца Акисукэ, придворный Киёсукэ, покойный отец и поэт по имени Мототоси, у которого он учился искусству поэзии, — все они были далеки от грубого стиля п сен того времени и всегда чрезвычайно любили старые песни. Лучшие песни, которые слагали эти поэты, не уступают песням эпохи расцвета.
Ё к о. Действительно, молодые поэты нашего времени искренне думают, что создают поэзию, но стиля они, скорее всего, не знают. Повсюду те, кто просто делает трудным для слуха то, что должно быть лёгким, и соединяет, то, что несоединимо, — поэтому вероятно, что подражает не лучшим образцам.
В л а д. Я понимаю, что должен в совершенстве постичь Путь поэзии, но всего лишь наследую славу потомственного поэта. Иногда меня признают, иногда подвергают резкому осуждению, но более всего не хватает души, чтобы любить Путь поэзии, продолжаю настаивать на том, что отвергают другие. К тому же, у меня нет особых знаний и умений.
Ё к о. Слово тоскует о старине, душа ищет новизну, требуется высокая несравненная форма.
В л а д. В учении моего отца, которое я не воспринял как следует, говорится: «Поэзия не лежит на дороге, где видишь широко и слышишь далеко. Из сердца исходит, в твоём озарении — она!» Только всего и сказано, а я даже не пришёл к тому, чтобы осознать это как истину. Более того, с наступлением старости и болезни одолевает и глубокая печаль, поэтому забываются краски цветов СЛОВА, иссушается источник души, и даже размышления о вещах пропадают, вот, наконец, бесследно исчезли…
Эпизод шестой.
Опочивальня Фудзивары Тэйка.
По всей сцене разбросаны цветущие ветви сакуры. Выходит старый поэт, озирается кругом.
Т э й к а. Духи мёртвых… Возьмите мои стихи, для вашего успокоения красоту того мира я воплощал в своих стихах, и дарую их вам… Японская песня подобна светлячку. Когда смотришь на него днём, то это насекомое кажется невзрачным. И думаешь, что же захватывало дух, когда оно светило в саду, пролетая между ветвей? Кажется, что у светлячков нет речи, и они не могут петь, как цикады или птица «угуису». Однако, коль подумаешь, приходишь к мысли, что свет, который они испускают, есть их безмолвная любовная песня. Они светят и как бы разговаривают одновременно друг с другом; и вся ночь, тёмная ночь, озарённая только вспышками их света, наполняется смыслом и значением. Так и японская песня, собранная в антологиях, несёт будущим поколениям свет из прошлого, успокаивает души мёртвых, радует слух живых…
Новый день выдался и солнечным и длинным. На завтрак была овсянка с изюмом и грецкими орехами. Молочница принесла парное молоко из деревни. Обычно она оставляла банку за оградой на специальной подставке, где уже были приготовлены деньги под перевёрнутой вверх дном банкой, которую взамен забирала молочница.
Марго встала рано, ошпаренная рука перестала болеть. Лёгкое жжение напоминало о вчерашних неприятностях. Овсяную крупу она не промывала, а только продула, просыпая над алюминиевой миской. Зёрна звонко ударялись о дно, словно крупные капли дождя. Она включила газ, поставила воду для каши. Вспомнила, что в шкафу в деревянном туеске хранились финики.
Заскрипели верцы, загремели чашки. Она потянула за крышку туеска. Крышка не поддавалась. Марго потянула сильней. Раздался хлопок, похожий на звук, когда распечатывают бутылку вина. Из туеска выпорхнул рой мелких бабочек прямо ей в лицо. С испуга Марго присела на табурет. Бабочки разлетелись по всей кухне, некоторые вылетели в форточку. Марго осторожно заглянула в туесок. На дне его лежали финики, обтянутые паутиной, словно египетские мумии тканью. Ползали червячки.
— Фу — ты ну — ты! — выдохнула Марго.
Её сердце колотилось. В кухонном окне она увидела, как во флигель, где обосновался Владик, зашёл Валентин. В этот момент явился Орест — без рубашки, в одних шортах. Он ткнул пальцем в тазик с вареньем и, вынув янтарный плод шиповника, забросил его в рот.
— У — у, какая вкуснятинка! — сказал он.
Марго бросила косой взгляд. Она еще была сердита на него за вчерашнее происшествие. Орест утащил её в лесок — прогуляться по склонам сопки, откуда открываются красивые морские пейзажи, чтобы успокоить нервы. Марго колотила дрожь после стольких переживаний: спасённый Владик, сдохший Флобер. Орест вовсе не собирался устраивать сатурналий, но, будучи человеком инстинктивным, неожиданно овладел ею сзади, подняв подол платья, пока она, опершись на камень руками, восхищалась грядой облаков на горизонте, напоминающих парусники.
Он вливался в неё, она вливалась в морской горизонт, а вся природа вливалась в космос. Богомол бесстыдно наблюдал за ними из‑под куста барбариса. Даже улитка изо всех сил таращила глазёнки, вытянув длинные рожки, едва не выпав из своего хрупкого домика. Вкусив сладкое мгновение, Марго рассердилась. И быстро придя в себя, оправив платье, она дала Оресту жгучую пощёчину.
Он посчитал её шлепок за поцелуй, но более крепкий, чем обычно.
— Какой ты варвар всё‑таки! — с досадой и упрёком сказала она.
Орест не обиделся. Марго не могла простить себе, что отпустила вожжи и позволила ему вертеть собой, как он хочет. Её упрёки казались ему такими ничтожными! Когда он попытался объяснить ей свои космогонические ощущения, не умея подобрать правильные слова и при этом непрестанно оправдываясь, её возмущению не было предела. Она вскипела от гнева, обвиняя его в том, что он бесстыдно использует её ради своей похоти.
