Я проснулся посреди ночи. Я вспомнил, как поступают в кино. Время действовать.
Я встал поздно утром, вырезки по-прежнему лежали на полу. Я осторожно перешагивал через них, стараясь не наступить на Глорию, Билла Нуна, смеющихся гостей и тщательно причесанную Шейлу. Нашарив в ящике туалетного столика запечатанную колоду карт, я стащил с зеркала красный шарф. Я наклонился ближе и впервые за долгие месяцы как следует себя рассмотрел. Отекшее от пьянства лицо, заросшее щетиной, красные глаза за стеклами очков. Неужели старина Уильям канул в лету? Я потер небритые щеки, притащил стул, распечатал карты и отложил джокеров. Я перетасовал колоду и принялся за самые банальные трюки. Пальцы слушались плохо, но постепенно вспоминали знакомые приемы – немного практики, и былая ловкость вернется. Я побрился, принял душ и пошел звонить Джонни.
* * *
Эйли, казалось, была растеряна.
– Уильям, Джон немного занят, может, он перезвонит тебе?
– Я звоню из автомата.
Кажется, Эйли улыбнулась.
– Романтика в наши дни.
Я взглянул на толпы покупателей, наводнивших Аргайл-стрит, и понял, что сегодня суббота.
– Да, наверное. – Я помолчал, надеясь, что Эйли отвлечет Джонни от его важных дел. Я ошибся. – Я хотел сказать, что выступлю на вечере.
– Здорово, Уильям, он будет в восторге.
– Его восторги поутихнут, когда он меня увидит. Я слегка заржавел, – сказал я сердито.
– Глупости, он постоянно рассказывает, что учился с гением.
Я отложил золотник похвалы к своим скудным резервам.
– Джон не сказал мне, когда и где.
– Ровно через неделю, в три тридцать в старом Паноптикуме.
– Дневной концерт?
Эйли напряглась:
– Тебя не устраивает?
В конце концов, решил я, время действия ничего не меняет.
– Нет, нормально, просто не ожидал.
– Придет много семей с детьми, будет весело.
– Я подкорректирую свое выступление.
Эйли засмеялась:
– Да уж, пожалуйста.
Она снова поблагодарила меня, пытаясь закончить разговор. В трубке раздался писк, и я бросил еще пару монет, удерживая Эйли на связи.
– Джонни так и не сказал, чему посвящен вечер.
– Неужели? – бодро спросила Эйли. – Мы хотим собрать денег на благотворительные программы для таких детей, как Грейс.
– Каких? – бестактно спросил я и внутренне сжался.
– Вы и правда толком не поговорили. У Грейс синдром Дауна.
На меня накатила жалость пополам со смущением. Я сказал прежде, чем успел подумать:
– Мне очень жаль.
– Не стоит, – серьезно сказала Эйли. – Мы считаем это благословением.
* * *
Мы втроем стояли за кулисами. С одной стороны от меня Сильви, дрожащая в шелковом халатике; с другой – Улла в обтягивающей жилетке и тесных трико, обрезанных по колено. На обеих, как и обещала Сильви, одинаковые зеленые чулки и блестящие красные босоножки на платформе. На сцене клоуны принялись перекидываться ревущими пилами. Я повернулся к Улле:
– Готова?
Она кивнула, и я почувствовал ее волнение. Я хотел помочь ей влезть в тесный ящик стола, но вдруг рядом с ней появился Коля. Он подхватил ее на руки и осторожно уложил в отсек, будто сказочный принц завоеванную принцессу в первую брачную ночь. Сильви наклонилась, чтобы что-то поправить, и ее халат распахнулся. Под ним она была почти голая. Зеленые чулки пристегнуты к красному атласному поясу в тон трусикам и алым кисточкам, с непонятной целью болтавшимся на сосках.
Улла издала что-то среднее между вздохом и фырканьем, и Коля улыбнулся. Он подмигнул мне – мол, ох уж эти женщины – и, наклонившись, быстро поцеловал ее в губы и взъерошил волосы. Не подозревал, что у него есть чувство юмора. Если бы он не пялился так на Сильви, я бы, может, даже проникся к нему симпатией.
Если верить кино, за кулисами царит вечный хаос. Полураздетые стайки танцовщиц в беспорядочной суете, безумные ассистенты, которые одной рукой строят артистов, а другой – взбивают на голове гнездо. Посторонний и в жизни увидит то же самое. Это как смотреть на автостраду с пешеходного моста. Пешеход не понимает, как машины умудряются лавировать в потоках и не сталкиваться, а для водителя перестроиться в другой ряд – пара пустяков.
Упал занавес, и клоуны побежали за кулисы, строя пошлые рожи при виде Сильви. Уборщики подмели сцену и выкатили стол.
Заиграла наша отбивка. Сильви сбросила халат, я взял ее за руку, и мы вышли на сцену перед опущенным занавесом.
