Илья Стогов - mASIAfucker

Они вышли к свету и к людям… к знакомому миру… девица вдруг резко остановилась:

— Я забыла очки.

— И чего?

— Я забыла очки ТАМ. Сходи за ними.

— Плюнь на них.

— Я не могу. Это мои любимые очки. Сходи, а?

— А ты?

— Я подожду здесь.

Олег лез обратно через кусты и боялся чего-то очень плохого. Именно очень плохое с ним и произошло.

Стараясь не обращать внимания на пахнущих грязью крымчан, Олег поискал девицыны очки. В высокой траве это было бесполезно, и он развернулся, чтобы уйти…

Колхозники не дали ему уйти. Они окружили его, и крашеный парень, взяв его за рубашку, сказал, что так и думал: Олег обязательно вернется.

Еще он говорил о понаехавших в их область уродах… и что-то такое, во что невозможно было поверить… произнося слова «в рот», он задирал верхнюю губу, и Олег видел, что у парня хорошие, но немного редкие зубы.

— Убери руку.

— Да? А если не уберу?

— Я сказал: убери руку!

— А я сказал, что ты сейчас сделаешь это! Прямо сейчас!

Чувство было как в кресле у стоматолога, когда ты сидишь с распахнутым ртом и не можешь поверить, что пришел сюда сам… своими ногами… и прямо сейчас начнется самое страшное.

— Ты сумасшедший?

— Я сказал: давай!

— Нет! Да нет же!

— Ты не понял? Живо!

— Погоди… да погоди же…

— {свистящим шепотом) Что ли, ты не понял?

— Я же мужчина… так не бывает.

— Все! Больше — не мужчина!

Объясняя, чего он хочет, главный колхозник будто немного стеснялся и говорил очень тихо. Он даже ни разу не ударил Олега. Вернее, ударил, но чуть-чуть, несильно… от этого все казалось еще страшнее, чем было на самом деле.

Потом парень сорвался на крик (Ж-И-В-О!), и Олег все-таки сполз на корточки. Пальцами и коленками уперся в украинскую грязь. Он не желал открывать глаза… ему было страшно и омерзительно смотреть на мир, который вытворял с ним, Олегом, такое.

Обступившие их, спинами прикрывавшие то, что происходило, парни молчали, улыбались и не произносили ни слова.

Крашеный прервался только два раза. Один раз, чтобы прикурить папиросу. Второй — чтобы сказать Олегу, что если тот не перестанет больно делать ему зубами, то парень затолкает ему в ухо спичку и порвет Олегу барабанную перепонку…

Когда парня начали бить конвульсии, Олег отшатнулся, но тот сжимал волосы у него на затылке… сжимал все сильнее… чтобы не упасть, Олег взмахнул руками и все-таки приоткрыл веки… успел заметить молнию на ширинке парня… и его сведенные пальцы… они были мерзкие… две фаланги пухлые, как у младенца, а последняя, с грязным ногтем, — будто из другого комплекта… тонкая и длинная.

Подруга пришла домой вечером следующего дня. Олег спал. Она легла рядом и обняла его. Он чувствовал ее руку, но не стал этого показывать.

Поезд из Крыма до Петербурга полз гораздо дольше, чем из Петербурга в Крым. Возможно, дело было в том, что денег хорошенько напиться уже не оставалось.

В 10:24 я вышел из девятого вагона Транссибирского экспресса. В Москве было жарко. Вокруг пахло жареным. Это был запах московского лета.

Все-таки Москва — очень русский город. Для меня — чересчур русский. Все эти названия районов, заканчивающиеся на «ка»: Сретенка… Воздвиженка… будто американские инвестиционные компании: «Сретен Со», «Воздвижен Со».

Прямо на газонах лежали нищие… очень много бездомных людей. Сначала я решил, будто это брошенный на траву мусор. Окружающие относились к этим людям именно как к брошенному на траву мусору.

Бездомные женщины и мужчины плотно прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Некоторые, лежа, читали потрепанные книжки. Один, косматый инвалид, спал в инвалидной коляске. Вокруг него были набросаны пустые бутылки от пива «Миллер». Мне вот пить такой напиток не по карману.

Чтобы скоротать время перед вечерним поездом на Петербург, я позвонил приятелям, и дальше не обошлось без нескольких модных московских клубов.

Клубы отличались друг от друга только тем, что в некоторых приятели порывались подраться с присутствующими, а в других не рисковали. Дым. Кирпичные стены. На столах коробки из-под апельсинового сока, грязные тарелки огромных размеров.

Улыбчивые модники пили пиво. Грудастые девочки с чистыми волосами плечами прижимали к ушкам трубки мобильных телефонов. За соседним столиком красивая москвичка говорила подружке:

— Эта дура своим «Йоши Йамамото» надушилась: весь вечер мне испортила.

Парни пробовали уговорить остаться в Москве еще на день.

