Ночь. Богослужение начнется только через час, но в темной церкви нет ни одного свободного места. И даже перед церковью собираются безмолвные группы людей. Озябшие, они ждут пасхального света. Многие лица мне знакомы. Мы киваем друг другу. Школьные подруги, соученики по урокам религии. Януш подготовил нас к этому самому большому празднику церковного года, с восточным рвением, то и дело цитируя православных русских и их традиционный возглас: Христос воскресе! Воистину воскресе! Ни крест, ни Страстная пятница – не в счет, важно только преодоление смерти. Аллилуйя.
Ожидание длилось почти весь пост. Алтарь завешан фиолетовым, разучивание историй Страстей Христовых, которые мне в каждом из четырех вариантов казались другими, и с каждым разом все более драматичными. Высшая точка: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?».
И вот теперь в темноте царит напряженное ожидание перемен. Парадоксального переворота фактов. Где была смерть теперь вечная жизнь.
Мы ждем. Пальцы обхватывают свечу. Дождя нет, но и звезд на небе не видно. Холодная ночь.
И вот вдруг, быстрее, чем думалось, выплывает она из тьмы: процессия священников и одетых в белое министрантов и хористов. Длинная процессия. Здесь, перед церковью возжигают пасхальный огонь. Свет благословляют: «Lumen Christi! Deo Gratias!». Трижды звучит возглас, каждый раз на тон выше. И свет от огня переходит на огромную пасхальную свечу, а потом от свечки к свечке, бегущий огонь радости.
Вместе с толпой я вслед за священниками проникаю в церковь, разделить свет. Присаживаюсь рядом с подругой на узкую скамью. В только что еще темной церкви колеблющееся море света. Повсюду сияющие глаза, распространяется тепло, запах ладана и пчелиного воска. Бог – желтый. Бог – этот блеск, который истощает тень. Песнопение согласно с ним. Это «Exsultet», по-грегориански закручиваясь на все более высоких высотах, и провозглашает победу Света над Тьмой. Исполняет один голос. Поет. Растягивая слова. Мои знания в латыни недостаточны, я понимаю только обрывки. O vere beata nox. И снова ночь, о воистину блаженная ночь. Ночь, которая ограбила египтян и дала евреям богатство. Ночь, в которой соединяется небо с землей, человек с Богом! Изумлению нет границ, ликование. О! Каждый раз этот возглас. О, сколь чудесно Твоей милости о нас благоволение! О, сколь неизреченно богатство любви: ради искупления раба, Ты предал Сына! О счастливая вина, заслужившая столь славного Искупителя! Так величественно, так возвышенно. Я не листаю требник, я вся обратилась в слух. Меня уносит.
Уносит и когда певец умолкает, и другой голос начинает читать о сотворении мира. В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош: и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
Мне кажется, что я слышу это в первый раз. Словно оно вышло из ночи и только здесь и сейчас обретает облик. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его: мужчину и женщину сотворил их… И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал.
Тишина. Только потрескивают свечи. И тут в церковь пробираются звуки, небесные, металлические. Арфа. Я слушаю аккорды, пассажи, так пластично, словно кто-то играет на моем позвоночнике. И слышу, как звуки замирают.
Чтение второе. Из книги Исхода. О том, как Господь спас сыновей Израилевых и как колесницы и всадников всего войска фараонова покрыло море. Третье чтение. Из книги пророка Исайи. Четвертое чтение. Из пятой книги Моисеевой. Сесть, встать, сесть. Моя тоненькая свеча почти догорела.
Когда благословляют крещальную воду, я вижу Януша, совсем рядом: его благословляющую руку, которая в заключение окропляет нас кропилом. В эту пасхальную ночь мы обновляем обет крещения. Мне кажется, что я впервые по-настоящему причастна. Голова, сердце, ноги. И изумляюсь.
Потом начинается торжественная месса. Окно Воскресения сияет во всем блеске. Resurrexit tertia die! Христос-Искупитель. Могильщики от страха словно сгорбились. И послание Павла коллосянам: Братие! Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога.
И мы поем «Аллилуйя», все как один человек. Один раз, два, три. Ликующее оцепенение разливается вокруг. Есть только это Сейчас, в котором смешались звуки органа, псалмы и молитвы. И история Воскресения Христа. В изложении Матфея.
По прошествии же субботы, на рассвете первого дня недели, пришла Мария Магдалина и другая Мария посмотреть гроб. И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем. Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег. Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали, как мертвые. Ангел же, обратив речь к женщинам, сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого; Его нет здесь – Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых и предваряет вас в Галилее; там Его увидите. Вот, я сказал вам.
Как ангелы двигаются министранты вокруг алтаря, маленькие, большие, с кадильницей и колокольчиками, со свечами и алтарной утварью. Время, кажется, давно остановилось.
