Настоящий коммунист
— Бытовые условия тогда были ужасные, — говорит он. — Мы не раз обращались в органы местной власти с просьбой помочь в каком-то пустяковом деле. Нам каждый раз отказывали. Я высказал откровенно все то, что думал по этому поводу, агитатору. Я был уверен, что он сообщит о моих настроениях в органы и меня сразу арестуют как врага народа. И не только меня. И отца заберут. И старшего брата тоже. Не может быть, чтобы он сам додумался до всего этого, так рассудили бы в органах, его наверняка подучили старшие. В мыслях я уже видел себя на допросе, высказывающим всю правду.
Но агитатор на меня не донес. Он выслушал меня. Сказал, что у меня здоровое пролетарское нутро, но что я многого еще не понимаю. И пригласил меня к себе домой.
— Почему он не донес?
— Потому что он был настоящий коммунист.
— Что это значит?
— Трудно пояснить. В общем, член партии с дореволюционным стажем. Сидел в тюрьмах. Участник Гражданской войны. Орден за Перекоп. Занимал пост в каком-то министерстве, а жил с семьей в небольшой комнатушке в коммунальной квартире. Ходил в старой шинели. Помогал людям «правду» искать. Он целый год возился с нашим делом, пока не добился своего. В тридцать восьмом его расстреляли как врага народа. Нам объяснили: мол, прикидывался, чтобы скрыть нутро.
— И вы поверили?
— У нас не было проблемы веры или недоверия. Нам достаточно было объяснения. Оно было нам понятно. Потом кто-то пустил слух, будто те наши письма не дошли до Самого из-за Агитатора. И мы возненавидели его.
— А почему его расстреляли?
— Потому что он был настоящий коммунист. Тут действует общий закон: те, кто делает революцию, уничтожаются после революции, ибо реальные результаты революции никогда не соответствуют их целям и их поведение не соответствует реальным условиям после революции.
— О чем же вы с Агитатором разговаривали?
— Обо всем. Он помог мне преодолеть мой душевный кризис. Знаете, в то время существовала негласно система опеки отдельных молодых людей со стороны старых членов партии. Иногда им поручали «поработать» с неустойчивым молодым человеком. А чаще они это делали по своему почину, какими-то необъяснимыми путями догадываясь о том, кто именно нуждался в их помощи. Эта форма идеологического воспитания исчезла, оставшись совершенно незамеченной и неоцененной писателями и теоретиками. А между тем ее роль огромна. Я того Агитатора до смерти не забуду. Он спас меня, направив на верный путь.
— В ваших записках нет ничего по поводу ваших встреч и разговоров. Не могли бы вы сейчас припомнить что-то?
— Это невозможно было записать и тем более запомнить. Часто это были просто молчаливые прогулки и чаепития. Один разговор все-таки вспоминаю в связи с этим. «Если мне сейчас скажут, что сейчас тебя расстреляем, говорил он, — и если бы я еще до революции знал, что меня ожидает именно это, я все равно жил бы и действовал так же. Пойми, дело не в последствиях и результатах революции. Дело в самой революции. Это была наша, народная революция. И наша с тобой задача — во что бы то ни стало продолжить ее, жить так, будто и сейчас происходит эта наша, единственная и неповторимая революция. Люби Его! Он — символ революции. Когда Он умрет, умрет и революция».
В записках внезапно прекратились упоминания имени Сталина. После предшествующих пылких проявлений исступленной страсти к Нему это показалось мне странным. Но мой собеседник уверил меня, что ничего странного в этом нет. Любовь к Нему в нем никогда не ослабевала. Он до сих пор бесконечно любит Его и абсолютно предан Ему. Но любовь не есть нечто такое, что вечно переживается в том же виде, как в самом начале. Любовь к Нему определила направление его жизни, установила рамки его личности, дала исходные стимулы. На этом ее роль кончилась. Она не исчезла, подобно тому, как начало жизни сохраняется в ее зрелом состоянии. И потом, что такое была любовь к Нему? Ведь Он — не женщина, не еда, не вино, не одежда. И не друг. И вовсе не Отец. Он был символом. А любовь к символу — это есть лишь определенная ориентация на Возможное, ожидание этого Возможного и желание его. Это было предчувствие неотвратимого хода жизни и принятие его. Это приняло форму любви. А когда началась сама жизнь в этом направлении, т. е. когда он добровольно ринулся в поток жизни, любовь к Нему утратила смысл. Гораздо больший смысл стало приобретать обычное человеческое чувство: ненависть. Но оно было человеческое. И потому оно не играло роли движущей силы их жизни. Движущей силой оставалась любовь, ибо она была в самом начале и в берегах их бурного потока. Иначе говоря, ее не было никогда в обычном человеческом смысле, и потому она не могла исчезнуть. «Ты меня понимаешь? — сказал он. — Я знаю, что это слишком мудрено для людей. Но поверь, я все это надумал сам. С той минуты, как меня арестовали, я только тем и занимался, что думал. Я кое-что еще похитрее этого надумал. При случае расскажу».
