Тем не менее у Лени отняли все ее фильмы. Из берлинского хранилища, а там было почти все, американская кинодивизия вывезла все оригиналы подчистую, прихватив 400 000 метров исходников «Олимпии», рассортированных по 1426 коробкам. Их поместили в библиотеку Конгресса США и в некоторые другие учреждения, где стали внимательно изучать, готовя по ним уже своих специалистов.
У Лени уже не было дома: в ее полуразрушенной берлинской вилле жило девять нищих семей, оставшихся без крыши над головой.
У нее почти не осталось друзей – в послевоенной Германии одно ее имя внушало брезгливость и ужас.
Лени прекрасно понимала, как отвратительно стало теперь для всех зрелище свастик, марширующих штурмовиков и эсэсовцев на экране, но в тот момент, когда она их снимала, никто в мире и не думал о них как о преступниках.
У нее по-прежнему было одно желание – снимать фильмы. И здесь ее ждал главный удар: ничего не получалось, все рассыпалось в прах.
За десять послевоенных лет у нее было девять неснятых картин.
Причина выяснилась, когда окончательно был похоронен самый многообещающий проект – «Красные дьяволы», с молодым Жаном Марэ, Витторио де Сика, Ингрид Бергман и совсем еще юной Бриджит Бардо в главных ролях.
Накануне съемок кто-то опять потянул за стоп-кран. Причем на этот раз достаточно грубо: надавили на правительство Австрии, – именно в этой стране было намечено основное кинопроизводство. Отправленный инвесторами в Вену делегат для переговоров на самом высоком уровне вернулся ни с чем:
– Скорее правительство Австрии уйдет в отставку, чем будет продолжена работа над фильмом. Лени, ваши противники так сильны, что вы больше никогда не сможете работать по специальности. Ваше имя в черном списке США.
Это был приговор.
Земля горела у нее под ногами.
И она перебралась в Африку. Там она стала просто Лени. И там, наконец, обрела потерянное счастье. Она увидела столько красоты, что ее вновь переполнили впечатления, и она опять стала снимать.
Когда красота стала ускользать под натиском наступающей цивилизации, Лени нырнула под воду.
И снимала тот чудесный мир до самой смерти, прожив 101 год, как и обещала.
Так и не поняв до конца своих дней, – в какой мере, по чьей воле, из каких соображений она принесла свою жертву.
Об этой истории она никому не рассказывала.
Зачем?
Лени и так пришлось нелегко – все эти годы она только и делала, что отвечала: за то, что было, и за то, чего не было.
Лишь однажды она не выдержала.
В самом начале 70-х ей позвонили из Лондона. Попросили сфотографировать для «Санди Таймс» Мика Джаггера.
– А кто такой Мик Джаггер? – спросила Лени.
– О, вы не знаете, кто такой Мик Джаггер? Но вы ведь наверняка слышали о «Роллинг Стоунз», всемирно известной рок-группе!
– Я слышала о них, но мой стиль фотографирования вряд ли подойдет для подобной съемки.
Но Лени все-таки уговорили.
Они познакомились в Лондоне, Джаггер, вопреки ее представлениям, оказался не обкуренным и неумытым хиппи, а образованным и приятным человеком. И еще он был чувствительным, это Лени поняла сразу. Они разговорились, выяснилось, что Джаггер пересмотрел все ее фильмы, некоторые даже по пятнадцать раз. Он был ее горячим по клонником.
Стала понятна и суть происходящего. Во что бы то ни стало вдруг понадобилась совместная съемка Мика и его жены Бьянки. Их брак разваливался, и они зареклись вместе позировать. Чтобы от него отвязались, Джаггер поставил невыполнимое, на его взгляд, условие: хотите фотосессию – так пусть ее сделает Лени Рифеншталь.
Лени снимала их на крыше. Джаггер был раскован, весел и открыт. И – безмерно симпатичен.
Сердце Лени забилось – он был словно из той четверки.
Они расстались друзьями. И совсем скоро опять увиделись, уже в Нью-Йорке. Джаггер специально прилетел к ней из Лонг-Айленда, пригласив на совместный ужин еще и своих близких друзей: красавицу Фей Данауэй и музыканта Питера Вульфа. Компанию ему составила его агент Анни.
Лени решилась: в этот вечер она ему все расскажет. Она уже обдумывала, с чего ей начать и как лучше передать то, что происходило тогда в бюро.
Но вдруг все пошло кувырком.
Для ужина выбрали роскошный французский ресторан, девушки оделись в фантастические наряды, но неожиданно дорогу им преградила пожилая француженка, принимающая гостей:
– Дамам вход в брюках в наше заведение запрещен.
– Но это… юбки.
На девушках были надеты широкие шифоновые юбки, доходившие до щиколоток, действительно сшитые по модели «юбка-брюки».
Их с позором завернули.
Джаггер рассвирепел: схватил бокал с сервировочного столика и с размаху разбил его о пол. Словом, вечер не задался, – Лени ничего не рассказала.
