— Вот это история, — восхищенно сказал я, — вот это рассказ. А вы, Иван Тимофеевич, просто молодец. Вы, несмотря ни на что, не оставили своего брата, — патетически добавил я. — А до монашества у него была семья?
— Да, он был женат на женщине, которая оставила его по причине его болезни. Она слишком сильно хотела детей, а он не мог ее осчастливить. Он страдал бесплодием.
— Теперь понятны его мотивы ухода от мирской жизни, — вывел я.
— Вот такие дела, Герман, — на выдохе сказал Иван Тимофеевич.
— А как вы себя чувствуете сейчас? — спросил я.
— Лучше, уже лучше. Не волнуйся, — улыбнулся он и посмотрел еще раз на фотографию, которую доселе держал в руках. На лица улыбающихся людей, таких близких и одновременно далеких Ивану Тимофеевичу. Они улыбались ему из невозвратимого счастливого прошлого, о котором он ни на секунду не забывал.
— Ты когда думаешь ехать? — оторвавшись от фотокарточки, спросил старик.
— Думаю, завтра с утра на вокзал поеду. Там сразу возьму билет на ближайший поезд — и в Питер.
— Правильно, — сказал старик и задумался, смотря в серую муть за окном.
Вдруг из моей комнаты донеслась мелодия звонящего мобильного телефона. «Родин», — пролетело у меня в голове, и я пулей побежал поднимать трубку.
— Ну, здравствуй Гера, — тихо сказал Родин. — Ты, говорят, меня искал?
— Правильно говорят, — также тихо ответил я.
— Решил всунуть нос не в свои дела?
— Они бы не были моими, если бы ты не тронул человека, которого я люблю.
— Кого ты имеешь в виду?
— Катю!
— А, ты про сестренку мою говоришь? Когда ты успел с ней снюхаться? — в недоумении спросил Родин. — Ты вчера мне не говорил, что с ней знаком. Чего ж ты?
— Не твоего ума дело, — нервно ответил я.
— Я помял ее немного, ты уж прости. Деньги срочно нужны были. Сам понимаешь…
— Слушай, сука, если ты еще что-нибудь в этом духе вякнешь, я тебя…
— Ой-ой, я знаю… Ты меня убьешь. Ты ведь собирался? Собирался, я знаю. Мне шлюха Маша сказала. Ты ведь и с ней познакомился?
— Да, — резко ответил я.
— Ну, и когда же ты хочешь меня убить, — с сарказмом спросил этот мерзавец.
— Вот встречусь с тобою, чтобы кошелек тебе твой отдать и тогда посмотрим, — зацепил я.
— Что ты сейчас сказал? У тебя мой кошелек?
— Да. Он у меня. Ты его выронил в квартире Ивана Тимофеевича, когда в спешке сваливал. Хочешь его назад вместе с денежками своими получить, наркоман чертов?
— Еще как хочу. Ты ведь мне его отдашь? — спросил он.
— Конечно, отдам. Но за Катю ты мне ответишь мр-р-разь! — прорычал я.
— Безусловно, отвечу. Знаешь что? Подъезжай ко мне домой…
— Мне плевать, где мы с тобой встретимся, — как можно тише говорил я, чтобы Иван Тимофеевич не услышал меня. — Хоть в аду! Говори, куда приезжать и приеду.
— Какой ты резвый! Записывай адрес… Герой!
— Я запомню, — сквозь зубы проскрипел я.
— Как скажешь. Шубина 56, квартира 70. Приезжай часиков в пять.
— Я приеду, даже не сомневайся, — сказал я и положил трубку.
Я закипал изнутри. Все тело мое содрогалось от злости. Если бы он сейчас стоял передо мной, я сломал бы ему шею, не моргнув и глазом.
Теперь нужно было сообразить, что сказать Ивану Тимофеевичу. Пройдясь взад-вперед по комнате, я пытался придумать что-то правдоподобное. Необходимо было солгать так, чтобы у старика не возникло и доли сомнения в моих словах. Легенда пришла на ум буквально через пару минут. Сделав, насколько это было возможно, спокойное лицо, я зашел в комнату к Ивану Тимофеевичу. Он лежал на кровати и смотрел в потолок.
— Кто звонил? — спросил он, когда я зашел.
— Дядя, — вздохнул я. — Маме стало хуже.
— Ай-я-яй, — протянул старик. — И что теперь делать?
— Он просил меня как можно раньше приехать.
— А ты что думаешь?
— Я думаю сегодня уехать. Возьму билет на ближайший поезд до Москвы, а там на «Стреле». Восемь часов и в Питере буду.
— Как знаешь, — с грустью сказал Иван Тимофеевич.
— Ну, я пойду, чемодан соберу… Времени мало.
— Давай. А сейчас встану и соберу тебе в дорогу чего-нибудь пожевать.
— Вот спасибо, — через силу улыбнулся я и пошел собираться.
