Последняя глава
В общей сложности я провела в клинике полгода. Лекарства повредили мои внутренности. Я, кажется, говорила, что во мне будто боролись две части: светлая и темная… Я буду всегда существовать в пограничном состоянии. Это мой крест – приспосабливаться и двигаться по жизненному пути к той последней двери, за которой спасение… и прощение… Мои демоны улетучиваются, когда я выпиваю маленькую красненькую капсулу. Я научилась справляться и теперь не слышу их зловещих голосов.
В квартире нашей все по-прежнему: скрипучий диван и уже тридцатилетняя стенка с антресолями, портрет деда над кроватью родителей, соленья в холодильнике от уже еле ходящей соседки. Моя комната тоже не изменилась, она грустила в ожидании возвращения своей блудной хозяйки под присмотром безголового мишки…
Я брожу по комнатам, словно привидение… И листаю мысли-воспоминания, перечитываю на страницах прошлого все, что помню. И радуюсь своим сокровищам, которые хранятся в замшелых сундуках моей памяти. Я ощущаю важность присутствия в моей жизни людей, которые относились ко мне по-разному. Они рядом. Всегда. Приходят по очереди, и мы беседуем. Я продолжаю прятать в плюшевом туловище моего боевого товарища записки. Я не прекращала их писать и в клинике. Я обещала читать медсестрам, все, что пишу в блокноте. Я сочиняла стихи и демонстрировала им свое творчество, но однажды поняла, что это обман и притворство. Эти тупоголовые курицы не интересовались моей поэзией, а выполняли свою работу. Комплименты моему стихосложению – всего лишь пустышка. Восхищение – часть работы, за которую начисляют зарплату. Меня это задело и обидело. Я презираю лицемерие. Я продолжала читать им идиотские стишошки, которые выплевывал мой мозг, а втайне писала огрызки дневника.
Я терплю.
Я делаю вид, будто выздоравливаю.
Играю роль для тех, кто играет роли.
У каждого персонажа свое место в пьесе-жизни.
Они думают, что лечат.
Я даю им возможность так думать.
Но я ведь не больна.
Они уверены, что разгадали мои секреты.
Наивные!
Я обыграю вас.
ВЫ – останетесь в дураках.
Предательство.
Люди нечестны. Многие.
Я болею оттого, что нет правды.
Хочется закупориться в бутылку, как джин, и покоиться
на дне океана, слушая его убаюкивающие песни.
Здесь в клинике мир в мире.
Он более лжив, более лукав.
Бумажки из блокнота бережно сложены. Я хранила их за плинтусом в клинике. При выписке забрала с собой дань моему единственному другу – плюшевому мишке, хранящемумои самые сокровенные мысли.
Я сижу в комнате за столом и смотрю на аккуратно выведенные буквы. И думаю, думаю, думаю… вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…
Мать… я так и не смогла ее простить! Это моя идея про таблетки, я ей подсказала! В тот день, когда я пришла в сознание после долгого забытья… Голоса призывали мстить… Голоса были настойчивы, но я боролась. А потом я увидела ее в гостинице коленопреклоненной у ширинки гостя города. Это была грань. Моя грань. Голоса убедили – я должна была расставить все по местам. Мы сидели с ней на кухне. Пришлось долго и убедительно рассказывать истории про папиных любовниц, которые якобы чередой возникали в нашем доме и согревали его дряхлеющее тело пока мама тлела в объятиях молодого ловеласа… Я ее убедила, и она сделала все, как я хотела… Сознаюсь, у меня были сомнения: я боялась, что она не решится. Все-таки не зря я писала сказку! Шишка сделала свое дело: упала на Пчелку и размазала ее по поверхности Пня.
Записка, которую я написала специально для мамы:
Надо было тебе сделать аборт, ты была права, мама!
Чудовища порождают чудовищ.
Ты погрузила мой мир во тьму.
Я буду блуждать в темноте до конца…
До самого конца…
Что касается моего папочки – он не женился на Голубевой. Его ангел улетел. Я позвонила ей. Трубку взяла ее бабушка, я взволнованным голосом попросила бывшую одноклассницу к телефону. Затем назначила встречу в дешевом кафе. Долго мы говорили с Маринкой: пили водку, а я все плакала и рассказывала о грязных домогательствах моего отца, как он лишил меня невинности и мы с ним жили как муж и жена во время отсутствия Майи. Эта дура даже не догадалась поговорить с ним! Она поверила в мои страшные истории и исчезла навсегда из нашего дома! Разве это любовь? Если бы любила, была бы рядом!
