— Стойте! Стойте! Не стреляйте! — выскочила откуда-то Варвара, стала между мной и шприцом и раскинула в стороны руки.
— Дамочка! — взвизгнул Иван Иванович. — Не мешайте мне лечить больного. Имейте в виду, он опасен для окружающих.
— Вы что? Кто опасен? Это мой муж, знаменитый писатель Петр Смородин.
— Простите, — сказал доктор, опуская руку с шприцом. — Я не ослышался? Вы действительно Смородин? Автор «Зимнего лета»? То-то я думаю, что где-то вас видел. А видел я вас не далее как в субботу по телику. Можно у вас автограф?
— Вот, — сказала Варвара, — автограф. А только что говорили, что он опасен?
— Конечно, опасен, — возник перед нами тот другой Иван Иванович, с удочкой и ведерком, явившись откуда-то из темноты. — Писатели вообще люди опасные. Опаснее даже энцефалитных клещей.
Сказав это, повернулся и пошел прочь.
— Куда же вы? — крикнул я ему вслед. — Вы же хотели до Савеловского…
— Дойду пешком, — отозвался он из темноты, — недалеко.
Один Иван Иванович ушел, другой остался. Я охотно дал ему автограф, а он сказал, что я его самый любимый писатель — что, признаюсь, очень польстило моему самолюбию. Все-таки приятно иметь доказательства того, что пишешь не впустую, что кого-то тексты твои задевают, трогают. Что какие-то люди, прочтя их, может быть, становятся чуточку лучше, и этот врач если раньше легко соглашался употреблять свои психиатрические навыки в борьбе, допустим, с политическими противниками режима, то по прочтении моих книг делает то же самое, но не очень охотно.
Мы с доктором разговорились, и я спросил его, правда ли он работает в ЦРУ или ФБР.
— А, — понял он, — это вы наслушались нашего пациента. Я патриот своей страны и с иностранными органами не сотрудничаю.
— Понял, — кивнул я, — сотрудничаете только с нашими. А он, значит, врет?
— То, что он несет, это не вранье, а бред. Разве не видно?
— Не знаю, — говорю. — Я же не врач.
— Да тут и неврачу ясно. Типичный параноидальный бред с явными признаками мании величия и преследования. Выдает себя за депутата Сидорова.
— Кто — он? Что вы! Не верьте. Депутат Сидоров — образованнейший человек. Государственный советник первого класса. Кандидат наук. Такие глупости он говорить не может.
— Вот-вот, я это же говорю. Но он предъявил удостоверение депутата, и мой санитар Василий утверждает, что именно его много раз видел по телевизору. Причем, как Вася говорит, он его видел одновременно по разным программам и по всем — в прямом эфире.
— А может быть, это был его брат-близнец? Или несколько близнецов.
— Я навел справки. Нет у него никаких братьев.
— Ммм. — Я задумался. И вдруг меня озарило: — Если это не он и у него нет близнецов-братьев, это значит…
— Что? — шепотом спросил доктор и оглянулся.
— То, — ответил я и тоже понизил голос до шепота: — Это значит… Значит, его клонировали.
— Не думаю, — возразил доктор. — Присутствие одновременно в разных реальностях — это признак обыкновенной шизофрении.
— Не могу вам противоречить, я не врач. Но ведь не только он сам себя, а миллионы зрителей одновременно видят его на разных программах в прямом эфире.
— Ну да, — сказал доктор, — сегодня шизофрения стала массовым заболеванием, которым поражено девяносто процентов нашего населения.
— Но это же настоящая пандемия, — сказал я. — С чего бы она возникла?
— А вы не догадываетесь? — Иван Иванович насмешливо посмотрел на меня. Я посмотрел на него и вдруг понял то, во что никак не хотел верить и над чем даже, чистосердечно признаюсь, много лет насмехался.
— Неужели американцы? — спросил я, все еще пытаясь не поддаваться догадке.
— Ну, а кто же? — сказал Иван Иванович, и вдруг я увидел, что он раздвоился и передо мной два Ивана Ивановича, совершенно одинаковых, и один из них сказал: «Ну, а кто же?», а другой: «Кто еще, кроме них?» — «А что это с вами? Что это вы побледнели?» — спросил первый. «Может, вам все-таки галоперидольчику? Да не бойтесь, вреда не будет, он же поддельный», — предложил второй. «Ну, смотрите, — отступил первый. — Но если что, вот на всякий случай». И протянул мне свою визитную карточку. «Обращайтесь в любое время», — сказал второй и протянул свою карточку. Я взял обе и вернулся в машину.
— Что с тобой? — встретив меня, взволнованно спросила Варвара.
— А что? — спросил я.