Откровенно говоря, я не сильно солгал Ивану Тимофеевичу. Планы мои были почти такими. Я лишь утаил от него то, что собираюсь встретиться с Родиным и намылить ему шею. А уж как намылю, сразу полечу в Питер к матери…
В половину пятого я был уже готов. Сказав много приятных слов в адрес Ивана Тимофеевича и выразив ему благодарность за гостеприимство и отношение ко мне я, пообещав вернуться через две недели (чтобы поговорить с Катей), вышел из квартиры. Старик, провожая меня, как мог старался не показывать своих чувств, но по глазам его можно было смело сказать, что он сильно переживал за меня и не очень хотел расставаться со мной, боясь вновь почувствовать себя одиноким человеком. Он и впрямь был одинок, как никто. За все время, что я прожил у него, кроме приятеля к которому он летом ездил в Елец, ему никто не позвонил. Ничего нет хуже одиночества…
Все последующие события произошли очень стремительно, так, что я и не заметил их. Может быть, это случилось оттого, что внутреннее мое состояние, то есть состояние душевное, было сильно расстроено. Припомнить подобного переворота сознания невозможно. Из более или менее уравновешенного человека я за пару дней превратился в неврастеника, чуть ли не в психопата. Любая мелочь могла меня вывести из равновесия. Естественно, я пытался держать себя в руках, конечно, насколько это было возможно. В сущности, если проанализировать произошедшие события, все окажется не так страшно, как казалось тогда. Взять хотя бы поведение Родина. Этот человек, по большому счету, прямого отношения ко мне не имел. Его отвратительный поступок с собственной сестрой тоже был не так уж трагичен для меня. Он избил Катю, которую я любил — это, бесспорно, очень нехорошо, но Катя никогда не любила меня. Она рассматривала меня лишь как коллегу. Мало ли, сколько поклонников может быть у красивой женщины. И каждый из них хочет, чтобы обласкан был именно он, а не кто-то другой. Это типичный человеческий эгоизм и не более того. В тот же момент отомстить за нее ее брату стало для меня делом чести. Я прекрасно знал, что Катя все равно этого не поймет и более того, осудит меня за то, что я влез в ее личные отношения внутри семьи. Наверное, во мне сыграл некий запоздалый юношеский максимализм. Что-то перевернулось в моей голове вверх тормашками. В такси у меня возникали мысли о том, чтобы просто-напросто свернуть на вокзал и покинуть проклятый город. Одновременно с этим некая неведомая сила тянула меня в дом к Родину. Внутри меня шла ожесточенная борьба. Разумом я осознавал, что ехать к нему есть полное безрассудство, но и не ехать я не мог. Одним словом, чувства начали превалировать над разумом, поэтому я укрепился в решении все-таки ехать к нему и восстановить никому не нужную справедливость. Как я был глуп!
Расплатившись с таксистом, я вышел из машины в дождь прямо перед домом в двенадцать этажей, в котором должен был ждать меня Родин. Дом этот находился в элитном районе города, что немало удивило меня. «Не может же этот игрок и наркоман жить в таком доме», — пронеслось у меня в голове в первые несколько секунд. Но потом эту мысль затмили злость и жажда мщения. Мыслить логически я уже не мог.
В парадном меня встретил консьерж. Это был немолодой мужчина в больших очках, с приятной улыбкой. Несколько секунд он рассматривал меня: сначала его голова поднялась вверх, чтобы рассмотреть мое лицо, а потом медленно спустилась вниз, скорее всего, для того, чтобы увидеть, в чем я был одет.
— Добрый день, — сказал я, когда глаза консьержа были направлены мне в лицо.
— Здравствуйте, — ответил он и улыбнулся. После он заложил закладкой место в книге, отложил ее и спросил: — Вы к кому?
— Я к Родину, — ответил я. — Здесь такой проживает? В семидесятой квартире? — Я начинал сомневаться в том, что это мерзавец может здесь жить.
— А вам, простите, нужен Родин Алексей Степанович или же Дмитрий Алексеевич? — несколько елейным голоском поинтересовался он.
— Мне нужен…
Я не договорил из-за внезапно затрещавшего телефона на столе консьержа. Тот резко перевел глаза на аппарат и, дождавшись, пока он перестанет трещать, снял трубку.
— Консьерж, — сказал он, после чего несколько секунд слушал, что ему говорят. — Я понял вас, Дмитрий, сейчас пропущу.
Мужчина повесил трубку и, изменив серьезное выражение лица на угодливое, произнес:
— Семидесятая квартира находится на одиннадцатом этаже. Пассажирский лифт прямо и налево.
Поблагодарив консьержа, подняв свой нелегкий чемодан, я направился к лифту.
Волнение росло с каждым этажом. Наконец, лифт звякнул, и двери медленно выпустили меня на одиннадцатом этаже. Чистота подъезда была поразительна: на полу лежали дорожки, стояли напольные вазы с цветами, по углам блестели натертые пепельницы. За пластиковыми окнами подъезда совершенно не было слышно шума дождя. Единственное, что нарушало тишину барских покоев — это музыка, которая слышалась за одной из дверей.
