Наша гостиница была вполне безопасным местом, но с не очень хорошей репутацией, в том смысле, что здесь часто снимали номера мужчины, чтобы воспользоваться услугами проституток. Наши соседи — мужчина, женщина и девочка возраста где-то около семи лет — имели странный вид. Мне случалось сталкиваться с матерью и ее дочкой в лифте. Девочка никогда не улыбалась и все время смотрела куда-то вниз. Хрупкая, бледная, с кругами под глазами, всегда сутулая, она выглядела, как зомби, хотя, наверное, могла бы быть довольно милым созданием. Я догадывалась, что жизнь ее не жалует, а на следующее утро моя мать сама заговорила о ней:
— Я не знаю, что делать. Если бы ты слышала, что этому ребенку пришлось выносить ночью, — грустно призналась мать.
— Что ты слышала? Я и так была уверена, что она несчастна.
— Она умоляла своего отчима оставить ее в покое, но мать уговаривала ее делать все, что он требует.
Меня чуть не стошнило. Хотелось высадить стенку и вырвать ребенка из этой сумасшедшей семейки.
— Ты уверена, что это тебе не послышалось?
— Увы, да. Потом я слышала приглушенный плач. Уверена, он заставлял ее заниматься с ним оральным сексом. Я так и не смогла заснуть до утра.
— Это просто отвратительно. Надо что-то делать! — воскликнула я.
— Что? Мы не можем ничего сделать.
— Нет, можем. Сделать анонимный звонок в общество защиты детей и сообщить номер комнаты. Это очень просто.
— Думаешь?
— Если мы ничего не сделаем, станем соучастниками.
— Ты права. Ей надо помочь.
И мать позвонила. Через два дня мужчина исчез. Что стало с женщиной и ребенком, я не знаю, как не знаю, смогли ли мы ей помочь. Мысленно я разбивала лицо этого презренного типа в кровь! Я хотела заставить его заплатить за то унижение. Эта история дала вторую жизнь моему гневу. Я успокаивала себя тем, что, по крайне мере, мы не стали молчаливыми соучастниками.
Гостиница — это всегда место для интимных встреч, место для секретов, для табу, для кошмаров и рек слез. Вот среди этого жила моя семья.
Но, несмотря на плохие условия жизни, пребывание во Франции имело и положительные стороны. Ни один недоброжелатель не узнал нашего адреса, мы не получили ни одной угрозы с тех пор, как приехали сюда. Какое спокойствие! Наконец-то мир!
Шли месяцы. Несколько женских организаций, помогающих иммигранткам, обеспечивали нас питанием и школьными принадлежностями, при случае не отказывали и в помощи деньгами. Мать не оставляла надежды найти нормальное жилье, вся окунувшись в работу и нужды семьи. По совету подруги она через день ходила в мэрию, чтобы просить пособие на детей. Меня трогало это упорство. Однако результатов оно пока не давало. Мы были всего лишь марионетками. Над нашими просьбами смеялись, на нас смотрели с презрением, словно мы были какими-то отбросами под ногами. Это постоянное унижение морально истощало мать. Она упрекала себя в том, что привезла нас в такие условия. Она ведь хотела сбежать из той невыносимой атмосферы жестокости и страха, искренне веря, что улучшит судьбу своих детей. Я неустанно твердила, что ей удалось вырвать нас из лап страха и она не должна нести ответственность за отношение французских властей к приезжим. Но слышала ли она меня?
Ее работа становилась все труднее. Перетягивание тяжестей, в два раза превышающих ее собственный вес, истощало ее морально.
Но я ничего не могла поделать...
17. Не покидай нас, мама!
Мать постоянно чувствовала усталость, поэтому обратилась к врачу, который порекомендовал ей операцию на матке. В ближайшее время. Хирургическое вмешательство несло определенную долю риска, принимая во внимание ее состояние.
Утром в день, когда она должна была отправляться в больницу, я начала беспокоиться. А вдруг она станет жертвой врачебной ошибки? Вдруг с ней что-то случится? А если она не выздоровеет? Из родителей у меня оставалась она одна, я безгранично нуждалась в ней и была не способна заменить ее для своих братьев! Ведь я могла остаться сиротой! К счастью, прагматическое отношение к жизни не позволило мне окунуться с головой в переживания. Во время ее отсутствия я организовала свой рабочий день так, чтобы и работать и при этом успевать ухаживать за братьями и сестрой, кормить их и приглядывать за ними. Но как я могла со всем этим справиться? Я быстро поняла, что должна прекратить работать, если хочу выжить. Мама находилась в больнице только три дня, а моя жизнь уже стала напоминать жизнь запрограммированного робота. Я вставала, будила малышей, умывала их, кормила и вела в школу. Короткий визит в больницу, затем я забирала братьев из школы, опять кормила, опять умывала и клала спать. Один день как две капли воды походил на другой. И так до самой операции, исход которой изменил привычное течение событий.
