— Учту. — Предложение лестное, но полагаться на почерпнутые Фло из «классных» книжек знания опасно.
— Фу-ты ну-ты! — Фло топает платформами вверх по лестнице.
В гостиной меня встречает оценивающий взгляд Тамсин:
— Хорошо выглядишь.
— Не перехвали. Выпить хочешь? А я в ванную. Тебе, кстати, ванна тоже не помешает.
— Вместе залезем? — улыбается Тэм. — Думаешь, поместимся?
— Вряд ли. Отправляйся в детскую ванную. Где разноцветные пузырьки и пластмассовые утята.
— А-а… Джин есть?
Мы торжественно сдвигаем бокалы и расходимся по ванным.
Если не считать проблем с клеем для ресниц — в уголке левого глаза так и осталась белая крапинка, — с макияжем я справилась мастерски. Выгляжу… как раньше. Заорать, что ли, от радости?
Уточню, чтобы не разочаровывать вас. Превращение «гадкой жирной гусеницы в прелестную бабочку» я обожаю не меньше других, однако будем смотреть на вещи здраво. Я не усохла до восьмого размера; осталась, увы, шестнадцатого (или большого четырнадцатого, если верить этикетке на платье). Ноги у меня растут из прежнего места, а не из коренных зубов; локоны не падают роскошными волнами, хотя, конечно, жить в эру муссов для быстрой завивки — большое счастье. И все же я выгляжу вполне сносно, слегка жирновато, но сносно. При тусклом освещении меня, пожалуй, можно принять за раздобревшую и беременную Софи Лорен. В общем, я себе нравлюсь — зеленое платье, зеленые глаза, черные волосы, черные, противоестественно длинные ресницы и временно безупречная кожа, шелковистость которой подчеркивает крем-пудра от профессионала-косметолога.
Я ввинчиваюсь в спальню (иной способ в моем платье исключен), чтобы надеть чудные туфли с чудными лентами. Хм… Надеть? Скорее натянуть. Втиснуться. Впихнуться. Жмут туфли зверски, но выглядят очаровательно, а красота — если верить Кейт — требует жертв. (Помнится, в ее исполнении это звучало элегантнее: «Il faut souffrir pouretre belle».[16]) До сих пор я как-то не принимала во внимание, что с каблуками вымахаю за метр восемьдесят, но теперь уж ничего не поделаешь. Все лучше, чем метр с кепкой, хоть и неловко нагибаться, целуя собственного мужа.
Бог с ним, с ростом. Важнее то, что на таких каблуках я невольно подбираю живот и задираю подбородок; иными словами, моя осанка приближается к королевской стати Кейт. Стою перед зеркалом, любуюсь собой как бы со стороны. Нет, разумеется, я понимаю, чье это шикарное отражение, но… Не выношу, когда люди прибедняются, представляя себя уродами и при этом прекрасно зная, что выглядят на миллион.
— Черт! — кричит Тамсин. — Выглядишь фантастически.
— Спасибо! — Мне как-то не по себе. — Правда? А с косметикой не перебор? Еще решат, что я на охоту за мужиками вышла.
— Ничего подобного. — Тамсин сосредоточенно сводит брови. — На охотницу за мужиками ты не похожа. Скорее уж на статистку из кабаре, только перьев на голове не хватает. Тысячу лет тебя такой не видела.
Она обходит меня, будто лошадь на рынке — остается только зубы оскалить и продемонстрировать копыта.
— Что за туфли? — с подозрением спрашивает подруга.
— Новые. Нравятся?
— Сексуальные… — Подозрения в голосе прибавилось.
— А я та еще штучка! — Я прихлебываю джин.
— Платье тоже сексуальное, — продолжает Тэм.
— По пятницам это дозволено законом.
— Хм-м. Нужно привыкнуть…
— Почему?
— Потому. Потому что я привыкла к другому. Обычно ты шастаешь в спортивных штанах.
— Тамсин, не смей произносить этого слова, мы не в Америке. Тебя послушать, так я по Лондону в нижнем белье разгуливаю. И я не «шастаю», а расслабляюсь. В удобной одежде, которую иногда меняю на вполне приличную.
— Но не такую. И такого макияжа я тоже раньше не видела.
— В чем дело, Тамсин? Хочешь намекнуть, что я плохо смотрюсь? Говори прямо — я похожа на свиную отбивную?
— Нет, не похожа. Смотришься ты прекрасно. Классно. Но ты ведь мамочка. Ты замужем. Прости, но обычно ты такая зануда.
— Тамсин!
— Что поделать, если это правда. Тебе не положено шикарно одеваться и шикарно выглядеть. Не положено выглядеть женщиной-вамп на выданье.
— Умолкни, Тамсин. И посмотри вокруг. Сейчас девяностые; метелки для пыли и фартуки как отличительный знак замужних женщин давно отменили. И я не на выданье, черт побери!