Sursum corda! Habemus ad Dominum. Вознесем сердца! Возносим ко Господу. Аллилуйя.
Я четко ощущаю, что этот унисон – признание. И община как плащ для ищущих защиты. Кто одинок – таким здесь не останется. Вера объединяет. И новые свечи начинают новый круг. Так что, меня приняли? Что-то во мне стряхивает страх. Это требует усилий, словно я должна пробить стену. Зато потом меня не удержит уже ничто.
В теплом волнении толпы меня влекут к выходу, под аллилуйю певчих. Лица сияют. Пасхальный поцелуй – как знак качества этой ночи.
И без слов домой. Урси, Дани, простите. Я не могу сейчас говорить. По пути домой я прикрываю рукой зажженную свечу, чтобы она не погасла.
Свечи несут и другие, как светлячки. Несут святой огонь. Желтый Бог, Бог воскресший. Превознесу Тебя.
Десять лет спустя я отмечала Пасху в Ленинграде. В этом многомиллионном городе лишь немногие церкви были открыты для богослужений; Советы держали под контролем религиозную жизнь своих граждан. Я выбрала Никольский собор у Театральной площади, выкрашенный в голубой цвет барочный двухэтажный храм с луковичными куполами, включающий в себя две церкви: низкую безкупольную церковь для крещений и отпеваний, и роскошную верхнюю с высоким иконостасом, галереей и открытым купольным пространством.
Поздним вечером я навещала друзей на соседней улице Декабристов, в нескольких шагах от канала Грибоедова, где я бродила по следам героев Достоевского. Дом Раскольникова и Мармеладова найти было легко. Округа, конечно, не гнусная, но задние дворы, как и прежде грустны. Вот и на лестнице в доме 21 по улице Декабристов пахло плесенью и отбросами, многие ступени были разбиты, повреждены. Тем удивительней была атмосфера в квартире моих друзей. Книги, картины, фортепиано, красиво накрытый стол. Она была балериной в Кировском театре оперы и балета, он – театровед. Меня угощали чаем с вареньем, сладкими оладьями и пирожными из лучшей ленинградской кондитерской, легендарного «Севера» на Невском проспекте. Спасибо, спасибо. И дружеская болтовня, и все новые строки стихов, следовавшие одни за другими. Мы быстро перешли на литературу и – как бы в сторону – на официально предосудительную. Платонов, Мандельштам. Часы пролетели в одно мгновение. Но ни Галя, ни Юра идти со мной на полуночную службу не захотели. Я пошла одна.
В одиннадцать часов в церкви было так многолюдно, что место мне нашлось лишь на галерее. Только чтобы стоять, потому что в православной церкви нет мест для сиденья, только подобие лавок для старых и немощных. Тесной толпой стоят верующие, среди них много пожилых женщин, с покрытой головой, в пальто. Они будут так стоять несколько часов, пока кто-нибудь не упадет. Санитары готовы, обмороки случаются часто. В спертом воздухе, в чаду, на пустой желудок, с бесконечными монотонным пением, четыре часа без перерыва.
В притворе на столах разложена праздничная еда: крашеные яйца, куличи, цилиндрической формы пасхальный хлеб из пшеничной муки, и белые пирамиды пасхи, пасхального блюда из творога.
Еще до начала богослужения царит деловитая суета. Зажигаются свечи, все крестятся перед праздничной иконой. Диаконы, в одежде с развевающимися широкими рукавами, прокладывают себе дорогу в толпе. Шепот и молитвы. Напряженное ожидание. И вдруг: колокольный звон. Светлый, триумфальный, почти необузданный. И сквозь этот звон возглас священника: Христос Воскресе! И словно радостный трепет пронесся по церкви. И ликование толпы: Воистину воскресе! Раз, два, три. Затем появляется Свет: два прислужника со свечами становятся перед иконостасом, за ними появляются несущий крест, дьяконы и священник. Пока процессия идет к главному порталу, по храму передается Свет, от свечи к свече. И все сливаются в едином пении: Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити. Пение удаляется, приближается, удаляется, приближается. Трижды процессия обходит церковь. Когда она появляется снова, все сияет теплым светом. Лица, руки, иконы. Сияет парчовое облачение священника, который склоняется перед иконой Воскресения Господня. И сияние сохраняется, и даже будто приумножается. Как и страстность литании. У Господа, должно быть, русское ухо, думала я на своей галерее. Должен смилостивиться. От этого монотонного экстаза повторов. Которые длятся несоразмерно долго. И еще, и еще. Хор, диакон, хор, паства. В промежутках рефрен этой ночи: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ! Бесчисленное количество раз повторяется этот пасхальный тропарь. Пока бабки, прежде стоявшие ровно, как стволы березок, не начинают раскачиваться. Ноги в ботах тяжелеют, но Господь убережет, не подкосятся. Христос воскресе! Воистину воскресе!
