Вадим Чирков - Парящие над океаном

Гера вывез Оттуда кое-какие деньги и тут же пустил их в ход. Купил для начала парикмахерское кресло в надежде выгодно его перепродать (ремеслом куафера он не владел). На кресле слегка прогорел и купил вэн — мало ли что можно на нем возить. Для начала он повозил стираное из китайской прачечной, но китаец через время взял на это место своего. Гера тогда подрядился развозить по магазинам рыбу с базы, но вэн провонял скоро так, что чуть не накрылся его следующий бизнес — развозить по заказам блядей. Те, нюхнув селедочного духа, от Гериной машины отказывались. Потом белье не отдушишь.

Купил с кем-то на пару видеосалон, но салон больших денег уж никак не сулил. "Русские магазины", знал он, требуют жуткой отдачи, 13-14-часового рабочего дня, короче, высунутого языка, и все равно они часто становятся банкротами.

Гера стал подумывать о карсервисе, но тот требовал серьезных вложений и долгого ожидания прибытка. В общем, не якутские камешки…

Все это было, в сущности, мышиной возней, это была суета сует. За суетой же у Геры стояло сильнейшее томление духа.

Дело в том, что беспрестанное шуршание здесь зеленых, чуть отдающих малахитом, банкнот, что передавались из рук в руки, их мелькание, похожее на мелькание крыльев дивной бабочки, будоражило Геру до того, что он с денег, чуть их увидав в чужих руках, глаз уже не сводил, не замечая ни лиц, ни одежд. При этом глядении он всегда что-то нашептывал, может быть, привораживая зеленые бумажки, и с трудом после поворачивался к собеседнику.

А по ночам моему Непоседе снились головокружительные коммерческие комбинации, где малая толика денег на глазах превращалась в миллионы… Когда же он просыпался, не было ни миллионов, ни, что самое обидное, тех комбинаций.

Комбинации начисто стирались из памяти, оставляя только ощущение их гениальности, той, на которую он почему-то не был способен днем. И Гера все думал теперь, как бы найти способ записывать, фиксировать свои гениальные сны. Тогда он в одночасье станет миллионером, а там, не исключено, и миллиардером.

Но его мозг предательски работал только по ночам и почему-то не допускал его к своей "кухне".

Непоседа пытался застать мозг врасплох: внушал себе, что вскочит, как только тот закончит записывать на черной доске "формулу" верного успеха, и успеет схватить ее за хвост. Или как-то, тайком, тишком подглядит… Увы: чуть он просыпался, формула на глазах рассыпалась, а меловая пыль от нее медленно оседала на пол…

Он просыпался в минуте, в шаге от своего богатства — мокрый от бессильного пота, нищий безумец с мукой на лице.

Но, может, мозг обманывает его? Мистифицирует? Показывает блистательные фокусы и только?

Нет, нет, Герина оценочная способность, которая каким-то образом присутствовала при работе гения, "видела" уникальность замысла, сложный его сюжет и одновременно смелую драматургию. Но все это поспешно стиралось и исчезало, стоило ему, настоящему Гере, появиться на глаза Гере-гению.

Что на самом деле происходит?!!

Снам и таинственным свойствам человеческого мозга Торопыга посвящал целые горестные монологи, которые обрушивал на меня, по природе своей слушателя. Происходило это в том самом кафе, где Гера занимал тот самый стул, а я — стул напротив; он говорил, время от времени заглядывая за меня, словно кого-то поджидая. Монологи выказывали чисто человеческую растерянность перед загадками бытия.

— Зачем я ношу эту сволочь на своих плечах? — Он стучал костяшками пальцев по лысой блестящей макушке так, что раздавался даже некий гул, как если бы стучали по пустому кувшину. — Она ведь что-то инородное, чужое, неизученное, может, мне только одолженное! Уж я подозреваю иногда: кто-то подарил мне ее на день рождения, а до этого я был безголовый, как все, впрочем, в молодости. Подарил, а инструкцию я где-то на радостях потерял и теперь не знаю, на что башка моя, калган этот чертов — тут Гера запустил еще и матюка — способна, и на какую точку-кнопку нажать, чтобы она переключилась на меня, а не работала на чужого, может быть, дядю!

Он говорил о себе и о своей голове, как о разных особях, имеющих однако равные права на жизнепроявление.

— Понимаешь, — продолжал он горестный монолог, — живот мой, задница явно моя и ничья больше, ноги, руки, нос даже мой и тэ дэ… А эта, — он снова стучал по макушке, — что она себе думает?! Я ее кормлю, пою, оберегаю от ударов, спасаю от холода и жары, держу в холе, не гну без надобности, не спаиваю, как некоторые, даже трясти с некоторых пор побаиваюсь… Она, конечно, как-то там на это отвечает, работает на меня, но, скажу, — как раб на хозяина: в полсилы, а может, и в треть. И подозреваю: сберегает силы на другое. На побег, что ли? Химичит по ночам, химичит — надеется, наверно, другому хозяину угодить…

Непоседа снова заглядывал за мою спину.