— Зачем тебе уезжать?

— У меня билет.

— Поменяй билеты.

— Нет. Хочу в Петербург. Там жена.

— Зачем тебе в Петербург? Поезжай лучше в Ленинград.

— Слушать Шнура?

— Да! Да!

— Терпеть не могу Шнура.

— И вообще, переезжай лучше в Москву, а?

— Что я буду делать в этом странном городе?

— А что ты у себя в городе делаешь? Романы пишешь?

— Романы я решил больше не писать. Платят плохо, и вообще… сволочной бизнес. Лучше уж вам, козлам, продаваться.

— Тогда чем ты будешь заниматься?

— Теперь я знаю, чем я буду заниматься. Теперь я отлично знаю, чем буду заниматься.

— Точно?

— Иногда я стану приезжать к вам за гонорарами. И рассказывать, чем я теперь занимаюсь.

— Кстати! Давно хотел спросить: куда ты тогда делся?

— Когда?

— Ну, мы как-то сидели… где-то месяц назад, а ты пропал.

— Я? Я не пропал. Я нашелся.

В аэропорту Новосибирска я просидел почти двое суток. Я открывал глаза с утра, закрывал их вечером, а остальное время просто сидел и молчал. За это время разбитое лицо даже успело немного прийти в себя.

Нет денег — нет жизни. Куда я мог идти?

От нечего делать я придумывал сюжеты рассказов, за которые московские журналы заплатят мне денег, и я отсюда уеду.

Утром третьего дня я впервые поднялся с кресла и начал рыться в карманах. Мне хотелось найти мелочь, а если мелочь не найдется (я знал, что не найдется), то хотя бы сделать вид, будто я все еще жив.

В заднем кармане грязных джинсов нашелся паспорт. Когда-то он был новенький, но давно перестал быть. В переднем обнаружились носовой платок и розарий — католические четки.

Розарий натолкнул на мысль сходить в церковь. Тот день не был воскресеньем, но ведь в воскресенье я тоже не был в церкви, потому что был в краях, где церквей не построили… почему бы не сходить сегодня?

Я пошел в самую обычную православную церковь и отстоял там всю службу целиком. Разумеется, служба была непонятная. Потом она кончилась, и прихожане разошлись по домам, а я все еще стоял… смотрел, как девушка в светлом платочке ходит по церкви, задувает свечки, гасит свет.

Батюшка подошел ко мне и улыбнулся:

— Все кончилось. Иди домой.

— Мне некуда идти.

— Каждому человеку есть куда идти. Где твой дом?

— Мой дом не здесь. Очень далеко.

— Почему же ты не там? Почему не вернешься?

— Это долгая история.

— Я не тороплюсь.

— В самом начале я сделал неправильный шаг. Мне нужно было двигаться в одну сторону, а я пошел совсем в другую. Вы ведь понимаете, батюшка: чем дольше ты идешь в неверном направлении, тем сложнее потом развернуться… начать движение в противоположную сторону.

— Понимаю.

— Сперва все было неплохо. Мне казалось, что вот сейчас все станет нормально… я смогу… сам все исправлю, сделаю как раньше… но пришел момент, когда я понял, что это не в моих силах.

— И это я тоже понимаю.

— Это словно уже не зависело от меня. Я словно разрешил кому-то чужому распоряжаться маршрутом… и все стало не плохо, а очень плохо.

— Поэтому сейчас ты не знаешь, как тебе попасть домой?

— Я уже почти забыл о том, что у меня есть дом. Я перестал верить в то, что мне есть куда вернуться.

— Это неправильно.

— Я знаю.

— Ты должен подняться еще раз. И продолжать идти.

— Это сложно. У меня совсем-совсем не осталось сил.

— Понимаю. Это всегда так бывает. Но по-другому никак.

— Я не могу. Я один. Это очень трудно.

— Ты не один.

— Нет, батюшка… не один я был раньше, пока не начал двигаться в неправильном направлении. А теперь я один… и я больше не могу так.

— Я говорю тебе: ты действительно не один. И никогда не был один. Ты просто не хочешь об этом вспоминать.

— Да?

Я посмотрел на батюшку. Он был молодой, от силы на пару лет старше меня, а мне в этом году тридцать один. У него была борода… обычный православный батюшка.

— Знаешь что? Дай-ка мне посмотреть твой паспорт.

— Вы не поняли. Я ни о чем не прошу.

— Вот и зря, что не просишь. В любом случае выбираться-то тебе отсюда нужно, так?

— Так.

Мой паспорт батюшка рассматривал долго.

— Мы здесь живем бедно. Живых денег у меня, конечно, нет. Но раньше, пока я еще учился, мы с матушкой… в смысле, с моей супругой… иногда закладывали в ломбард обручальные кольца… ну и по мелочи: цепочку, сережки, кулончик у нее есть… в виде коровки.