— Перед самым окончанием института (я уже сдал государственные экзамены и приготовился к защите дипломной работы) я написал письмо Ему, говорит Сталинист. — Жаль, оно не сохранилось. Сейчас воспроизвести его невозможно. Суть письма такова. Я заверял Его в безусловной моей преданности Партии и лично Ему, в том, что любовь лично к Нему определила всю мою жизнь, что я прошу дать мне самое трудное задание, использовать на самом трудном и опасном участке борьбы за коммунизм. Это теперь рассматривают подобные письма как хитрый карьеристический прием. Но я писал это письмо совершенно искренне. Я хотел быть настоящим коммунистом и сгореть на самоотверженной работе ради идеалов Партии. Ни о какой карьере я не думал. Самое большее, о чем я мечтал, это — хорошая работа, койка с простынями в общежитии, в крайнем случае — отдельная комнатушка, чистая одежда без заплат, еда досыта, дружный коллектив, совместный культурный отдых, бурные партийные собрания, героический труд, бессонные ночи над изобретениями… В общем, моя мечта не шла дальше того, что показывали в фильмах и писали в книжках того времени. И то, что мое письмо Ему могло сыграть решающую роль в моей карьере, не принималось в расчет заранее. Мне даже хотели сначала дать взыскание за это письмо. Но присутствовавший на собрании представитель городского комитета партии похвалил письмо за искренность и хороший порыв. Потом что-то случилось «в верхах», моему письму решили придать форму «почина снизу» (тогда это было обычное дело — всякие начинания) — стремления выпускников институтов ехать на работу в отдаленные места страны. Весь наш выпуск разбросали по самым глухим местам Сибири. Ребята меня возненавидели за это. Один мой близкий друг обозвал меня за это шкурой и сволочью. От меня отказалась девушка, на которой я собирался жениться. Я выступил на общем партийно-комсомольском собрании с критикой «нездоровых настроений» у отдельных представителей нашего здорового и политически зрелого коллектива. И открыто, честно, по-партийному назвал своего бывшего друга. Его не допустили до защиты диплома, исключили из комсомола. Вскоре он исчез и никогда не встречался на моем пути. Я не мстил ему. Я был искренне возмущен его оценкой моего порыва. Он стал моим врагом. А враг в то страшное время был всегда враг смертельный. Революция не закончилась с Гражданской войной. Для нас она только еще начиналась.
— Я был выдвиженцем, — говорит Сталинист. — Сейчас мало кто знает, что такое выдвиженец. И явление это встречается редко. Разве что для детей высокопоставленных руководителей, да и то лишь отчасти: они сразу назначаются на высокие посты, минуя промежуточные ступени. Но это — другое явление. Это было и в наше время. Сын Сталина Василий, например, быстро стал генералом именно благодаря тому, что был сыном Сталина. Выдвиженец специфическое явление сталинского периода. Это — человек, который из самых низов общества сразу, без всяких промежуточных ступеней возносится на его вершины. Возносится, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Затем, сыграв эту роль, он обычно сбрасывался снова вниз, уничтожался (в качестве козла отпущения), а если и сохранялся, то в качестве фигуры чисто символической. Выдвиженец — элемент в структуре власти сталинского периода, один из способов управления страной. Предшественниками выдвиженцев являются люди, которые в период революции и Гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Выдвиженцы сталинского периода были инерцией революционного периода, проявлением реального народовластия. Они выражали желание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Я был выдвиженцем, но не самым ярким. Я был вознесен не с самого дна общества: я все-таки окончил институт. И был вознесен не на самые высокие, а на довольно средние вершины власти. Может быть, поэтому меня выпустили в первый арест и медлили со вторым, окончательным.
