Эти женщины пугают Прана почти так же, как солдаты, охраняющие их. Он нарушитель, черная кукушка в гнезде. Он пытается стать максимально неприметным и остро сожалеет о том, что поблизости нет ни одного мальчика его возраста. Настоящие английские мальчики — все далеко отсюда, на родине, в закрытых школах. Некоторые женщины начинают разглядывать его, зримо просеивая свои воспоминания, пытаясь разместить в них его лицо. Каждый раз, замечая, что кто-то сосредоточивается на нем, он меняет место и устраивается где-нибудь еще. Довольно долго он стоит под отклеивающимся плакатом «Посетите Бомбей, ворота Индии».
Он уже думает, что к нему вот-вот подойдут, и в этот миг через туман проникает звук парового свистка. Пран ступает на платформу и видит, как поезд, пыхтя, втягивается на станцию. Сразу же вокруг поезда разворачивается бурная деятельность. Из товарного вагона, переоборудованного под площадку для пулеметов, потягиваясь, вылезают солдаты. Рядовые-сикхи выгружают еду и припасы, английские офицеры пристально следят за ними, если работа заставляет тех оказаться вблизи от женщин или детей. В суматохе Пран пробирается вовнутрь. Вскоре он уже смотрит, как мимо скользят поля, — он едет на юг.
Маленький дворик скрывается за высокими стенами многоквартирных домов Бомбея. На дальней стороне — послеобеденный шум и хаос Фолкленд-роуд. На тенистой стороне какой-то юнец подметает пол. Он делает это безрадостно и старается держаться от метлы на предельном расстоянии, чтобы уберечь от пыли новые брюки европейского покроя. Это не его работа. Это работа уборщицы.
Через несколько минут юноша приходит к выводу, что задание выполнено. Он отбрасывает метлу, выпрямляется и закуривает. Сигарету он держит элегантно, моментально из слуги превратившись в гостя на приеме с коктейлями. Модная картинка. Праздный человек. Стоит, опершись на стену.
Стена, на которую он опирается, уродлива и построена кое-как. Она доходит примерно до уровня глаз взрослого человека и разделяет двор, и без того тесный, на две неравные части. На меньшей стороне, к которой прислонился юноша, стена опасно выгибается посередине. Комковатый строительный раствор высыпается из-под кирпичей, уложенных один поверх другого в беспорядке — по небрежности или от недостатка мастерства. Из-за этого стена производит странное впечатление, хотя здания по обе ее стороны надежны, пусть и нуждаются в побелке.
Сделав еще одну томную затяжку, юноша вздрагивает, потому что с другой стороны стены появляется лицо белого бородатого мужчины.
— Роберт! — говорит бородач. — Я что тебе говорил? Сколько раз я тебе повторял: табак — это рычаг, на который дьявол налегает, чтобы открыть для себя путь к твоему сердцу! Ты помнишь об этом?
— Да, — отвечает Роберт, угрюмо гася окурок ногой, обутой в сандалию.
— Что — да?
— Да, господин преподобный Макфарлэйн. Я помню.
Несмотря на то что эти двое совсем не похожи, выговор юноши разительно повторяет произношение бородача, со всеми чопорными интонациями хорошего языка. Преподобный Макфарлэйн поднимает одну кустистую бровь: словно маленькое лохматое животное вырывается на волю из стада. Скорчив гримаску, Роберт наклоняется и кладет раздавленный окурок в карман брюк.
— Я очень разочарован, Роберт, — продолжает преподобный Макфарлэйн. Он то появляется, то исчезает за стеной. Чтобы донести свою нотацию до адресата, ему приходится встать на цыпочки. — Я знаю — нельзя требовать, чтобы ты поднялся выше определенного уровня. Не думай, что я не учитываю этого. Но ты умный мальчик. У тебя хорошие шансы преодолеть недуг, которым Господь, по своему разумению, счел нужным тебя наградить. Но это случится только в том случае, если ты будешь бороться. Ты должен сражаться с этим, Роберт! Сражаться!
Тон преподобного Макфарлэйна все возрастает, и к моменту увещеваний в необходимости борьбы его голос разносится по всему двору с силой, отточенной за годы уличного проповедования. В ответ на шум в дверном проеме со стороны Роберта появляется женщина. Это европейская женщина, но она одета в сари. Она моложе, чем преподобный, чья седина была свидетельницей, по меньшей мере, шестидесяти лет сражений; волосы соломенного цвета убраны с ее лица в тугой узел.
— Чандра! — зовет она.
— Да, Амбаджи? — отвечает Роберт.
— Ты уже закончил уборку?
— Да, Амбаджи.
— Он чего-нибудь от тебя хочет?
Преподобный Макфарлэйн фыркает.
— Скажи ей, что хочу. Привезли кое-какое новое оборудование. Я хочу его испробовать.
— Да, Амбаджи, хочет.
