— Мы предупредили людей из правления.
— Правление тут ни при чем. Я спрашиваю, есть ли у тебя разрешение дона Эдмундо?
— Нету.
— Так вот, катитесь отсюда, да поживее.
— Я уже сказал вам, что лес — общинный. И если у вас нет письменного приказа от алькальда…
— Заткнись и подчиняйся.
— Сперва покажите мне приказ.
— Приказ? — Взмах жандармского кулака. Человек выдержал удар, не моргнув. — Вот тебе приказ.
— Ни я, ни мои товарищи не двинемся с места.
— Не уйдете по-хорошему — выставим силой.
Часом позже в деревне очевидцы рассказывали о расправе. Жандармы с руганью набросились на лесорубов. Посыпались пинки, удары прикладом. Люди падали. Это еще больше распалило карателей. Они в бешенстве гасили печи, топтали посевы.
Шестерых арестованных провели по улицам деревни со связанными руками к зданию полицейской казармы. Жандармы, сняв плащи и треуголки, сели ужинать при свете коптилок. Под покровом темноты жители деревни бродили вокруг казармы. Женщины, пришедшие узнать о своих мужьях, громко переругивались с жандармами. Возбуждение возросло, когда разнесся слух, что арестованных избивают. Люди группами подходили к дверям казармы и возбужденно пререкались с часовыми. Так продолжалось довольно долго. Наконец дверь распахнулась, и из помещения высыпали жандармы с карабинами — толпа отступила. Потом, повинуясь приказу начальника, усмирители вернулись обратно в казарму. Как позднее рассказывал один жандарм, кто-то из вожаков подстрекал толпу на самосуд.
Жители Ла-Грайи отправили ходоков к йестенскому алькальду, к председателю и членам правления, к жителям соседних селений. Все провели эту ночь под открытым небом, при мертвенном свете луны, карауля малейшее движение жандармов, засевших в казарме. По горным дорогам и тропам, ориентируясь по звездам, на помощь товарищам стекались плотогоны, крестьяне, угольщики, дровосеки. Поднялась вся округа.
Резкий крик петуха на несколько минут опередил зарю. И почти тут же начал заниматься день.
Фиолетово-желто-красная, как цвета республиканского знамени, поднималась заря. Была пятница, 29 мая.
Драматическое действо вот-вот должно было начаться. Ты отчетливо представляешь суровую обстановку горной местности Йесте: двадцать два жандарма, отряженных в деревню Ла-Грайя, угольщики, арестованные за порубку леса, молчаливая толпа людей, собравшихся со всей округи, чтобы выразить свою солидарность с арестованными, и в роли посредника, приводящего в движение нити сюжета, — ты, Альваро Мендиола, проживающий за границей, тридцати двух лет от роду, женатый, человек без определенной профессии — ибо это не служба и не профессия, а лишь мука и наказание жить, смотреть, замечать и фотографировать то, что происходит у тебя на родине; словно зачарованный, ты вызываешь в памяти то далекое и невозвратимое прошлое, и оно снова развертывается перед тобою, и ты думаешь в тысячный раз: если бы можно было вернуться вспять, если бы все тогда вышло иначе, если бы чудом можно было изменить развязку… Ты наяву грезишь об Испании настоящей, о том, чтобы твои сограждане вернули утраченное человеческое достоинство, о том, чтоб наперекор ненасытным врагам твоего народа, врагам жизни, люди обрели человеческое существование… Опьянев, ты чувствуешь себя оратором и с обшарпанного помоста держишь перед ними речь, ничтожно красноречивую речь шарлатана и трибуна: «Вы искони ждете вашего часа. Так пользуйтесь случаем, поднимайтесь. Не упускайте возможности. Смерть не страшна. Мгновения, короткие мгновения свободы стоят — теперь мы знаем это — всей вечности веков».
Когда колонна вышла из казармы, было восемь часов утра. Лесорубы шли, связанные друг с другом одной веревкой, а жандармы, в треуголках и плащах, выступали с карабинами наперевес. Жители медлили, выжидая, и когда цепочка арестованных протянулась по лесному шоссе, вдоль реки, в сторону йестенской тюрьмы, они на почтительном расстоянии двинулись следом. В руках у людей топоры, палки, багры. Местность там пересеченная и безлюдная, и кто-то сказал, будто жандармы хотят перебить арестованных якобы при попытке к бегству.
Оба шествия движутся, разделенные расстоянием метров в пятьдесят. В полном молчании. Солнце уже венчает гребни гор, из кустов вспархивают перепуганные куропатки. На поворотах дороги появляются группки крестьян. Ни слова не говоря, они оглядывают цепь арестованных и пристраиваются к колонне местных жителей. Вот их десять, двадцать, сорок, сто. Они идут из соседних деревень по тропинкам и напрямик, с орудиями труда за поясом. Сбегаются женщины, озлобленные, озабоченные. Юноша-пастух стреляет из пращи в жандарма, идущего во главе колонны; камень пролетел мимо, лишь чуть задев солдата, и парень мгновенно скрывается в чаще.
