— А вечер пусть будет еще лучше, — промурлыкал Фермин, явно намекая на мое свидание с Беа.
Я не удостоил его ответом и решил наконец взяться за неизбежную ежемесячную повинность: достал бухгалтерскую книгу и углубился в сверку квитанций, чеков, уведомлений, доходов и расходов. Монотонно-спокойную атмосферу нарушало только радио, щедро одаривая нас избранными отрывками из репертуара Антонио Мачина,[50] очень популярного в те годы. Моему отцу карибские мелодии немного действовали на нервы, но он переносил их с завидным терпением, зато Фермину они напоминали о его обожаемой Кубе. Эта сцена повторялась не так уж редко: отец старательно делал вид, будто ничего не слышит, а Фермин с мечтательным выражением в глазах лениво двигался в такт ритмов кубинского дансона, заполняя рекламные паузы бесчисленными анекдотами о своих гаванских похождениях. Дверь в лавку была открыта, и с улицы доносился аромат свежевыпеченного хлеба и кофе, наполняя душу оптимизмом. Спустя несколько мгновений у витрины остановилась наша соседка Мерседитас, возвращавшаяся с рынка Бокерия, и заглянула в дверь.
— Добрый день, сеньор Семпере, — пропела она. Отец, слегка покраснев, улыбнулся. Мне казалось, Мерседитас ему нравится, но принятый им раз и навсегда кодекс затворника предполагал обязательное и нерушимое молчание. Фермин, продолжавший покачивать бедрами в такт все еще звучавшей музыки моря и солнца, искоса посмотрел на Мерседитас и довольно облизнулся, словно на пороге нашей лавки появился рулет с кремом. Соседка открыла бумажный пакет и достала оттуда три огромных блестящих яблока. Похоже, она еще не выбросила из головы идею работать в нашей лавке и поэтому даже не старалась скрыть неприязнь, которую у нее вызывал Фермин, занявший, как она полагала, ее место.
— Посмотрите-ка, какие красивые! Я их увидела и сказала себе: эти яблоки словно созданы для сеньоров Семпере, — произнесла она жеманно. — Насколько мне известно, вы, интеллектуалы, питаете к яблокам особую страсть, как этот, Исаак Пераль.[51]
— Исаак Ньютон, бутончик вы мой нераскрывшийся, — поправил Фермин снисходительно.
Мерседитас наградила его убийственным взглядом:
— Вот он, умник, посмотрите на него! Скажите спасибо, что я вам тоже захватила яблоко, а не помпельмус, например, потому что вы ничего другого не заслуживаете.
— Дорогая моя, да любой дар из ваших небесных ручек, особенно этот плод первородного греха, разжигает во мне такое пламя…
— Фермин, ради бога! — на полуслове оборвал его отец.
— Молчу, сеньор Семпере, — подчинился Фермин, с неохотой отступая.
Мерседитас уже была готова ответить Фермину, как вдруг на улице началась суматоха. Мы все замолчали, прислушиваясь. Снаружи все громче и громче доносились возмущенные голоса, и вскоре поднялся приглушенный гвалт. Мерседитас осторожно выглянула за дверь. Мимо лавки прошли несколько сбитых с толку торговцев, вполголоса возмущаясь. Вскоре появился дон Анаклето Ольмо, сосед по дому и полуофициальный представитель Королевской академии языка в нашем подъезде. Дон Анаклето носил звание профессора, преподавал в старших классах школы испанскую литературу и другие гуманитарные предметы и делил свое жилище в квартире под номером один на втором этаже с семью котами. В свободное от преподавания время он вычитывал выходные данные на последних страницах книг одного известного издательства. Ходили слухи, что он сочиняет мрачные эротические стихи и публикует их под псевдонимом Родольфо Питон. В личном общении дон Анаклето был милейшим и обаятельнейшим человеком, но на публике чувствовал необходимость исполнять роль рапсода, и речь его была до того напыщенной и витиеватой, что его прозвали за это Гонгорино.[52]
В то утро лицо профессора было багровым от негодования, а руки, сжимавшие трость с набалдашником слоновой кости, заметно подрагивали. Мы вчетвером с любопытством уставились на него.
— Что случилось, дон Анаклето? — спросил отец.
— Франко умер, ну скажите же, я угадал? — с надеждой в голосе произнес Фермин.
— Молчите, животное, — оборвала его Мерседитас. — Дайте наконец сказать сеньору профессору.
Дон Анаклето глубоко вздохнул и, постепенно обретая свое обычное достоинство, принялся, как всегда велеречиво, излагать произошедшие события.
