- Ну, конечно же! - воскликнул Илья, чуть не плача от счастья и закричав в восторженном исступлении: - Да! Да! Да! - прижался губами к твердой коленкоровой обложке.
XXX. Вот и оставайтесь в своей России!
1
Но уже на следующее после похорон утро, как все эти годы, ровно без пяти восемь черный "мерседес" Печенкина подъехал к центральному офису его компании. Владимир Иванович спешно выпрыгнул из машины, когда та еще даже не остановилась, и побежал по мраморным ступеням вверх - к высоким зеркальным дверям.
Охрана с трудом за ним поспевала. Печенкин был в черном костюме, в черной сорочке и черном же галстуке, и секьюрити, соответственно, тоже. Рыжий, который занимал теперь место седого, был еще и в черных очках.
У стеклянных дверей выстроилась охрана офиса. Давно было так заведено встречать Печенкина строем. Обычно он приветствовал их словами: "Здорово, мужики!", а они отвечали слаженно: "Здравствуйте, Владимир Иванович", однако сейчас Печенкин проговорил на ходу неожиданное: "Работать", и охрана растерялась: один промолчал, другие все-таки сказали: "Здравствуйте, Владимир Иванович", а третьи автоматически повторили: "Работать".
В президентском лифте его встретили две длинноногие красавицы в строгих черных костюмах и черных же колготках. Когда двери большого, отделанного в стиле "модерн" красным деревом с зеркалами во весь рост лифта плавно раскрылись, девушки вдруг разом всхлипнули и горестно и сочувственно ткнулись в плечи Печенкина.
- Владимир Иванович... Ой, Владимир Иванович, - шептали они сквозь слезы.
Печенкин растерянно улыбнулся, обнял девушек за плечи и проговорил успокаивающе:
- Ничего, ничего, работать.
Увидев в этот момент в зеркале собственное отражение, Владимир Иванович удивился произошедшей в нем перемене. Он осунулся лицом, почернел, постарел, но глаза просветлели, сделались чище, глубже.
- Работать! - решительно и твердо, как заклинание, как пароль всей будущей жизни, сказал Печенкин, глядя себе в глаза.
2
Как только Владимир Иванович сел за свой рабочий стол, секретарша Марина доложила, что звонит Ангелина Георгиевна Всеславинская. Он решительно поднял трубку.
Геля молчала. Он тоже молчал.
- Как ты? - наконец спросила она тихо и виновато.
Печенкин пожал плечами.
- Работаю...
- Это ужасно... - прошептала Геля и повторила: - Это ужасно...
Но Печенкин молчал, и она тоже замолчала. Он посмотрел на часы, и, словно увидев это, Геля испуганно воскликнула:
- Я люблю тебя, Володя! - И прибавила, тихо и нежно: - Мы... любим тебя...
Печенкин еще раз вздохнул - так громко, что она услышала.
- Ты придешь сегодня? - робко спросила Геля.
- Работать надо, - ответил Владимир Иванович.
- А... потом?
- Что - потом?
- Завтра...
- Что - завтра?
- Нет, ничего...
- Работать надо...
Печенкин положил трубку и сразу же пригласил к себе Прибыловского. Через минуту секретарь-референт стоял напротив. Безукоризненный, безупречный, с блокнотом в одной руке и ручкой в другой, он вел себя так, будто ничего не случилось. Печенкин оценил - взглянул на своего секретаря-референта одобрительно.
- Вызови юристов, - задумчиво заговорил он. - Пусть подготовят необходимые документы о переименовании компании "Печенкин" в компанию "Печенкины". Подготовить соответствующую рекламу. Это первое. Второе... Составить завещание... В случае моей смерти всю мою собственность, недвижимость, капиталы наследует мой сын - Печенкин Илья Владимирович.
Прибыловский захлопнул блокнот и пошел к двери.
- Да! - вспомнил Печенкин.
Секретарь-референт вернулся, взяв наизготовку блокнот и ручку. Владимир Иванович приветливо улыбнулся, вытащил из ящика и положил на стол листок с напечатанным текстом и журнал "Экспресс" - грязный, замусоленный, тот самый. Прибыловский увидел его и побледнел. Обложка журнала была разделена надвое жирной красной чертой и на одной ее половине была запечатлена скульптура Шадра "Булыжник - орудие пролетариата", на другой - голый по пояс Печенкин, с булыжником в руках. Вероятно, редакция поместила рядом два этих изображения, рассчитывая на идентичность композиций и схожесть фактур, и, надо сказать, верно рассчитала: каменный пролетарий и живой капиталист были здорово похожи.
Печенкин смущенно улыбнулся и, протянув журнал секретарю-референту, попросил:
- Переведи ты мне, дураку безъязыкому, что там твой друг написал. Да ты сядь, в ногах правды нет.
Прибыловский взял журнал, но не сел. У него сел голос.
- "Булыжник. Русский пролетарий передал свое оружие новым русским", прочитал секретарь-референт крупно написанное на обложке.
Журнал в его руках дрожал, но Печенкин этого, кажется, не замечал.
- А дальше, там, посередке, - подсказал он.
Прибыловский торопливо зашуршал слипшимися страницами.
