— Здравствуйте, — сказал ризничий.
— Мое почтение, господин кюре, — произнес Жакмор. — Я проходил мимо и решил заскочить, чтобы вас поприветствовать.
— Можете считать, что поприветствовали, — заявил ризничий. — Чего-нибудь крепенького в кофеек?
— Извольте оставить ваши деревенские замашки, — одернул его кюре. — В доме Господа подобает изъясняться изысканно.
— Но, мой кюре, — возразил ризничий, — ризница, в некотором смысле, уборная в доме Господа. Здесь можно немножко расслабиться.
— Дьявольское отродье, — изрек кюре, бросая на него грозный взгляд. — И зачем я держу вас подле себя?
— Признайтесь, мой кюре, что я делаю вам хорошую рекламу, — ответил ризничий. — Да и для ваших спектаклей я просто незаменим.
— Кстати, — вмешался Жакмор, — что вы думаете устроить в следующий раз?
Кюре перестал прыгать, аккуратно сложил скакалку и засунул ее в шкаф. Вытер дряблую грудь слегка посеревшим полотенцем и объявил:
— Это будет грандиозно.
Он почесал под мышкой, поковырял в пупке и мотанул головой.
— Роскошь моего представления затмит все светские развлечения, а особенно те, на которых срамные отродья обнажаются якобы ради соответствующего эстетического оформления. К тому же гвоздем программы будет демонстрация хитроумного средства приближения к Господу. Вот что я придумал: в гуще невообразимого развертывания украшений и костюмов детский церковный хор потащит к Бестиановому пустырю золотой монгольфьер, обтянутый тысячью серебряных нитей. Под звуки фанфар я займу место в гондоле и, очутившись на подходящей высоте, выкину за борт этого негодяя ризничего. И Бог улыбнется при виде незабываемого блеска этого праздника и триумфа Его роскошного Слова.
— Как же так?! — опешил ризничий. — Вы меня, любезный, об этом не предупреждали; я же сверну себе шею!
— Дьявольское отродье! — проворчал кюре. — А твои мышиные крылья?!
— Я уже столько времени не летал, — заныл ризничий, — а каждый раз, когда я пытаюсь взлететь, столяр дразнит меня курицей и палит в задницу солью.
— Пусть тебе будет хуже, — сказал кюре, — и ты свернешь себе шею.
— Хуже всего будет вам, — пробормотал ризничий.
— Без тебя? Да для меня это будет настоящим избавлением!
— Гм, — подал голос Жакмор, — одно замечание, если позволите? Мне кажется, что вы представляете собой два взаимосвязанных элемента; вы друг друга уравновешиваете. Без дьявола ваша религия выглядела бы безосновательной.
— Вот это верно подмечено, — сказал ризничий. — Признайтесь-ка лучше, господин кюре, что я, беснуясь, вас обосновываю.
— Изыди, гнида! — рассердился кюре. — Ты грязен и зловонен.
Ризничий слышал и не такое.
— А особенно непорядочно с вашей стороны, — заметил он, — то, что я всегда играю негодяев и, кстати, никогда не протестую, а вы меня постоянно поносите. Не меняться ли нам время от времени ролями?
— А когда я получаю булыжником в рожу? — возразил кюре. — Разве не ты науськиваешь зрителей?
— Если бы это зависело от меня, вы бы получали в сто раз больше, — огрызнулся ризничий.
— Ступай, я не хочу тебя видеть! — оборвал дискуссию кюре. — Но не вздумай уклоняться от своих обязанностей. Богу нужны цветы. Богу нужен фимиам, Ему нужны пышные почести и подношения, золото мирра, и волшебные видения, и отроки прекрасные как кентавры, и сверкающие бриллианты, солнца, авроры, а ты сидишь здесь, уродливый и жалкий, как шелудивый осел, который пердит в гостиной… хватит об этом, ты меня выводишь из себя. Я решил тебя низвергнуть, и это не подлежит обсуждению.
— А я не упаду, — отчеканил ризничий. И он выплюнул огненную струю, которая опалила волосы на ноге кюре. Тот кощунственно выругался.
— Господа, — призвал их Жакмор, — прошу вас.
— Кстати, — манерно произнес кюре, — чем обязан удовольствию вас лицезреть?
— Я проходил мимо, — объяснил Жакмор, — решил заскочить, чтобы вас поприветствовать.
Ризничий встал.
— Я вас оставляю, мой кюре, — сказал он. — Я вас оставляю для беседы с господином по имени бес его знает.
— До свидания, — сказал Жакмор.
Кюре соскабливал с ноги опаленные волосы.
— Как вы? — спросил он.
— Хорошо, — ответил Жакмор. — Я пришел в деревню за рабочими. В доме нужно еще кое-что сделать.
— Опять хозяйка чудит? — спросил кюре.