Так получилось, что на следующий день она встречалась с Энди Уорхолом. И, глядя на этого чудного человека, пришедшего на встречу с маленькой собачкой, Лени вдруг рассказала ему все: от начала и до конца.
Почему?
Она и сама не знала.
Только попросила никому больше об этой истории не говорить.
Может быть, Уорхол и поделился услышанным со своим приятелем Дэвидом Боуи – кто знает. Может, Боуи принял все это за его очередную гениальную фантазию.
А может, и нет.
Но Боуи глупо было не рассказать обо всем этом своему дружку Игги Попу.
И они решили совершить паломническую поездку в Западный Берлин.
Один из них, может, под впечатлением от этой истории, кто знает, – написал песню про Зигги, играющего на гитаре, и его звездном пути. И спел по-немецки свою песню Heroes, ощущая всю таинственность этого поступка для непосвященных. В его новом сценическом образе уже жил довоенный Берлин, и он сгоряча позволил себе ряд экстравагантных и не совсем понятных широкой публике высказываний о том, что «рок-звезды тоже фашисты», «Гитлер был одной из первых рок-звезд», и на сцене «он был бы так же хорош, как Джаггер».
Другой, который и так уже был Игги, просто разделся по пояс и сделался самым буйным артистом за всю историю рок-н-ролла.
HELDEN
Du
Könntes Du schwimmen
Wie Delphine
Delphine es tun
Niemand gibt uns eine
Chance
Doch können wir singen
Für immer und immer
Und wir sind dann Helden
Für einen Tag
Ich
Ich bin dann König
Und Du
Du Königin
Obwohl sie
Unschlagbar scheinen
Werden wir Helden
Für einen Tag
Wir sind dann wir
An diesem Tag
Ich
Ich glaub’ das zu treumen
Die Mauer
Im Rücken war kalt
Die Schüsse reissen die Luft
Doch wir küssen
Als ob nichts geschieht
Und die Scham fiel auf ihre Seite
Oh, wir können sie schlagen
Für alle Zeiten
Dann sind wir Helden
Nur diesen Tag[34]
(David Bowie)
Самым счастливым оказался Эрик. Он перебрался в Бразилию, у него было пять жен – с тремя последними они жили все вместе, поражая воображение соседей. Он нажил семнадцать детей и пятьдесят восемь внуков.
Эрик так и играл всю оставшуюся жизнь на барабанах, только теперь уже сальсу и босса-нову, – на веранде самого веселого кафе в Рио.
Там он однажды и упал, но лицо его оставалось счастливым.
Только теперь оно смотрело в небо.
Берлин, твой танец – твоя смерть!
Сердце боксера знает одну лишь любовь: / Только борьбу за победу. / Сердце боксера знает одно лишь желание: / Всегда быть первым на ринге. / И если вдруг забьется его сердце для женщины / Страстно и громко, – / Сердце боксера должно все забыть, / Иначе следующий отправит его в нокаут!
Гитлер все же решился. 22 июня 1938 года повторный матч состоялся на 80-тысячной арене New York Yankeе Stadium. Через 124 секунды все было кончено, Шмелинг был послан в жесткий нокаут, и даже пролежал десять дней в американском госпитале. Радиотрансляция из-за океана была прервана по «техническим причинам», Геббельс выдумывал невнятные оправдания – дескать, у Джо Луиса в перчатках были спрятаны стальные пластины, а Шмелингу отныне было запрещено выступать в Америке. Несмотря на всю эту возню, боксер не потерял достоинства и оптимизма. После войны они с Луисом стали закадычными друзьями. Прожил Шмелинг – весьма активно – 99 лет и для многих поколений немцев стал живым примером преодоления трудностей на жизненном пути. Самый крупный спортивно-концертный зал в Берлине носит сейчас его имя.
Universum Film AG
Моя жизнь должна быть приключением! О-хо! О-ла-хо-хо!!! / Ищу любовь повсюду я! Так-так! Тарак-так-так! / Да-да! Да-да! / Живу я при-пе-ва-ю-чи!
На этой улице, в доме № 8, располагалось управление Государственной тайной полиции (GESTAPO).
«Ночь не только для того, чтоб спать!»
Die Nacht ist nicht allein zum Schlafen da, / die Nacht ist da, daß was gescheh’. / Ein Schiff ist nicht nur für den Hafen da / es muß hinaus, hinaus auf hohe See. / Berauscht euch Freunde trinkt und liebt / und lacht und lebt den schönsten Augenblick. / Die Nacht, die man in einem Rausch verbracht, / bedeutet Seligkeit und Glück!
Ночь – не только для того, чтоб спать! / Ночью должно что-то происходить. / Корабль строится не для портовой стоянки – / Его ждет открытое море. / Наслаждайтесь, друзья, пейте и любите, / Смейтесь и чувствуйте этот прекрасный миг. / Ночь, проведенная во хмелю, – / Это блаженство и счастье!