— Опять черепа? Ну хорошо. Скажи ему, чтобы не задерживал тебя надолго.
Чандра-Роберт поворачивается к бородачу и стене:
— Она говорит…
— Я слышал, — бурчит преподобный. — Теперь лезь сюда и помоги мне распаковать вещи. Они прибыли из далекого Эдинбурга. — Он делает ударение на названии города, как бы желая подчеркнуть сто значимость и уникальность.
Юноша подтягивает к стене упаковочный ящик и с него карабкается наверх. Из-под сто ноги выворачивается плохо закрепленный кирпич. Преподобный закатывает рукава для тяжелой работы и шагает в дом — в зал с низким потолком, обустроенный под церковь. Предметы мебели здесь просты и безыскусны — тяжелый стол и аналой перед рядом скамеек без спинок. На книжных полках по обеим сторонам теснятся стопки псалтырей. Двойные двери, выходящие на улицу, заперты на тяжелый деревянный засов. Через двухдюймовую щель под ними просачиваются городские звуки — скрип колес тонги, колокольчики на велосипедах, крики лоточников. Это скрупулезно-чистое, но подчеркнуто спартанское место. Единственная уступка комфорту — вентилятор, прикрепленный к потолку.
— Ты должен называть мою жену подобающим ей именем! — рявкает Макфарлэйн.
— Да, господин преподобный Макфарлэйн.
— Ее зовут миссис Макфарлэйн. Называть ее как-либо иначе — значит потворствовать ей. И не позволяй ей звать тебя Чан… или как оно там. Ты понял?
Пылинки танцуют на свету, когда эти двое проходят через церковь и взбираются по узкому лестничному пролету. Роберт мешкает в дверях, а Макфарлэйн размашисто шагает по скрипучему полу и открывает ставни на окнах. Уличный шум моментально становится ближе.
Преподобный Эндрю Макфарлэйн — человек, который верит, что поддержание чистоты есть малая форма молитвы, раба более крупных форм, таких как весенняя уборка и занятия гимнастикой. Вследствие этого он живет в пространстве, составляющие которого организованы с неким прямолинейным рвением: сотни книг расставлены в строгом алфавитном порядке по тщательно протертым от пыли полкам, жесткая походная кровать заправлена с солдатской аккуратностью, на потертом письменном столе нет ни одной случайной бумажки, а редко используемые инструменты для исследований хранятся в шкафах за плотно прикрытыми и запертыми на ключ дверцами. Ни одна гравюра не омрачает беленую чистоту стен, ни один фривольный коврик или циновка не порочат честных досок пола. Личное тщеславие заключено в металлический дорожный сундук с одеждой.
И все же в этот безвоздушный мир через какую-то щелку просочилось чувство. Отсутствие человеческих изображений здесь не абсолютно. На письменном столе стоит рамка — латунная, купленная на базаре. В ней — две фотографии. Роберт подходит украдкой, чтобы посмотреть на них. Двое молодых пехотинцев, глядящих в объектив. Две разные студии. Два разных тона сепии. Мертвые сыновья. Именно они, осознает Роберт, стали причиной того, что Амбаджи взяла его в дом, и по этой же причине преподобный позволил ему остаться.
— Тебе следует помогать мне, а не витать в облаках.
Голос Макфарлэйна возвращает его на землю, и Роберт помогает поддеть ломом крышку на небольшом ящике и аккуратно положить ее в сторонку. Они вынимают из ящика разнообразные деревянные детали с бороздками и щелями.
Макфарлэйн лезет в карман за ключами и открывает один из двух больших деревянных шкафов. Внутри аккуратными рядами разложены человеческие черепа. Преподобный ласково смотрит на них:
— Ах, моя маленькая Голгофа. Здравствуй.
Он наклоняется и выдвигает из нижнего отделения тяжелый ящик для инструментов.
— Для начала мы соберем решетку Лэмпри[104]. Подержи, я затяну болты.
Прижимая друг к другу деревянные планки, Роберт смотрит на мертвых людей. Мертвые смотрят на него. Как бы он ни старался, ему никак не удается привыкнуть к коллекции преподобного. Сама идея — собрать их всех тут — наполняет его ужасом. Мужчины и женщины — когда-то они ходили, и ужинали, и играли на музыкальных инструментах, и спорили… Увидев их в первый раз, он с трудом удержался от крика. «Базовый предрассудок», — сказал по этому поводу Макфарлэйн, задумчиво постучав костяшками пальцев по голове Роберта. Роберт отшатнулся. Он понял, что, с точки зрения преподобного, его собственное существование является лишь временным, и границу, отделяющую его от шкафа с образцами, легко пересечь. Сейчас, под полым взглядом черепов, он помогает Макфарлэйну протягивать шелковые нити сквозь деревянную раму. Получившуюся решетку с квадратными ячейками они закрепляют на треноге перед черным экраном.