На высокой платформе, с откляченным задом, торчащей маленькой грудью и сверкающей диадемой в шелковых волосах, Сильви напомнила мне циркового пони. Толпа взревела. Я заставил Сильви повернуться, и она встала, купаясь в аплодисментах. Я чувствовал себя сутенером, предлагающим проститутку, но, честно говоря, таких оваций я давно не слышал.
Сильви дождалась, пока утихнут аплодисменты, а музыка станет медленнее, и протянула мне сдутый красный шарик. Я оглядел ее гибкое тело и поднял вверх бессильно висящий шарик. Зрители засмеялись, я поднес его к губам и стал дуть.
Шарик вырос в большую ярко-красную сардельку. Я остановился, задыхаясь, театрально глотая воздух, и изумленно уставился на фаллический шарик, а затем перевел взгляд на грудь Сильви. Публика чуть не загнулась от смеха.
Я снова принялся надувать шар. Сильви прикрыла уши в ожидании взрыва. И когда зрители уже начали терять терпение, шар взорвался, разлетевшись по сцене красными брызгами. Я элегантно отступил, выхватив бутылку шампанского из парящих в воздухе лоскутов. Публика зааплодировала, из кулис бросили два бокала, я подхватил их, как прирожденный жонглер, открыл бутылку, наполнил бокалы и, протянув один Сильви, залпом осушил другой. Аплодисменты стихли.
Сильви кивнула на останки шарика, разбросанные по сцене:
– Напоминает мне прошлую ночь. – Я оскорбился, публика засмеялась. Сильви подмигнула и прошептала по секрету, так что слышал самый последний ряд: – Но мне недолго ждать, в третьем акте выйдет такой атлет…
– Ты так думаешь?
Я достал из внутреннего кармана волшебную палочку и махнул ею в зал. Сцена моргнула красным светом, а музыка сменилась кладбищенским плачем. Сильви испуганно прикрыла руками рот. Занавес поднялся, открывая стол со спрятанной Уллой. Не дав зрителям опомниться, выскочили два ниндзя с лицами, закрытыми шарфами, каждый нес в руках часть сверкающего синего ящика. Один из них отдал мне свою половину, и я продемонстрировал, что она пуста. Тем временем он выкатил стол на середину сцены. Я поставил ящик на стол, показал, что и второй тоже пуст, и совместил обе половины. Ниндзя вынули боковые стенки, превратив две части в один длинный гроб.
Сильви замерла от ужаса.
– Помнишь слухи о моей первой жене? – сказал я.
Словно только осознав, что происходит, она бросилась за кулисы. Ниндзя оказались быстрее. Они схватили мою сексуальную помощницу и, подняв над головой, понесли ко мне. Сильви кричала на весь зал. Ее тело казалось совсем белым на фоне черных костюмов ниндзя и ночной синевы сцены. Она высвободила одну ногу и на мгновение встала в стойку на плечах одного из мучителей, будто фигурка арт-деко, но ниндзя быстро ее усмирили. Я потирал руки, наблюдая, как они укладывают бьющуюся, кричащую девушку в сверкающий гроб, запирая, словно ведьму в колодки, так что голова и руки торчали с одной стороны, а ноги выглядывали с другой.
Сильви повернула голову к залу, прося о помощи. Я напоил ее фальшивым шампанским и резко крутанул стол, чтобы Сильви оказалась макушкой к зрителям. Девушки придумали этот ход, чтобы поменяться ногами, пока публика не видит заднюю часть ящика. Сильви молила о помощи и извивалась, я развернул стол, чтобы показать залу истерично бьющиеся ноги Уллы. Наконец я последний раз раскрутил гроб и поставил его боком, чтобы зрители видели всю картинку: перекошенное лицо Сильви и брыкающиеся ноги Уллы.
Огни погасли, сцена погрузилась во мрак, и только мы остались в конусе золотого света. Я вдруг увидел, как полуобнаженная Сильви лежит на спрятанной в ящике Улле. Странно, на репетициях я об этом не думал, но сейчас, представив прижатые друг к другу женские тела, почувствовал возбуждение. Я стряхнул наваждение, сделал большой глоток воды из бутылки шампанского и зловеще захихикал. Ниндзя вернулся с двуручной пилой, я показал зрителям ее оскал, и мы принялись пилить. В тишине Раздавался лишь визг грызущего древесину металла и стоны Сильви. Улла неистово дрыгала ногами, красные туфли мелькали, словно страстно желали отделиться от надоевшего тела и начать свободную веселую жизнь. Мы допилили перегородку, и я медленно раздвинул ящики, Сильви широко распахнула глаза, открыв в немом крике рот, кровь капала из ящика с отрезанными ногами, продолжавшими танцевать.
Я посмотрел на них, возмущенный, что они никак не угомонятся, покачал головой, соединил две части и раскрутил стол, чтобы Сильви и Улла заняли исходное положение.
