Даюнов доставал вино, конфеты, начинал с рассказа о старинных замках Европы, ставил пластинку Вивальди, произносил множество тостов, подливая гостье вино (сам только пригублял) и импровизировал на тему: «поэзия — любовь — секс».
— Хотите расскажу о вас? — спрашивал, загадочно улыбаясь. — Перед вами крупнейший хиромант.
Он гадал гостье по руке (на самом деле был просто знаток женской психологии и говорил женщинам то, что они хотели слышать). В середине гаданья, с определенным умыслом, вкраплял юмористическую ноту:
— Вы глубоко партийны и совсем не сексуальны (нарочно, чтобы опровергли его заявление).
Или наоборот:
— Вы очень сексуальны и совершенно не партийны (чтобы подтвердили его вывод).
Так, начиная с Вивальди, Даюнов заканчивал откровенным сексом, а после плодотворной концовки вечера, предлагал гостье сфотографировать ее «чуть прикрытой», на что многие охотно соглашались. Все снимки Даюнов бережно складывал в «любовную» фототеку.
Он был отличный актер, мог сыграть роль именно того мужчины, который был нужен женщине; без всякого аморального лицемерия, с одной был предельно внимателен, подкупающим тембром голоса спрашивал:
— Чего вы сейчас хотите? Что я могу для вас сделать? Ради вас я готов на любой подвиг! — ну, прямо рыцарь из прошлого века!
С другой был задушевно-ласков, пронзительно-искренен:
— Целую ваши ножки! Слагаю в вашу честь сонет! — настоящий романтик, витающий в облаках. Женщины сильно влюблялись в Даюнова, но быстро разочаровывались — от его непостоянства и легкомыслия, и от того, что он не хотел жениться.
Попадая в квартиру Левутина, его гостьи сразу ощущали силовое давление — на вешалке боксерские перчатки, на полу гантели. В комнате (из тех же соображений, что и у Даюнова) имелся иконостас из фотографий: великие мира сего и он, Левутин (он рядом с известными спортсменами, дипломатами, актрисами). Это производило впечатление на женщин. Половину комнаты занимала тахта с укороченными ножками, у изголовья — столик с магнитофоном и эротическими журналами, напротив — зеркальник — все было предусмотрено для главного. Ванная комната у любой гостьи вызывала зависть: розовый кафель, розовые раковина и унитаз, цветастые коврики, махровые полотенца, импортные одеколоны. И во всей квартире идеальная чистота.
Левутин усаживал гостью на тахту, разливал вермут, закуривал трубку и читал Баркова. Докурив трубку и распалив воображение женщины Барковым, Левутин приступал к делу. Силовое давление, которое гостья ощущала в коридоре, переходило в сексуальное давление на тахте.
Как ни странно, грубый секс Левутина привязывал к нему женщин. Одна известная актриса, через час знакомства, заявила ему:
— Я сразу поняла, мы подходим друг другу. Если хочешь, я останусь у тебя на ночь или на неделю, или на все лето, или… навсегда.
Одно время Левутин встречался с двумя сестрами одновременно, у них была «любовь втроем», правда, недолго. Вскоре сестры стали подкидывать монету, чтобы жребий решил, кому идти к поэту.
— Зачем вам этот бабник? — недоуменно спрашивали их подруги.
— Но он же гений! И красавец! — восклицали сестры.
Левутин все же поступил в литинститут, но со второго курса его выгнали за изнасилование, и он легко отделался, а спустя некоторое время за то же самое его осудили.
Из трех лет, полученных по суду, он пробыл в лагере год (добросовестно работал в библиотеке); в столице появился со сборником лагерных стихов и с изломанной лагерной психологией — «уродоваться» на обычной работе не стал, а занялся «фарцовкой» — доставал у иностранцев шмотки и перепродавал их. И по-прежнему охотился за женщинами, но теперь уже с ними был жестоким повелителем с диктаторскими замашками: приводил к себе и сразу говорил:
— Я хочу тебя. Раздевайся и ныряй в постель!
Он и раньше никогда женщин не просил, не уговаривал, но хотя бы внушал мысли о своем величии, а теперь был уверен — это и так у него на лице, и потому только приказывал и требовал, и лез напролом. Если женщина колебалась, раздевал ее сам. Тех, кто не отдавался, называл «дурами», «коровами» и выгонял; особенно неприступных, ударял, называл «стервами», а отпирая дверь, предупреждал:
— Пожалуешься в милицию, тебе хуже будет. И на кой черт ехала?! Ты что, ребенок?! Не знаешь, зачем к мужчине едут?!