На поляне к колонне подходят четверо из правления, собираясь вступить в переговоры с жандармами. Девять часов утра, и арестованные находятся еще в четырех километрах от Йесте. Односельчане подходят ближе, чтобы послушать, о чем они будут говорить, и, заметив это, жандармы спускают предохранители на винтовках. Их осыпают оскорблениями. Те, из правления, вмешиваются, уговаривая сограждан успокоиться. Лицо сержанта под черной блестящей треуголкой покрывается потом.
— Еще шаг — буду стрелять, — говорит он.
— Вы слышали? — обращаются к толпе члены правления.
Крестьяне немного отступают, но не расходятся. Новые группы спускаются по склону, останавливаются на краю дороги, вливаются в толпу. Члены правления просят отпустить арестованных на поруки. Сержант не отпускает. Клетчатым платком он вытирает струящийся по лицу пот. Крестьяне угрожающе потрясают своими грубыми орудиями. Еще остается добрый час пути, а осаждающих — сразу видно — больше четырех сотен.
Шествие постепенно втягивает в себя пасечников из Боче, лесорубов из Хартоса, угольщиков из Ралы. Цепь арестантов сходит с лесного Сегурского шоссе и медленно поднимается по крутой проселочной дороге. С каждым шагом появляются все новые и новые люди, они точно вырастают из-под земли. Солнце начинает припекать; стража и арестованные задыхаются. Те, из правления, послали в городок одного из своих и объявили, что председатель и алькальд встретятся для переговоров с жандармским лейтенантом. Крестьяне, видимо, относятся к этому скептически и, воодушевленные тем, что прибывают все новые подкрепления, сокращают еще немного расстояние между колоннами.
Было десять утра, когда они различили вдали первые дома Йесте, жавшиеся к подножью замка, точно перепуганное стадо к пастуху. Лес поредел, а внизу, под шоссе, он переходит в оливковую рощу с посевами ячменя между деревьями. За поворотом, вооруженные орудиями труда, поджидают еще три сотни человек из окрестных деревень. Сержант молча смотрит на все густеющий легион, который двигается за ними, и на плотную массу людей у поворота дороги. Автоматически он отстегивает ремешок треуголки и отирает ладонью пот. Крики, оскорбления несутся со всех сторон. Жители Йесте телами загораживают ему путь.
— Разойдись!
Никто не подчиняется. Около тысячи людей окружают колонну жандармов. Пылают гневные лица крестьян, под солнцем вспыхивают затворы винтовок, дула и прицелы, солнце играет и скользит по лаку двадцати с лишним треуголок.
— Разойдись!
Толпа неожиданно сжимается, отступает и дает дорогу двум жандармам, пришедшим из города. Сержант совещается с ними, и члены правления тоже подходят к ним. Те сообщают, что председатель правления обещал самолично привести арестованных к мировому судье, но сейчас их должны немедленно освободить; и лейтенант отдает приказ отпустить их. Толпа встречает весть о победе восторженными криками. Сержант подчиняется приказу, жандармы развязывают арестованных, а родственники и друзья бросаются их обнимать; крестьяне и жандармы — все смешиваются в одну кучу, начинается перебранка, внезапно она переходит в ссору. Члены правления тщетно пытаются вмешаться. Толпа теснит жандармов, и вдруг те, сбросив плащи, направляют ружья на крестьян.
Было половина одиннадцатого, когда прозвучал залп. Аист, сладко покачивавшийся в воздухе, напуганный резкими звуками выстрелов, стремительно ринулся к земле и спрятался на колокольне йестенской церкви.
На колокольне медленно бьет одиннадцать. Толпа терпеливо ждет. Балконы, подъезды, окна, карнизы — всюду полно людей. На заборах и настилах яблоку негде упасть. На крышах домов, на фонарных столбах в самых невероятных местах висят гроздьями ребятишки и взрослые мужчины, словно акробаты сохраняя равновесие там, где, кажется, его невозможно сохранить. Многие месяцы ждали они этого часа, часа, который вознаградит их за нищенское прозябание, когда они сурово и жестоко сведут счеты с беспощадной судьбой. Солнце расплавленным свинцом льется им на головы, но они терпят. Некоторые накрыли головы платками, женщины прячутся под выцветшими зонтиками. Наиболее нетерпеливые прогуливаются на площади с палками и ясеневыми тростями в руках (как говорится, мало ли что). Опасность сплотила людей, и только ты один вне этой общности, ты один чужеземец, который наблюдает со стороны и снимает на кинопленку.