— Конечно, конечно, — кивает Тамсин. — И все же…
— Что? Ты случайно не завидуешь мне? Как в детстве, помнишь, когда мне купили куклу Синди, а тебе нет? Или как в школе, когда я закадрила Джорджа Хартли?
Тамсин обнимает меня и смеется:
— Разве что чуть-чуть. Самую малость. Ничего, переживу. Теперь ты помоги мне одеться. И кстати, Джорджа Хартли я тоже закадрила.
— Нет! Когда?
— В восемьдесят третьем, в Брикстоне. Кинотеатр «Ритц», — победоносно сообщает Тамсин. И добавляет по дороге к двери: — А знаешь что? Так и произойдет.
— Что?
— На тебя западет какой-нибудь красавчик, а я потащусь домой на автобусе, поставлю Барри Манилова, буду грустить в одиночку и тренировать на подушке французские поцелуи.
— Глупости, Тамсин, — говорю я, а сама млею. В жизни ничего приятнее не слышала. — Собирайся, я только сережки надену и приду на помощь.
В прошлом мне случалось, и не раз, завидовать Тамсин… хотя она об этом и не догадывается. Что ж, будем считать, что счет сравнялся.
Мурлыча «Копакабану», я достаю новые сережки с жемчужинами и хрустальными капельками, вдеваю в мочки ушей (мерцающие от пудры с блестками, как мерцали бы и ключицы, если бы просматривались) и поднимаюсь наверх, на суд домочадцев.
Фло реагирует с энтузиазмом.
— Хорошенькая, — говорит она нежно. — Похожа на леденец в блестящей бумажке, только с волосами. М-м-м… Волосы не вкусно, а остальное м-м-м… Смотри, проглотит тебя кто-нибудь.
— Ты такая красивая, мама. — Чарли благоговейно рассматривает меня.
— Совсем как Малиан, — соглашается Джек, сморщив нос от усердия. — Клуто! — Приняв позу Робина Гуда, он натягивает воображаемую стрелу.
Полный триумф. Считайте, меня посвятили в рыцари. Ощущая себя на миллион долларов, я покидаю детскую.
* * *
На «Изгибы» мы опоздали. Сначала Тамсин устроила истерику по поводу своего «уродливого» платья (полная чушь — красный с розовым вельвет отлично идет к ее гранатовым кудрям, а вырез, открывающий округлившуюся грудь, так и притягивает взгляд). Затем мне вздумалось уложить мальчишек и почитать им на ночь сказку, чтобы хоть как-то успокоить совесть… Ну и наконец, перед самым выходом меня обуял дикий страх. Фло пришлось силой оттаскивать меня от зеркала, а я порывалась содрать накладные ресницы. Потом Фло не позволила мне прорваться в гардеробную и переодеться во что-то менее легкомысленное, в спортивные штаны например.
Тамсин. Давай-давай, дорогая, переодевайся. Тебе ведь в этом неуютно?
Фло. Заткнись, Тэм.
Я (голосом мученицы). Может, нам заказать пиццу и посмотреть телевизор? По-моему, мы слишком стары для вечеринок.
Фло вытолкала нас из дома и запихала в дожидающееся такси, но перед входом в чертов хокстонский бар, где шестьсот человек чествовали Данфи, кошмар вернулся.
— Я…
— …выглядишь бесподобно, — огрызается Тамсин.
— Ты тоже. (Тэм неприлично фыркает.) Повтори это про себя, Тэм. Ладно, вперед!
Мы и в бар заявились на добрых полчаса позже, так что помещение уже забито под завязку. Заведение, прямо скажем, на грани благопристойности: полумрак, обтрепанные кресла, обшарпанная стойка, камины из булыжника, искусственные лилии в чудовищных вазах. Всю эту роскошь мы оглядываем сверху, остановившись на лестничной площадке.
Танцоров из труппы Данфи глаза выхватывают из толпы мгновенно. В зале несть числа полураздетой субтильной молодежи с выразительными, пластичными руками-ногами. Лестница подо мной подозрительно качается; не иначе как от перегрузки. Тела девиц блестят и переливаются, мужская часть труппы облачена — привет, привет! — в белые рубахи и кальсоны, подчеркивающие все, что можно подчеркнуть, и не скрывающие всего остального. Один бронзовокожий красавец с лезвиеподобными скулами одет и вовсе странно — в нечто восточно-просторно-шальварное, дополненное лиловой шалью. Скрестив руки на груди, сиротливый и угрюмый посреди толпы, он смотрится рисунком руки Гарольда Эктона.
Хватает среди присутствующих и людей в черном, чья половая принадлежность определяется с трудом: если с козлиной бородкой — вероятно, мужчина; если с легким пушком над верхней губой — скорее всего, дама. Критики, наверное, или балетоманы.
Мелькают и корифеи от различных искусств: парочка модельеров экстравагантной репутации; очкастые владельцы галерей; несколько уже успевших накачаться художников; группа попсовых звездочек, обожающих подобные мероприятия, где им обеспечено ощущение собственной значимости; печально известный комик, которому не дает жить слава великого Чарли.