— Ты какой-то бледный и весь дрожишь…
— А ну-ка подождите! — подскочила Зинуля. — Так, смотрите сюда! Сколько пальцев вы видите?
— Два, — сказал я.
— Все ясно, — вздохнула она и села на свое место.
— Что? — спросила у нее Варвара.
— Ничего особенного. Я ему показываю один палец, а он видит два.
— И что?
Зинуля ничего не ответила.
— Я вас спрашиваю, что это значит? — настояла на своем вопросе Варвара.
— Это значит, — неохотно ответила Зинуля, — что надо срочно в клинику. Нельзя терять ни минуты.
— Так чего ж мы стоим? — засуетилась Варвара. — Давайте уж поедем!
— Ну как же мы поедем? — Зинуля развела руками и чуть не заплакала. — Как же мы поедем, когда тут видите, что творится. Пиндосы проклятые! Как же я их ненавижу!
На этот раз я спал часа полтора. При этом сон мне снился какой-то двойной. Как будто я одновременно и здесь и там. Дурной признак. Только шизофреникам, как я слышал, снятся двойные сны. Проснулся, смотрю: все мои попутчики впали в спячку. Паша всхрапывает, как лошадь, положив голову на руль, Варвара сопит, прижавшись боком к спинке кресла, Зинуля — прислонившись щекой к окну. Я вспомнил, что было перед тем, как я заснул, и сам себе показал один палец, в страхе ожидая, что увижу два. Но увидел один и подумал, что же было перед тем, как я заснул? Или я все время спал и опять перепутал сон с явью? Пока спал, вокруг ничто не изменилось. Но роженица в соседней «Скорой» уже не кричит, а только стонет. В машине, из которой торчал псих, выдававший себя за депутата, тишина, и доктор (я его вижу) дремлет рядом с водителем. В третьей машине, где были — или мне приснились — цыгане, тоже было тихо, а вот горящий супермаркет мне точно не приснился, потому что и сейчас он горел. И пробка была настоящая, но полтора часа назад ее хвост кончался где-то у МКАДа, а теперь, как сообщили по радио, дотягивался чуть ли не до Можайска. Теперь, даже когда возобновится движение, пробка рассосется нескоро. Водители, потеряв надежду, выключили моторы и фары. Вокруг стало намного темнее, на поблекшем фоне еще ярче пылал супермаркет, и пламя его отражалось на касках и суровых лицах сидевших на земле через дорогу пожарных. Я, пока все спят, решил размяться. Вышел наружу и пошел вдоль бесконечной линии застывших один за другим автомобилей.
Прошел несколько шагов, и вдруг сзади кто-то хлопнул меня по плечу. Признаюсь, я вздрогнул. Я очень не люблю, когда ко мне кто-то подходит сзади. Тем более ночью. Я остановился и повернул голову. Передо мной стоял и улыбался странной улыбкой молодой человек в джинсах, кожаной куртке, с косичкой, перекинутой через левое ухо. Лицо его мне настолько напоминало одного типа, что вызвало у меня вопрос «неужели?», но я все-таки сказал себе: «Не может этого быть».
— Здрасьте, здрасьте! Рад видеть вас гуляющего по улице, живого и без охраны. Петр Ильич, меня уволят с работы, если узнают, что я встретил вас и не взял интервью.
— А вы кто?
— Корреспондент агентства «Рашен ревью».
— Американское агентство?
— Нет, самое что ни на есть нашенское. Доморощенное, ха-ха. Название для привлечения публики. Английское название вызывает больше доверия. У нас же, когда видят что-то написанное кириллицей, не доверяют. Можно я задам вам буквально пару вопросов?
— Хоть две пары, — согласился я, как вскоре выяснилось, слишком беспечно.
— Скажите, почему вы против присоединения к нам Крымского полуострова? Вам кто-нибудь за ваше мнение заплатил? — он поднес к моим губам диктофон величиной со спичечную коробку.
Мне его надо было сразу послать подальше, но я человек вежливый.
— Нет, — говорю, — к сожалению, никто мне за это не заплатил. У меня, видите ли, мысли сами по себе иногда совершенно диким образом в голове рождаются, и, представьте себе, совершенно бесплатно. То есть они при всем моем желании и к великому моему сожалению никак не превращаются в деньги.
— Вот этого я не понимаю, — сказал он. — Я думаю, что мысли, которые не стоят денег, не стоят того, чтобы их высказывать.
— Как же, — говорю, — как же? Видите ли, есть такая штука, стремление к истине. Попадаются же еще в жизни такие люди, для которых истина дороже всего, дороже любых денег.
— Есть, есть, — охотно согласился он. — Конечно, попадаются. Я сам недавно навещал большую группу таких в институте имени Сербского.
