— Мадо, как ты выросла! Откуда ты узнала, что мы едем?
Объятья ее были кратки и пахли пачулями. Марэн тоже расцеловал меня в обе щеки. Я подумала, что он — молодая копия дяди, но с пушком на подбородке, тонкий и гибкий, и начисто лишен присущего Клоду огневого, опасного шарма.
— Я не знала.
— Ну ты же знаешь, отец... — Она схватила в объятья младшего сынишку и протянула его мне. Мальчик извивался, пытаясь вырваться. — Мадо, ты ведь еще не видела моих юных бойцов? Это Франк. А это... это Лоик. Лоик, поздоровайся с tata[20] Мадо.
Мальчики уставили на меня совершенно одинаковые коричневые личики, но ничего не сказали. Маленькая женщина в бурнусе — я решила, что это няня, — панически закудахтала на них по-арабски. Ни Марэн, ни Адриенна ее не представили, а когда я с ней поздоровалась, ее это, кажется, страшно поразило.
— А ты потрудилась, — сказала Адриенна, взглянув на дом. — В наш прошлый приезд тут все было страшно запущено. Едва не на куски разваливалось.
— В прошлый приезд? — Я и не знала, что они с Марэном вообще приезжали.
Но Адриенна уже открыла дверь в кухню. Жан Большой стоял у окна и глядел на улицу. За спиной у него молчаливым упреком ждали меня остатки завтрака — хлеб, холодный кофе, открытая банка с вареньем.
Дети с любопытством смотрели на него. Франк что-то шепнул Лоику по-арабски, и оба захихикали. Адриенна подошла к отцу.
— Папа?
Жан Большой медленно повернулся. Веки его опустились.
— Адриенна, — сказал он. — Молодец, что приехала.
А потом улыбнулся и налил себе в пиалу холодного кофе из кофейника, что стоял рядом на столе. Адриенна, конечно, не удивилась, что он с ней поздоровался. С какой стати? Она и Марэн, как полагается, обнялись с отцом. Мальчики стояли поодаль и хихикали. Нянька присела и улыбнулась, почтительно опустив взгляд. Жан Большой знаком приказал сделать еще кофе, и я повиновалась, ухватившись за возможность хоть чем-нибудь заняться. Руки неловко обращались с водой, с сахаром. Чашки выскальзывали из пальцев, как рыбы.
За спиной у меня Адриенна рассказывала о своих детях. Мальчики играли на ковре у камина.
— Мы их назвали в твою честь, папа, — объясняла Адриенна. — В честь тебя и Жана Маленького. Мы их окрестили Жан-Франк и Жан-Лоик, но называем сокращенно, пока они еще не доросли до полных имен. Видишь, мы не забываем, что мы саланцы.
— Э.
Даже это междометие было сродни чуду. Сколько раз с момента моего возвращения Жан Большой говорил со мной? Я повернулась с кофейником в руках, но отец как завороженный смотрел на мальчиков, борющихся и катающихся на ковре. Франк заметил внимание деда и показал язык.
— Мартышка, — снисходительно засмеялась Адриенна.
Отец хихикнул.
Я налила всем кофе. Мальчики ели пирог и смотрели на меня круглыми карими глазами. Они были похожи как две капли воды, если не считать разницу в возрасте, — длинные соломенно-русые челки, тонкие ножки, круглые загорелые животы под яркими флисовыми кофточками.
— Я так давно хотела приехать домой, — вздыхала Адриенна, потягивая кофе. — Но торговля, понимаешь, папа, и дети... совсем не было времени.
Жан Большой слушал. Он пил кофе — пиала почти утонула в большой ладони. Он знаком попросил еще пирога. Я отрезала кусок и передала ему. Он не поблагодарил. Но, слушая речи Адриенны, он кивал время от времени и иногда издавал утвердительный островной возглас — «э». Для моего отца это было почти невероятной болтливостью. Потом Марэн стал рассказывать про свою танжерскую торговлю, про старинную керамическую плитку, на которую сейчас колоссальный спрос в Париже, про возможности экспорта, про налоги, про удивительную дешевизну рабочей силы, про кружок французов-экспатов, в котором они вращаются, про безжалостную конкуренцию, про клуб, в котором они состоят. Повесть их жизни разматывалась перед нами, как отрез яркого шелка. Восточные базары, бассейны, нищие, косметические салоны, вечерняя игра в бридж, бродячие торговцы, потогонные лавки. Для каждого дела — слуга. На мою мать это произвело бы впечатление.
— И ты знаешь, папа, они так рады этой работе. Все дело в тамошнем уровне жизни. Там такая нищета, просто смешно. Мы им платим гораздо больше, чем они заработали бы у своих.
Я взглянула на няньку, которая торопливо вытирала Франку лицо мокрым полотенцем. Интересно, есть ли у нее родные там, в Марокко, скучает ли она по дому. Франк извивался и ныл по-арабски.