Когда я пришла в больницу через несколько часов после операции, врач сказал, что хочет поговорить со мной. С серьезным видом он попросил меня сесть рядом. Я села.
— Здравствуй, Нора. Мне нужно тебе кое-что сказать.
— Здравствуйте, доктор. Что-то не так? — спросила я обеспокоенно.
С напряженным видом врач устало протер платком лоб. Неужели с мамой произошло несчастье?
— Твоя мать не пришла в себя после операции. Сейчас она в коме, — объявил он на одном дыхании.
Белые стены затанцевали у меня перед глазами, пол ушел из-под ног, казалось, я вот-вот упаду. Доктор положил мне на плечо свою горячую руку.
— Подождите! Но… она ведь проснется, правда? — спросила я.
— Мы этого не знаем. Это может занять много времени, и не исключено, что она не сможет прийти в себя. Я предельно честен с тобой, Нора. Думаю, тебе стоит предупредить родственников.
— Но как это могло случиться? Ведь это простая операция. Почему она в таком состоянии?
— Она была очень истощена и…
— Постойте! Вы не имеете права говорить о ней в прошедшем времени, — вспылила я. Гнев охватил меня от услышанной новости.
— Я имею в виду предоперационный период.
— Я не знаю, что означает это слово, но уверена, доктор, что мама выздоровеет. Она борец! Она переживала и куда большие неприятности. Я ее хорошо знаю. Она обязательно выпутается.
Я кричала, плакала, мне было плевать на посторонних. Я плакала, потому что мне было страшно. Она не может меня покинуть вот так! Не теперь! Не здесь! Мальчиков заставят вернуться к отцу в Алжир, а я должна буду уехать с ними, потому что не смогу без них жить. Вернуться к отправной точке! Об этом не могло быть и речи. Мама, цепляйся за жизнь! Ты должна!
Я боялась войти в палату к матери. Прежде чем открыть двери, я собрала всю силу воли в кулак. Комната купалась в искусственном свете, хотя в окно светило полуденное солнце. Стояла мертвая тишина. Мать, неподвижная, с закрытыми глазами, лежала на белой кровати. Как на смертном одре. Я вздрогнула, уловив больничный запах, запах отчаяния.
Я встала на колени перед кроватью, осторожно взяла ее руку и посмотрела на бегущие по экрану монитора линии. Я молила Бога помочь нам.
— Мама, я здесь. Не сдавайся! — громко сказала я, потому что хотела, чтобы она меня услышала. — Я скажу малышам, что все у тебя хорошо. Ты должна к нам вернуться! Ты не можешь меня оставить, не можешь. У меня не хватит на все сил, я не такая смелая как ты.
Пора идти в школу за мальчиками. Я успела вовремя, но от переживаний заболел живот, хотя я изо всех сил старалась не показывать никому одолевавший меня страх. В гостинице, готовя перекусить, я стала подыскивать подходящие слова, чтобы сообщить новость сестре. Но какие слова будут подходящими в данной ситуации? Сомневаюсь, что такие существуют.
Мелисса пришла как обычно; положила сумку возле дверей и медленно сняла обувь.
— Видела маму? Как она?
Я не знала, что отвечать. Слезы душили меня. Я молчала.
— О боже! Нора, что случилось?
— Она в коме, и врач не знает, выживет ли она. Мелисса тихо заплакала. И эту маленькую девочку я пыталась защитить.
— Врач посоветовал предупредить родственников.
— Никогда! Ты с ума сошла, — воскликнула Мелисса.
— Если она умрет…
— Не говори этого.
— Послушай. Возможно, этот случай помирит их с матерью. Если бабушка попросит прощения у мамы, возможно, это поможет ей выкарабкаться. А если она умрет, что мы будем делать? У мальчиков есть отец. А у нас кто?
— Мне страшно.
— Мне тоже.
Я обняла ее. Не для того чтобы защитить. Теперь мы i были равны. Две скорбящие сестры, которые могли потерять свою мать.
После долгих сомнений я набрала номер бабки. Это было моим последним долгом.
— Бабушка, это я, Нора.
— Нора? Я не знаю никакой Норы, — сухо ответили на другом конце.
Она не изменилась, по-прежнему сама «деликатность»!
— Нора. Ваша внучка от старшей дочери.
— Я меня нет ни дочери, ни внучки.
