Если ты действительно нас любишь, сделай, как я прошу. Если ты не любишь нас, продолжай в том же духе.
Эдуард часами вглядывался в небо над городом Бразилия, смотрел на проплывающие в синеве облака – красивые, но не способные пролить ни единой капельки дождя на сухую землю центрального Бразильского плоскогорья. Он был так же опустошен, как и они.
Если сохранить верность своему выбору, мать, в конце концов, сляжет от страданий, отец утратит энтузиазм в отношении карьеры, оба будут винить себя в том, что допустили ошибку в воспитании любимого сына. Если отказаться от живописи, видения Рая никогда не выйдут на свет Божий и ничто в этом мире уже не сможет принести ему радости и воодушевления.
Он посмотрел вокруг, увидел свои картины, вспомнил, с какой любовью и нежностью он накладывал каждый мазок, и счел их все посредственными. Он обманывался. Ему хотелось быть тем, для чего он никогда не был избран, и ценою этого было разочарование родителей.
Райские видения были для людей избранных, которые в книгах выступают как герои и мученики своей веры. Люди, с детства знавшие, что они нужны миру. А то, что написано в книге, – это вымысел романиста.
За ужином он сказал родителям, что они правы: это была юношеская мечта, и его интерес к живописи уже прошел. Родители были довольны, мать от радости расплакалась и обняла сына. Все вернулось в норму.
Ночью посол втайне отметил свою победу, откупорив бутылку шампанского, которую один и выпил. Когда он пришел в спальню, его жена – впервые за столько месяцев – уже спокойно спала.
На следующий день они обнаружили, что комната Эдуарда разгромлена, картины растерзаны режущим предметом, а сам он сидит в углу и смотрит на небо. Мать обняла его, сказала, как она его любит, но Эдуард не ответил.
Он не хотел больше слышать о любви: всем этим он был сыт по горло. Ему казалось, что он сможет все бросить и последовать советам отца, но в своей работе он зашел слишком далеко – перешел пропасть, отделявшую человека от его мечты, и назад пути уже не было.
Он не мог идти ни вперед, ни назад. А значит, проще было уйти со сцены.
Еще около пяти месяцев Эдуард пробыл в Бразилии, за ним ухаживали специалисты, установившие диагноз – редкая форма шизофрении, вероятно вызванная аварией с велосипедом. Вскоре в Югославии вспыхнула гражданская война, посла поспешно отозвали, проблемы накапливались слишком быстро, чтобы семья могла о нем заботиться, и единственным выходом было оставить его в недавно открытом санатории Виллете.
Когда Эдуард закончил рассказывать свою историю, был уже поздний вечер, и оба они дрожали от холода.
Пойдем вовнутрь, – сказал он. – Уже накрыли к ужину.
– В детстве, бывая в гостях у бабушки, я подолгу смотрела на одну картину, которая висела у нее на стене. Это была женщина – Мадонна, как говорят католики. Она парила над миром, простирая к Земле руки, с которых струились лучи света.
Самым любопытным в этой картине для меня было то, что эта женщина стояла ногами на живой змее. Я тогда спросила бабушку: «Она не боится змеи? Ведь змея может укусить ее за ногу, и она погибнет от яда!»
А бабушка ответила:
«Змея принесла на Землю Добро и Зло, как говорится в Библии. Матерь Божия управляет и Добром, и Злом силой своей любви».
– А какое все это имеет отношение к моей истории?
– Я знаю тебя всего лишь неделю, так что было бы слишком рано говорить: «Я тебя люблю», а поскольку эту ночь я не переживу, говорить тебе это было бы к тому же слишком поздно. Но любовь – это и есть великое безумие мужчины и женщины.
Ты рассказал мне историю любви. Если быть откровенной, я считаю, что родители желали тебе всего наилучшего, и именно эта любовь почти совсем разрушила твою жизнь. То, что Мадонна на картине у моей бабушки попирает ногами змею, означает, что у этой любви две стороны.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Эдуард. – Я спровоцировал электрошок, потому что ты меня совсем запутала. Я боюсь того, что я чувствую, ведь любовь однажды уже разрушила меня.
– Не бойся. Сегодня я просила у доктора Игоря разрешения выйти отсюда и самой выбрать то место, где бы мне хотелось навсегда закрыть глаза. Но увидев, как тебя тащат санитары, я вдруг поняла, что твое лицо – это и есть то, что я хотела бы видеть последним, покидая этот мир. И я решила не уходить.
Когда ты спал после шока, у меня случился еще один приступ, и я подумала, что мой час настал. Я смотрела на твое лицо, пытаясь угадать историю твоей жизни, и приготовилась умереть счастливой. Но смерть не пришла – мое сердце снова выдержало, наверное, оттого, что я молода.