Адриенна подхватила нить повествования.
— Конечно, у нас бывают и проблемы.
Злобный конкурент поджег склад. Убытки на миллионы франков. Нечестные работники — растратчики и воры. На стенах виллы кто-то выцарапал надписи — против европейцев. Фундаменталисты набирают силу, рассказывала она, и стараются всячески ущемить иностранцев. И кроме того, надо думать о детях. Пора уже планировать переезд.
— Папа, я хочу, чтобы мои мальчики получили самое лучшее образование, — заявила она. — Я хочу, чтобы они знали, кто они такие. Я ради этого пойду на любые жертвы. Жаль, что мама не увидит...
Она прервалась и поглядела на меня.
— Ты же знаешь, какая она была. Никого не слушала. Даже денег не брала. Все от упрямства.
Я глядела на сестру без улыбки. Я вспомнила, как мама гордилась, что работает уборщицей; как рассказывала мне про рубашки от Эрмеса, которые гладила, про костюмы от Шанель, которые забирала из химчистки; как, находя за подушками диванов случайно завалившуюся мелочь, она всегда складывала ее в пепельницу — ведь взять ее себе было бы воровством.
— Мы ей помогали как могли, — продолжала Адриенна, бросив взгляд на Жана Большого. — Ты ведь это знаешь, правда? Мы о тебе так беспокоились, папа, ты ведь тут совсем один.
Он сделал повелительный жест: еще кофе. Я налила.
— В общем, мы погостим на острове еще пару недель, потом немного побудем в Нанте. Чтобы все устроить. У Марэна там дядя, двоюродный брат Клода, Аман. Он тоже занимается антиквариатом, импортирует. Он возьмет нас к себе, пока мы не найдем чего-нибудь более постоянного.
Марэн кивнул.
— Главное, что мальчики будут в хорошей школе. Маленький Жан-Франк едва-едва говорит по-французски. И им обоим надо научиться читать и писать.
— А что же малыш?
Я помнила, что Адриенна была беременна, когда умерла мама. Но Адриенна совершенно не была похожа на только что родившую. Она всегда была тоненькая, а теперь стала еще тоньше обычного. Я заметила, какие у нее хрупкие, костлявые запястья, а под глазами залегли ямки теней.
Марэн укоризненно посмотрел на меня.
— У Адриенны был выкидыш в три месяца, — гнусаво, как обычно, сказал он. — Мы не говорим на эту тему.
Он говорил так, словно это было в том числе и моих рук дело.
— Извини, — пробормотала я.
Адриенна натянуто улыбнулась.
— Ничего, — сказала она. Она протянула худую коричневую руку и погладила одного из мальчиков по голове. — Не знаю, что бы я делала без моих ангелочков.
Мальчики захихикали и затрещали между собой по-арабски. Жан Большой смотрел на них так, словно не мог насмотреться досыта.
— Мы их опять привезем на каникулы, — предложила Адриенна чуть более жизнерадостно. — Мы тогда приедем надолго, погостим хорошенько.
Они пробыли два часа. Адриенна обследовала дом сверху донизу, Марэн осмотрел шлюпочную мастерскую, а Жан Большой курил «житан», пил кофе, смотрел на мальчиков, и его глаза, голубые, как бабочкино крыло, сияли.
Мальчики. Ничего удивительного. Он всегда мечтал о сыновьях, и прибытие Адриенны, матери сыновей, повергло наше только зарождающееся мирное сосуществование в полнейший хаос. Жан Большой не отрываясь ходил за мальчиками; иногда ерошил их длинные пряди; отодвигал от камина, когда они, заигравшись, оказывались слишком близко; подобрал сброшенные кофточки, сложил и положил на стул. Мне было не по себе, неловко, я сидела напротив няньки и не знала, чем бы заняться. Горсть песка, перекочевавшая ко мне в карман, словно просилась наружу. Мне хотелось бы пойти обратно на Ла Гулю или на дюны, где можно побыть одной, но выражение отцовского лица меня завораживало. Это на меня он должен был так смотреть.
Я больше не могла молчать.
— Я ходила на Ла Гулю сегодня утром.
Ноль реакции. Франк и Лоик боролись, играя, и катались по полу, как щенки. Нянька робко улыбнулась, явно не понимая ни слова.
— Я думала, может, прилив что-нибудь принесет.
Жан Большой поднял пиалу и на мгновение укрыл в ней лицо. Послышалось тихое хлюпанье. Он поставил перед собой опустевшую пиалу и подтолкнул ее ко мне жестом, означавшим «дай еще».
Я не прореагировала.
— Видишь?
Я вытащила руку из кармана и поднесла к его лицу. К ладони прилип песок.
Жан Большой опять настойчиво подтолкнул пиалу.