— Почему бы ей, — он снова награждал макушку легким тумаком, — не сработать так же днем, когда я настороже, на стреме, как ночью?! Нет, днем она тише воды, ниже травы, притворяется только моей, как иная улыбчивая женушка… Если б ты знал, что она вытворяет ночью! Рокфеллер, Ротшильд, Брынцалов, чукотский Абрамович, Гейтс! Аж гудит! Шахматист Фишер с ней не сладит!

Чем дальше, тем больше Непоседа разделял себя и свою голову.

— И вот что еще важно — куда все это добро, что она производит по ночам, потом девается? Пропадает? Исчезает бесследно? Тогда зачем производится прекрасная ночная работа? Для кого, для чего? Поверь, когда я наблюдаю ее ночью, мне кажется: это я так блистательно работаю, а оказывается — она! Та, инородная, чужая, одолженная. Подаренная на день рождения! Где тогда я сам? Нет, ты скажи мне — где? В какой телесной точке нахожусь я сам, Гера К. человек, мужчина 43 лет, и чем я в конечном счете думаю?

Нет, я знаю, иным людям их мозг, решающий задачи во сне, отдает в конце концов результаты. Те вовремя просыпаются и видят формулу воочию. Возьми того же Менделеева с его Периодической системой, другого (не помню имени), которому приснилась формула в виде сцепившихся хвостами обезьян… Да мало ли таких? Но почему это не я? Чем я хуже? Я работаю не меньше и сосредоточен на идее так же по-сумасшедшему, как Эйнштейн. В чем дело?

Я вообще теперь уверен: в снах люди пооткрывали большинство необходимых человечеству законов! Но проснувшись и раззявив в зевке рот, забыли их. Только облачко меловой пыли оседало на пол… Ну, не говоря уже о том, что великая Мэрилин Монро залезала в постель какого-то спящего сластолюбца, а после оказывалась только исчезающим запахом духов…

— А ты ни к кому больше с этими вопросами не обращался? — нашел я единственный выход из положения.

Гера встрепенулся.

— А как же! Конечно, обращался! Пошел к психиатру, все-все рассказал, как тебе сейчас, прошу: как-то бы помочь мне… Больше, мол, не могу. Или сблизьте меня с моей гениальной "кухней", или избавьте от наваждения. Я разрываюсь на части, я изнемог!

— И что он?

— Врач сказал так: "гений — он всегда вроде в полусне. Потому и рассеянный, не от мира сего — то есть нашего мира он в упор не видит, он весь в своих сияющих бреднях, держит прямую связь с своей "кухней", как вы сказали. И вообще, говорит, гениями не становятся, гениями рождаются. Так что…"

Непоседа снова скосился набок и заглянул за мою спину.

— И все?

— Нет, не все. Он сказал, что можно, конечно, углубить мой сон так, что я не буду больше свидетелем собственного гения… — Я замахал руками.

— Тогда, он говорит, можно сделать сон поверхностным — вы, чуть что, будете просыпаться… но я не уверен, что ваш гений, живущий, выразимся образно, в подкорке, займется решением задач, когда у него такой, снова выразимся образно, беспокойный сосед… Я бы вам посоветовал, сказал он напоследок, постараться избавиться от ваших душераздирающих ночей. Если не хотите окончательно раздвоиться — на вашу голову и на все, что останется вне ее — выпишу сейчас таблетки и вы будете целенький, ровненький, спокойненький…

Тут меня как осенило.

— Э-э, — сказал я, — нет, доктор, вот уж нет так нет! На это-то я не согласен! Избавиться от моих ночей?! Ведь однажды ночью я, может, стану Ротшильдом, Рокфеллером со всеми их делами, а что я днем? Гера К., безвестный мелкий бизнесмен, шавка, сявка, терпила, коммерсант-неудачник, владелец воняющего селедкой вэна!

Да и кто, в конечном счете, откроет мне, в какое время суток, днем или ночью, мы живем по-настоящему? Вот один мой знакомый по ночам летает — и ночь от ночи все легче, все выше! А днем он еле тащится по улице. Спросите его — хочет ли он избавиться от его ночных полетов? Да ни за что на свете! Так и я. Пусть я хоть ночью живу, как я хочу. Я еще там — вот увидите — заведу хорошие знакомства, я уже знаю, с кем. Чем плох, предположим, султан Брунея Хаджи Хассанал Болкиа? Или король Саудовской Аравии? (у него очень длинное имя, я его при общении с ним укорочу).