– Я позвоню тебе, – сказала Лета, избегая встречаться глазами, и вдруг заметила, что от Собаки пахнет не карамелью, как ей раньше чудилось, а мыльными шариками для ванной и ароматизированной свечой.
– Пойми, это реальность. Кто-то привозит чёрных, селит в мусоросборниках, убивает их детей, чтоб не мешали работать, имеет с этого миллиарды, а срок в итоге дают трём школьникам, которые отрезали ухо узбеку, живущему с второклассницей.
– Новые духи? – напряжённо спросила Лета, чтобы вырваться из беспросветного коридора с дверями, которые было страшно открывать.
– Японские, – с облегчением сообщила Собака. – Горный ручей тихо сочится сквозь тёмные влажные валуны.
Лете казалось, слова и запах отдают ни каким не ручьём, а мокрой рисовой циновкой для суши и сырыми водорослями.
Собака держала пальцы Леты, перебирая подушечки и гладкий бугорок.
– Шестнадцать тысяч, но того стоят, да? Ограниченный выпуск. Нравятся? Мне очень хочется подарить тебе такие же.
– Я не возьму, это слишком дорого для подарка. – Лета отвечала про духи, чтобы не говорить про повара. Собака, её единственная подруга, искренне хотела утешить девочку, пастилу в облаке сахарной пудры, духами за полтысячи долларов. Она ничего, ничего не поняла про Лету, да и кто бы понял? – Я пойду, ладно? Не провожай меня, пожалуйста.
– У тебя всё в порядке?
– Насколько это возможно после всего этого кошмара, – витиевато, но без запинки и усиленно беспечным голосом ответила Лета, не хотевшая, чтобы Собака пошла за ней на случай, если девочка решит спрыгнуть с моста или броситься под машину. – Ты права. Надо просто жить.
– Правильно. По телевизору показывали, папа римский после проповеди выпустил белого голубя, а его тут же заклевали чайки. И никакой святой дух не помог. Это реальность, и побеждает тот, у кого в клюве зубы. Цепкость рук, понимаешь?
– Да, – сказала Лета и быстро улыбнулась.
Она уверенной походкой вышла из «Глазури», с беззаботным видом прошла с полсотни метров, оглянулась и прибавила шагу, почти побежала, потом заскочила в троллейбус, проехала пять остановок, поплутала в потёмках переулка и вышла к зданию районного ОВД, не сразу узнанному в темноте. Лета бесстрашно взошла на крыльцо и дёрнула дверь. Она оказалась запертой. Дежурный внутри здания следил на экране системы видеонаблюдения, как девчонка, по виду школьница – но кто её знает? – дергает ручку двери, озирается, отступив, оглядывает окно, словно прикидывает, как попасть внутрь.
– Девушка, вы что хотели? – вдруг громко и хрипло раздалось на крыльце.
Лета вздрогнула и обнаружила переговорное устройство.
– Мне нужно к следователю, пропустите, пожалуйста.
– А что случилось? Заявление о правонарушении хотите подать?
– Я уже у неё была, у следователя, по поводу поджога в ресторане.
– Завтра приходите, приём с девяти часов. Как фамилия следователя? – дежурный взглянул на график работы, изрисованный по краям домиками, черточками, решетками и заштрихованными геометрическими фигурами в перспективе.
Лета назвала имя и фамилию.
– Что-то вы, девушка, перепутали, у нас таких нет. Точно наше отделение?
– Да, конечно, ваше, я здесь была, на втором этаже, налево по коридору.
– Нет, девушка, в нашем ОВД сотрудников с такой фамилией. И никогда не было, я здесь шестой год работаю. Так что вы сейчас езжайте домой, отдохните, успокойтесь.
– Я спокойна! – закричала Лета. – Я с ней разговаривала про взрыв газа. Подозреваемый признался. Но это не он! На него свалили вину, потому что там политика и огромные деньги!
– Давай-давай, дочка, домой, а то придётся тебя задерживать, освидетельствовать на алкогольное и наркотическое опьянение, зачем тебе это надо?
Лета замолчала и шагнула назад, с крыльца.
Тянуло сырым железом, свет от фонаря свисал и колебался, как бледная фата исчезнувшей в весенней мороси невесты. Её будут искать в подвалах и реках, но никогда не найдут. Лете не суждено было взять под руку жениха в черном костюме и подняться по лестнице загса. Она была не такая как все, её не интересовали мужчины, как, впрочем, и женщины. Она не чувствовала ни своих, ни чужих желаний, отношения между людьми не имели для неё никакого плотского смысла. Лета была безжалостно лишена источника телесной радости – для её же блага и чистоты, во имя всеобщей светлой жизни в грядущем царстве небесном на земле.