Он опустил глаза.
– Не стыдись быть любимым. Я ничего не прошу, только позволь мне любить тебя, играть еще одну ночь на пианино, если у меня хватит на это сил. А за это я прошу тебя только об одном: если услышишь, как кто-нибудь станет говорить, что я умираю, иди прямо в мою палату. Позволь мне осуществить мое желание.
Эдуард долго молчал, и Вероника решила, что он вновь вернулся в свой отдельный мир.
Наконец он посмотрел на горы за стенами Виллете и сказал:
– Если хочешь выйти, я тебя проведу. Дай мне только время взять пальто и немного денег. И мы сразу же уйдем.
– Это ненадолго, Эдуард. Ты ведь знаешь.
Эдуард не ответил. Он вошел в помещение и вскоре вышел с пальто.
– Это на целую вечность, Вероника. Дольше, чем все одинаковые дни и ночи, которые я провел здесь, пытаясь забыть о тех райских видениях. Я почти забыл их, но, похоже, они возвращаются.
– Ну что ж, пойдем. Слава безумцам!
Когда в тот вечер все собрались за ужином, пациенты заметили, что недостает четырех человек.
Не было Зедки – но все знали, что после длительного лечения ее выписали. Мари, которая, по-видимому, ушла в кино, как часто бывало. Эдуарда, который, вероятно, еще не оправился от электрошока. Вспомнив об этой процедуре, все пациенты почувствовали страх и начали свой ужин в молчании.
Но главное – не хватало девушки с зелеными глазами и каштановыми волосами. Той самой, о которой всем было известно, что до конца недели она не доживет.
О смерти в Виллете открыто не говорили. Но, когда кто-либо исчезал, это все замечали, хотя старались вести себя так, будто ничего не произошло.
От стола к столу начал распространяться слух. Некоторые заплакали, ведь она была полна жизни, а теперь, наверное, лежала в небольшом морге, расположенном с тыльной стороны больницы. Tолько самые смелые отваживались проходить мимо, даже в светлые, дневные часы. Там стояли три мраморных стола, и, как правило, один из них всегда был занят новым телом, которое было покрыто простыней.
Все знали, что этим вечером там находится Вероника. Те из пациентов, кто действительно были душевнобольными, вскоре забыли, что на той неделе в санатории появилась еще одна больная, которая иногда всем мешала спать, играя на пианино.
Некоторые, услышав эту новость, почувствовали какую-то грусть, особенно медсестры, которые проводили рядом с Вероникой ночи на ургентном дежурстве. Но сотрудников готовили к тому, чтобы они не устанавливали слишком близких отношений с больными, ведь одних выписывали, другие умирали, а у большинства состояние становилось все хуже. Их печаль длилась немного дольше, но затем и она прошла.
И все же большинство пациентов, узнав эту новость, изобразили испуг, грусть, но в действительности вздохнули с облегчением. Потому что в который раз ангел смерти прошел по Виллете, а их пощадил.
Когда Братство собралось после ужина, один из членов группы принес сообщение: Мари не пошла в кино, она ушла, чтобы больше не возвращаться, и передала ему конверт.
Казалось, никто не придал этому особого значения: она всегда была не такой, слишком безрассудной, неспособной адаптироваться к идеальной ситуации, в которой все они жили в Виллете.
– Мари так и не поняла, как мы здесь счастливы, – сказал один из членов Братства. – Мы друзья, у нас общие интересы, свободный режим, мы выходим в город, когда захотим, приглашаем лекторов на интересующие нас темы, обсуждаем их идеи. Наша жизнь достигла совершенного равновесия, а скольким людям там, за этими стенами, безумно хотелось бы этого.
– Не говоря уже о том, что в Виллете мы защищены от безработицы, от последствий войны в Боснии, от экономических трудностей, от насилия, – добавил другой. – Мы обрели гармонию.
– Мари оставила мне записку, – сказал принесший известие, показав запечатанный конверт. – Она попросила меня зачитать ее вслух, как если бы хотела сказать «до свидания» всем нам.
Самый старший из присутствовавших открыл конверт и сделал, как просила Мари. Видно было, что, дочитав до середины, он хотел остановиться, но было уже слишком поздно, и пришлось дочитывать до конца.
"Однажды, будучи еще молодым адвокатом, я читала одного английского поэта, и мне очень запомнилась его фраза: «будь как переливающийся через край фонтан, а не как резервуар, содержащий все одну и ту же воду». Я всегда считала, что он ошибается: переливаться через край опасно, ведь так можно затопить места, где живут любимые люди, и они бы захлебнулись нашей любовью и нашим энтузиазмом. Поэтому всю свою жизнь я старалась вести себя подобно резервуару, никогда не нарушая границ, установленных моими внутренними стенками.