Я спасла отца от жадной Голубевой!
Мои мысли кричали на обрывке бумажки:
Не надо было тебе лезть в наше гнездо, Мариша! Любовь – драгоценный камень. Бижутерия – это стекляшки. Твои чувства – дешевые подделки! Бедный Эдик…
Когда она сбежала, папа, конечно, тут же понял: это его вина и решил испить вина. Да так увлекся, что у него расщепилась печень. Он болел и страдал. Он сгорел быстро. Бедный! Он приходил ко мне в больницу еще пару раз. Мы почти не разговаривали. Молча сидели и улыбались друг другу, будто просили за все прощения. Я видела, что он угасает, но гнала мысли о его смерти. Когда стопы угасающего человека направлены в ворота смерти, мы уже не в состоянии что-то изменить. Приходится мириться. И молиться.
Для папы я вывела следующее:
А ведь мы могли жить вместе, папа, как в старые времена, помнишь?
И смотрел бы ты потихоньку в своей комнате порнокассеты,
и завел бы интрижки на работе, пару-тройку
Ты был моим лучшим другом.
Жаль, что ты меня не понимал.
Моя душа плачет.
Про МАКСА и дочь его АНЖЕЛИКУ…
И все-таки я подписала бумагу, принесенную дочерью Максима, и согласилась на содержание! Наверное, тот поцелуй подействовал, она вместе со слюной впрыснула в меня вакцину совести. Да и в деньгах я нуждалась – пришлось уйти с работы. Коллеги откуда-то узнали о том, что я любовница руководителя. Они и раньше понимали – в фирму я попала не просто так, но предполагали, будто я родственница начальника. Меня игнорировали. Я стала для них пустым местом, словно вернулась в чудесные школьные годы. Только в те далекие времена у меня была поддержка – Фродя. И папа…
С Максом мы расстались согласно договору с его юридически подкованной дочерью, спасающей мать. Он очень хотел втиснуться обратно в мою жизнь. Меня даже заводило его отчаянное нежелание отступать. Я рассказала ему историю о первом визите прекрасной Анжелики, маркизы законов. Он был в ярости. Мы снова начали встречаться. Но с предельной осторожностью. О любви, естественно, речи не шло. Так, здоровья ради. Было что-то в этом… Я ощущала себя героиней кино. Тайные визиты, съемная квартира для плотских утех на окраине города … Я щадила его супругу. А однажды пришла к ней в больницу. Надела белый халат и притворилась медсестрой. Когда я вошла в палату, то увидела толстую замученную корову, которая потеряла вкус к жизни и интерес ко всему окружающему. От нее пахло чемто, даже не знаю… отсутствием жизни… Это была не та дама, с которой Максим пришел когда-то в ресторан: красивая крашеная блондинка, следящая за своей внешностью и, по всей видимости, отчаянно пытающаяся сохранить ускользающую молодость за счет толстосума-Макса. Женщина из ресторана была предыдущей его любовницей. Как раз передо мной. А может и параллельно со мной. Щедрый Макс мог согревать нескольких разом, в конце концов, это ему позволяло делать и физическое состояние, и материальное! А его дочечка платила мне денежки за жизнь своей мамочки. На листочках, безжалостно выдранных из блокнота, красовались записи:
Что проку в цифрах и купюрах, Анжелика Максимовна?
Ведь если не я, то какая-нибудь другая молоденькая
официанточка возникла бы на тернистом пути вашего
папеньки!
Всех ведь не купишь!
Макс…
Мы использовали друг друга…
И у нас не должно быть камней за пазухой.
Красивый затянувшийся роман…
Взаимовыгодный.
Круговорот услуг в отношениях.
Все товарные чеки сохранены в моей голове.
Я ведь была помощницей бухгалтера!
Эти записки были написаны до моего звонка Максу. Они с Анжеликой вытащили меня из клиники. Я могла бы стать овощем в психушке, но мой бывший любовник и его дочь адвокат храбро сражались за меня в суде. Пристанище души моей одинокой – квартира, в которой я все же была счастлива – осталась у меня. Детективная история про добренького доктора-мошенника Павла Ивановича закончилась не в пользу последнего. Говорят, он был закоренелый аферист и оттяпал не одну квартиру у своих подопечных, за что был привлечен к уголовной ответственности. Он умер от сердечного приступа, услышав приговор на суде.