— Опять, — ответил Жакмор. — Одна мысль о том, что с ними может что-то случиться, сводит ее с ума.
— Точно так же ее сводила бы с ума мысль о том, что с ними ничего не может случиться, — заметил кюре.
— Справедливое замечание, — признал Жакмор. — Вот почему вначале я считал, что она преувеличивает опасность. Но сейчас, должен вам признаться, это неистовое стремление защитить внушает мне определенное уважение.
— Какая восхитительная любовь! — воскликнул кюре. — Какая роскошь в мерах предосторожности! А дети хотя бы отдают себе отчет в том, что она для них делает?
Жакмор не знал, что и ответить. Эта сторона вопроса от него как-то ускользнула.
— Даже не знаю, — признался он.
— Эта женщина — святая, — заявил кюре. — Хотя и никогда не бывает в церкви. Как вы можете это объяснить?
— Это необъяснимо, — сказал Жакмор. — Да и, согласитесь, здесь никакой связи нет.
— Соглашаюсь, — ответил кюре, — соглашаюсь.
Они замолчали.
— Ну, ладно, — сказал Жакмор, — я, пожалуй, пойду.
— Ну, ладно, — сказал кюре, — вы, пожалуй, пойдете.
— Ну, так я пошел, — сказал Жакмор.
Он попрощался и, пожалуй, пошел.
12 мартюля
Небо выкладывалось плитками желтых, сомнительного вида облаков. Было холодно. Вдали море запевало в неприятной тональности. Оглохший сад купался в предгрозовом сиянии. В результате последних работ земли больше не было; из пустоты сиротливо торчали редкие клумбы и несколько кустов, чудом избежавших выкорчевывания. Целая и невредимая аллея из утрамбованного гравия делила на две части невидимость сада.
Тучи сходились пугливо; при каждом соитии раздавалось гудение, и одновременно с ним вспыхивали рыжие всполохи. Небо словно сгущалось над скалой. Когда оно превратилось в один тяжелый и грязный ковер, все стихло. А вслед за этой тишиной поднялся ветер — сначала слабый, легкий, прыгающий по карнизам и трубам, затем более сильный, тяжелый, срывающий резкие дзинь-дзинь с каменных выступов, склоняющий беспокойные головки цветов, толкающий впереди себя первые водяные струи. И сразу же небо треснуло, как фаянсовая купель, и начался град; злые градины посыпались на черепичную крышу, разбрызгивая мелкие хрустальные осколки; дом постепенно укутался в клубину густого пара — градины яростно обрушились на аллею, высекая при каждом ударе о гравий быстро угасающие искры. Взволнованное море забурлило, закипело и убежало — как почерневшее молоко.
Преодолев первый испуг, Клементина пошла искать детей. К счастью, они были в своей комнате; она привела и посадила их рядом с собой в большой гостиной на первом этаже. За окном все почернело, и темный туман, наплывающий на стекла, неровно отражал фосфоресцирующий свет лампы.
«А окажись они в саду, — думала она, — град бы их тут же исполосовал, побил своими черными алмазными горошинами, удушил, коварно заполнив их легкие сухой и жесткой пылью. Что могло бы их надежно защитить? Навес? Пристроить навес над садом? К чему, когда крыша дома прочнее любого навеса? Но сам дом, не может ли и он разрушиться — а если град будет идти часами — днями и неделями — под тяжестью мертвой пыли, оседающей на крыше, не обвалится ли потолочная балка? Нужно построить неуязвимое укрытие из стали, непробиваемое убежище, неприступный бункер — нужно держать их в крепком сейфе, как хранят бесценные сокровища, им необходимы сверхпрочные ларцы, твердые и несокрушимые, как кости времени, нужно построить здесь и немедленно — завтра».
Она посмотрела на тройняшек. Не обращая внимания на грозу, они продолжали мирно играть.
«Где Жакмор? Я хочу обсудить с ним оптимальное решение».
Она позвала служанку.
— Где Жакмор?
— Я думаю, в своей комнате, — ответила Белянка.
— Сходите за ним.
От шума вспенившегося моря заложило уши. Град не утихал.
Несколько мгновений спустя появился Жакмор.
— Вот, — начала Клементина. — Кажется, я нашла окончательное решение.
Она поведала ему о своем открытии.
— Таким образом, — сказала она, — им ничто больше не будет грозить. Но я буду вынуждена еще раз попросить вас об услуге.
— Завтра я пойду в деревню, — сказал он. — И заодно переговорю с кузнецом.
— Я жду не дождусь, когда все будет сделано, — сказала она. — Я сразу же успокоюсь. Я всегда знала, что когда-нибудь найду идеальное средство защиты.
— Возможно, вы правы, — ответил Жакмор. — Не знаю. Это потребует от вас постоянного самопожертвования.
— Жертвовать собой ради кого-то, когда уверен в том, что он под надежной охраной, это такой пустяк.