По притихшему переулку, невидимые, шли мёртвые души. Она не была виновата в том, что с ними случилось, и всё-таки у всех у них было одно общее, то, что делало их фигурантами одного дела – Лета.
Бабушка, брат, наставник, мать – все исчезли в результате последовательности необратимых превращений духа в пустоту.
Пассивная вера в любовь – утешение своей души, активная – борьба со всеобщим злом, Лета не смогла бы выразить эту мысль словами, но догадалась, из-за чего весь сыр-бор.
Всё из-за денег, поняла Лета. Честность, преданность, чистота – всё продано, и её жизнь тоже пустили по рукам, как приезжую продажную девку.
Она была права и ошибалась.
Да, правду, дружбу, верность, равенство, справедливость завернули в старый мешок и закопали в яму с памятником отцу народов, сказав: «Простите, если можете!», но через много лет их найдут, как нашли древний свиток.
Папа пришёл, когда ужин остыл и потерял надежду – вареная картошка отсырела, жареная печень отвердела.
– Где болтался? – разматывая шарф с шеи папы, пожурила Лета.
– Ездил в офис, две сметчицы увольняются, одна решила полностью посвятить себя модельному бизнесу, вторая – открыть свою фирму по сметным работам. Видимо, украла мою базу заказчиков и лицензионный софт, за который я отдал сто тысяч, – устало перечислял папа. – Потом заезжал на квартиру.
Лета слушала, прижав трикотажный шарф сложного переплетения к щеке.
Папа снял куртку, положил часы на комод.
Они с Летой грустно посмотрели друг на друга и обнялись.
«Господи, господи, если ты есть! Хорошо – ты есть. Я никогда ничего не просил у тебя, и сейчас молю только о своей дочери, которая ни в чём не виновата. Пусть она никогда ничего не узнает об этом несчастном ребёнке и его ужасной смерти», – просил папа и, закрыв глаза, вдыхал аромат волос Леты, от которых пахло молочным потом, сигаретным дымом, чужой нежностью и его предательством.
«Господи, господи, я не знаю, есть ты или нет. Я никогда ничего не просила у тебя, и не знаю, как это делать, и прошу только о своём папе, который ни в чём не виноват. Пусть он никогда не узнает про этого мальчика и его страшную смерть», – просила Лета и перебирала, разглаживая мягкие ворсинки, родной отцовский запах.
– Летка, я тебя очень люблю.
– Я тебя тоже, папочка.
– Представляешь, эта старая карга облевала унитаз.
«Работать бесплатно», – набрала Лета.
«В этот день столичные музеи будут работать бесплатно» и «Я не обязан работать бесплатно!» – нашёл подходящие ответы инет. Лета снова и снова в разных комбинациях вводила странное желание – «хочу работать без денег», но всемирная сеть её не понимала. Никто не имеет права трудиться без оплаты, потому что каждый обязан платить налоги, пояснил юридический сайт. Наконец, в одной из ссылок мелькнуло слово «волонтёр», и Лета ухватилась за него. Но ей предложили поработать на акции, семинаре, празднике экстремальных видов спорта, молодёжной универсиаде и в олимпийской деревне. Надеть яркую футболку и бейсболку с дизайнерской символикой, прикрепить бейджик с броской эмблемой, свободно овладеть иностранным языком, влиться в веселую, активную команду, а по окончании мероприятия получить строчку в резюме и карьерный рост. Лета расстроилась – государственные акции она не любила ещё сильнее, чем мероприятия.
– На тебя кофе делать? – спросил папа.
– Да. Я знаю, что ты ответишь, и всё-таки скажу – возможна жизнь без денег?
– Утопия, – бросил папа, свободный, как рынок в России.
– А бабушкин коммунизм?
– Мир праху его.
– Хорошо, все не могут без денег. А один человек?
– Только если сидит на шее у другого.
– А в монастыре? Там живут тем, что сами вырастили?
– Ты что, собралась в монастырь? – испугался папа.
– Конечно, нет, что мне там делать?
– Сахар?
– Один кусок. Деньги – это зло.
– Мне самому горько, но должен тебя предупредить: мир как раз и лежит во зле.
– Нет, в добре, – назло папе сказала Лета.
– Тогда зачем ты запираешь двери на замок? Оставь их на ночь открытыми, и посмотрим, много ли останется от твоего добра к утру?
– Нужно жить так, чтобы ворам нечем было поживиться.