Как-то про эти дикие насильственные методы узнал Даюнов, после чего имел с Левутиным серьезный разговор. Надо отметить, что Даюнов был единственным мужчиной, поддерживающим с ним приятельские отношения (остальные его презирали и как законченного бабника, у которого ничего нет святого, и как поэта, в стихах которого сквозит одна пошлая тема). Под угрозой потери приятеля, Левутин немного остепенился, его агрессивность стала смягченной, но он по-прежнему оскорблял женщин и ни одну не провожал даже до лифта.
Вновь вернемся к Даюнову. В тридцать пять лет ему пришлось оставить преподавание в институте «за непристойное поведение». Некоторое время он работал в поликлинике, затем устроился в газету и стал профессиональным литератором. И женился. Он и раньше догадывался, что счастье в семье, в детях, в том, чтобы о ком-то заботиться, «иметь опору в жизни, покой и радость», но боялся мертвящих обязанностей, тягот брачных уз, ответственности. В жены он выбрал прекрасную женщину: она закончила авиационный институт, носила свободные длинные платья с большими карманами, у нее была великолепная улыбка и светлые развевающиеся волосы, которые закрывали всю спину и в которых всегда красовался приколотый живой цветок.
Они познакомились на улице; он с полчаса не знал, как к ней подступиться, брел за ней, покуривая, пока она не обернулась.
— Вы долго собираетесь шпионить за мной?
— Долго. Пока не узнаю, где вы живете.
— А я иду к подруге. На день рождения.
— Возьмите меня с собой.
— Возьму. Надеюсь, вы интересный человек. Только будет неудобно говорить, что мы только что познакомились. Я скажу — вы давнишний знакомый, хорошо?
Она была отважной и цельной натурой, а внешне — как фотомодель с непременным цветком в волосах. После того, как они расписались, она переехала к Даюнову и сделала из его холостяцкой квартиры «уютное гнездо». Она была безупречной женой и талантливой хозяйкой — даже из бытовых мелочей, по выражению Даюнова, «делала красивые мизансцены, украшая себя цветами», но уже через полгода его стали тяготить «унылые схемы семьи, порабощенная жизнь» — он уже встал на путь, с которого трудно свернуть; по вечерам не находил себе места и все представлял, сколько в этот момент на улицах, в кафе одиноких «неохваченных» загадочных женщин.
Теперь ему приходилось искать женщин на стороне «с условиями для совместного проживания», и встречи с этими женщинами теперь были сумбурными — он постоянно спешил, а жене выдумывал нелепые легенды. Случалось, возвращался слишком поздно и, в оправданье, был с женой особенно ласков, а то и приносил цветы.
— Чтой-то ты сегодня подозрительно ласков? — спрашивала жена. — Уж не изменил ли мне?
Даюнов краснел, заикался — он был опытный ловелас, но от такой горькой правды терялся. В конце концов он не вытерпел двойной жизни и развелся.
Через два особо насыщенных года, его вновь потянуло к семейному очагу и он женился вторично, на этот раз на юной продавщице галантерейного магазина. В летний день подъехал на «Запорожце» к Пушкинской площади и видит: у телефонной будки стоит маленькая девушка, смотрит на него в упор, на губах — усмешка, полуоткрытая роскошная грудь прямо-таки разрывает платье; он сразу понял — она любительница приключений; подошел и раскинул руки:
— Какая маленькая девушка!
— Какой большой мужчина! — откликнулась пигалица (сильно преувеличивая его рост).
— С такими данными, несомненно, у вас сногсшибательный успех, — Даюнов кивнул на ее открытые формы.
— Да, девчонки все завидуют, — простодушно сказала девушка. — И на пляже, и в магазине все смотрят, липнут, прям надоело… И соседка все на меня кричит. Тоже завидует. Ее муж, как она уйдет, меня к себе тащит. Говорит, любит. Противный такой, и жадный. Два года к нему хожу, только один раз торт купил. Я сама дура. Сто раз клялась, что не пойду к нему, все равно иду. Я знаю, я гадкая, но ничего не могу с собой поделать. А вообще я не верю в любовь и в то, что говорят мужчины. Они все хотят только развлечься…
Болтливая доверчивость продавщицы зажгла Даюнова и он тоже «развлекся», и, неожиданно для себя, расчувствовался и привязался к этой глупой девчонке. Из жалости. Ее все обманывали, воспринимали как потаскушку (какой, собственно, она и была), а Даюнов решил «показать ей, что на свете есть любовь».
У нее были пустые глаза, которые видели один потолок, и невероятных размеров пухлый рот; по словам Левутина «она создана только для постели».