- И погромче, - попросил Печенкин, приготовляясь слушать.
- "Двести лет назад, - громко начал Прибылов-ский, но дальше голос снова сел, так что Печенкину, чтобы лучше слышать, пришлось даже оттопырить ухо, наш великий соотечественник Александр Дюма побывал в России и написал о своем путешествии книгу, которая и по сей день в этой стране почти неизвестна. Наши далекие предки ехали в Россию, чтобы увидеть там белых медведей. Сегодня мы едем туда, чтобы увидеть "новых русских". Недавно я вернулся из России. Мне повезло. Я увидел там одного "нового русского". Он..." - Прибыловский запнулся.
- Ага-ага, - подбодрил Печенкин, подаваясь вперед.
- "Он... ужасен, - продолжил секретарь еле слышно. - Он носит под пиджаком двадцатизарядную "беретту" и ест рыбу руками, вытирая их время от времени о ковер, на котором возлежит во время трапезы".
Печенкин смущенно улыбнулся и попытался деликатно вступить с автором статьи в полемику:
- Все правильно... Не умею я есть рыбу ножом и вилкой. Да и не вкусно так... А он ел! И что получилось? Да если бы я свою грязную лапу в его чистую пасть не засунул... Читай дальше, ага...
Прибыловский криво улыбнулся:
- "Парадоксом является то, что с такими людьми, как Печенккин..."
- Печенкин, - поправил Владимир Иванович.
- "Печенкин, - поправился Прибыловский, - связываются надежды на духовное возрождение России. О духовности русские могут говорить бесконечно! (Еще недавно с таким же энтузиазмом они говорили о коммунизме.) Никто точно не знает, что такое духовность, это расплывчатое понятие русские связывают с религией. Они строят церкви, в которые не собираются ходить. Тон, конечно, задает Москва, но и провинция старается не отставать. Мой "новый русский" строит церковь из материала весьма неподходящего - из хрусталя. Зато как будет блестеть! Византии давно нет, а византийское тщеславие осталось. Оно пребывает в России. На деньги, которые господин Печенкин потратил на свой хрустальный храм, можно было бы построить тысячу общественных туалетов. О, если вы не были в привокзальной уборной города Придонска, то вы не знаете России!"
- Дались им эти уборные! - взорвался вдруг Владимир Иванович. - Гадить, что ли, они сюда приезжают? Читай дальше...
Прибыловский кивнул и, словно перед прыжком в воду, набрав в грудь воздуха, прочитал:
- "Россия - последняя великая нация, которая думает, что она последняя великая нация!"
Печенкин смущенно крякнул и подбодрил секретаря-референта:
- Читай, интересно...
- Я... не могу... - еле слышно доложил Прибыловский.
Владимир Иванович посмотрел на него внимательно и поверил.
- Тогда я сам. Мне вообще-то перевод принесли, но ты же знаешь, я читать не очень... - Он пододвинул к себе листок с текстом, посадил на кончик носа очки и, водя по строчкам пальцем, нашел нужное место.
- "Россия - последняя великая нация, которая думает, что она последняя великая нация. Вернувшись из своей поездки по России, Александр Дюма назвал русский народ ребенком, которому, чтобы повзрослеть, предстоит пережить не одну революцию. С тех пор прошло двести лет. Русские постарели, но не повзрослели. Россия - старый ребенок, обреченный на новые революции, возможно, когда-нибудь эти слова станут синонимами: Революция и Россия". - Печенкин отупело смотрел в листок с текстом. У белого как мел Прибыловского мелко дрожал подбородок.
- Революция... Россия... - забасил Печенкин, словно кому жалуясь. - Да что он знает о России, замухрышка французский!
Он поднял глаза на секретаря-референта, сорвал мешающие очки, с хрустом смял их в кулаке и повторил:
- Что он знает о России?
- А вы? Что вы знаете? - зашептал Прибылов-ский, и из глаз его неожиданно брызнули слезы. - Что вы, вообще, знаете? - продолжил он уже на крике. - Разве это неправда? А как вы витрину в фотоателье разбили? Забыли? Зато я не забыл. Россия - ну и что? - Слезы буквально заливали лицо секретаря-референта, но он продолжал обличать: - Если сто раз за день не повторите - Россия, то не спите потом, наверно! Средство от бессонницы для вас - ваша Россия! Патрик еще не все сказал! А я скажу! Вы - дикарь! Поэтому вы рыбу руками едите! И в туалет вам все равно в какой ходить, грязный или чистый! Потому что - дикарь! И все вы здесь дикари! И никогда как люди жить не будете. Замухрышка... Да вы ногтя Патрика не стоите. А мы... Я... Я и Патрик... Мы с Патриком... Он мне не друг... Он мне больше чем друг! Я люблю его! Люблю! Слышите? И он любит меня! Для вас это дикость, потому что вы - дикарь! А мы с Патриком будем жить вместе! Во Франции! И у нас будут дети - мальчик и девочка... Но вам это не понять. Никогда не понять. Вот и оставайтесь в своей России! - И, зарыдав в голос, закрывая лицо ладонями, секретарь-референт выскочил из кабинета.