— Друзья мои, жизнь — это вечная драма, и даже самые достойные создания Творца вкушают яд капризной и упрямой судьбы. Вчера ночью, уже ближе к рассвету, пока этот город был погружен в сон, весьма заслуженный трудолюбивыми гражданами, дон Федерико Флавиа-и-Пужадес, наш досточтимый сосед, столь поспособствовавший процветанию и благоденствию сего квартала, достойно исполняя роль часовщика в мастерской, что разместилась на расстоянии трех подъездов от вашего книжного магазина, был арестован силами безопасности нашего государства.
Я почувствовал, как во мне все оборвалось.
— Господи Иисусе… — прокомментировала случившееся Мерседитас.
Фермин разочарованно засопел, так как было совершенно очевидно, что глава государства продолжает пребывать в полном здравии. Дон Анаклето, все больше увлекаясь собственным рассказом, выдержал краткую паузу и продолжил.
— Как оказалось, если верить надежным сведениям, полученным мною из источников, близких к Главному полицейскому управлению, вчера, вскоре после полуночи, двое снискавших заслуженную славу сотрудников криминального отдела, действовавших инкогнито, застали дона Федерико переодетым женщиной и распевающим песенки весьма фривольного содержания на сцене убогой забегаловки на улице Эскудильерс к вящему удовольствию аудитории, преимущественно состоявшей из умственно отсталых. Эти забытые богом создания, сбежавшие в тот же вечер из приюта, находящегося под патронажем одного религиозного ордена, в приступе буйного помешательства выражая восторг от данного зрелища, спустили штаны и так и танцевали, аплодируя своими затвердевшими членами, и, пуская слюну, выставляли напоказ также то, что находится у каждого человека пониже спины.
Мерседитас дрожащей рукой осенила себя крестным знамением, потрясенная столь непристойным оборотом событий.
— Матери некоторых из этих несчастных невинных созданий, узнав о подобном кощунстве, подали в полицию официальное заявление с разоблачением публичного скандала и надругательства над общественной моралью. Пресса, этот хищный стервятник, процветающий за счет человеческих несчастий и позора, не замедлив учуяла запах падали и, благодаря наводке профессионального доносчика, не прошло и сорока минут с момента выхода на сцену двух представителей закона, как на месте событий появился собственной персоной сам Кико Калабуж, репортер газеты «Эль Касо», более известный как «ворошитель дерьма», решительно настроенный осветить указанные факты, дабы его чернуха успела попасть в сегодняшний выпуск газеты, которая — как вы, без сомнения, и сами догадались — с грубостью, свойственной желтой прессе, характеризовала спектакль, состоявшийся в упомянутом заведении, словами «леденящие кровь сцены дантова ада», каковые слова красуются, набранные двадцать четвертым кеглем, в заголовке на первой полосе.
— Не может быть! — воскликнул отец. — И ведь казалось, дон Федерико учел свой горький опыт.
Дон Анаклето энергично закивал с пасторской страстью:
— Так оно и было, но позвольте привести тут два перла из собрания пословиц, этой сокровищницы и глашатая наших самых глубоких и искренних чувств: сколь волка ни корми, он все в лес смотрит, и не бромом единым жив человек. Но вы еще не знаете самого ужасного.
— Ну, так давайте ближе к делу, ваша милость, а то от вашего полета метафор у меня живот скрутило, — запротестовал Фермин.
— Не обращайте внимания на это животное, мне лично очень нравится, как вы излагаете, впрямь киножурнал, сеньор профессор, — вмешалась Мерседитас.
— Благодарю вас, дочь моя, я всего лишь скромный учитель. Итак, к делу, без промедлений, преамбул и фиоритур. Как оказалось, часовщика, который в момент ареста проходил под своим сценическим именем «Малышка с гребнем», уже неоднократно задерживали при подобных обстоятельствах, согласно сводкам криминальных происшествий, представленным блюстителями правопорядка.
— Скажите лучше, бандитов с полицейскими жетонами, — язвительно заметил Фермин.
— Я в политику не вмешиваюсь. Но смею вас заверить, что после того, как дона Федерико сбили со сцены метким ударом бутылки по голове, агенты полиции препроводили его в участок на Виа Лаетана. При ином, более счастливом стечении обстоятельств дело закончилось бы малой кровью: парой затрещин и/или оскорблений, но для дона Федерико все обернулось весьма плачевно, так как вчера там случайно оказался печально знаменитый инспектор Фумеро.
