– Я приглашен, – прервал его Ненашев, – но задержался и не хочу бродить вдоль столов, ища свое место. Так что давайте ведите меня к столику для ваших «постоянных».
Сделав заказ, Ненашев сидел, потягивая коньяк и разглядывая гостей. Инги среди них не было. «Решила никуда не ходить без меня и сидит дома, ужин подогревает, – сделал вывод Аркадий. – А я, ревнивый идиот, тут кантуюсь… Только почему она не звонит, не спрашивает, где я и почему задерживаюсь?»
И в это мгновение Ненашев их увидел. Они шли к танцевальной площадке у эстрады, на которой ансамбль играл томную и бесстыдно-страстную мелодию. Стас обнимал Ингу за талию, а она, прижавшись к нему плечом, что-то говорила и смеялась.
– Сучка! Дрянь! – прошипел Ненашев, впившись пальцами в столешницу так, что костяшки окрасились в цвет слоновой кости.
Он хотел встать и уйти, но продолжал смотреть, как они танцуют, как Стас что-то шепчет Инге на ухо, игриво кусает ее за мочку.
Музыка закончилась, и Стас с Ингой, нехотя расцепив объятия, направились к столику, который оказался метрах в двадцати от ненашевского. Аркадий про себя отметил, что на танцплощадку они вышли совсем с другой стороны.
«Где-то трахались, – вспыхнуло в раскаленном ревностью и бессильной злобой мозгу. – В этом борделе наверняка есть номера…»
Парочка была так занята друг другом, что ничего вокруг не замечала.
В полубреду Ненашев вытащил из кошелька три стодолларовых бумажки, бросил их на стол и, пошатываясь, вышел вон. Очнулся в машине, когда понял, что рыжий весельчак водитель, видимо, уже не в первый раз спрашивает, куда ехать и почему шеф без плаща.
– В гардеробе остался, – еле выдавил из себя Ненашев.
– Давайте номерок, я сбегаю.
Ненашев молча протянул номерок. Рука не слушалась и к тому же предательски дрожала.
– Куда едем? – без тени привычного балагурства спросил у хозяина Денис, уложив рядом с Ненашевым вызволенный из гардероба плащ. – Домой?
– Нет, на Покровку. Куда раньше возил.
– Не понял. Вы ж туда полгода как не…
– Ты что, указывать будешь, куда мне ехать?!! – побагровел Ненашев. – К Тамарке вези!
Полдороги проехали молча. Водитель робко поинтересовался:
– А вы ей звонили? Вдруг у нее это… Ну, занята она?
– С кобелем, хочешь сказать? Ничего, ради меня освободится!
Домой Ненашев вернулся во втором часу ночи – пьяный и готовый то ли рыдать, уткнувшись в плечо любому, кто оказался бы в этот момент рядом, но только обязательно чужаку, то ли устроить погром, с рубкой в щепу мебели и битьем посуды.
В прихожей стояли, бесстыдно развалив голенища и демонстрируя темно-бордовый мех, Ингины сапоги. Неудержимая волна отвращения подкатила к горлу, и его вырвало прямо на кожно-меховое роскошество, на покупку которого неделю назад Инга извлекла из кошелька любимого и единственного семьсот баксов. Кончиками двух пальцев Аркадий с отвращением поднял правый сапог и зачем-то поднес его к глазам. От шедевра итальянских обувных дел мастеров пахнуло смесью виски, коньяка, водки и чего-то еще, что отдавало кислятиной, гнилью и почему-то кровью.
«Это меня душой вырвало», – подумал Ненашев и, распахнув дверь, выбросил сапоги на лестничную площадку. Добрел до дивана и, не раздеваясь, рухнул на него вниз лицом.
Спал ли Ненашев той ночью, он и сам бы сказать не мог: проваливаясь на считанные минуты в болезненную дремоту, он тут же выныривал на поверхность – точнее, его вытаскивала острая, саднящая боль за грудиной. А память начинала с садистским удовольствием тасовать картинки: Стас проводит рукой по груди и животу Инги, кусает за мочку уха. Ненашеву даже казалось, что он слышит ее смех – глухой, манящий, русалочий.
Он поднялся, когда на часах еще не было шести. Ему нужно было уйти из дома раньше, чем проснется Инга. Аркадий принял контрастный душ, побрился, до боли и красных пятен отхлестал себя по щекам, вбивая чудодейственный крем, реклама которого обещала «полную ликвидацию отеков через пять минут после нанесения», надел свежую рубашку и отутюженный костюм. Обуваясь, услышал, как скрипнула дверь спальни. У Ненашева затряслись руки, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Не дожидаясь лифта, он почему-то побежал вниз по лестнице, задыхаясь и покрываясь потом.
Аркадий позвонил ей с работы. Настраиваясь на разговор, он долго прокручивал в уме фразы, которые должен был произнести ровным, холодным, металлическим голосом: «У тебя есть два часа, чтобы собрать свои вещи. На двенадцать я заказал генеральную уборку. Если к тому времени от тебя в доме что-то останется, все будет выброшено. Я хочу, чтобы не только твоего духу в моей квартире не было, но даже пылинки с твоей одежды! Я стираю, уничтожаю тебя в своей памяти и своей жизни». Когда репетировал, он был спокоен и даже высокомерен.
Услышав в трубке голос Инги, Ненашев почувствовал, как в голове что-то вспыхнуло, мгновенно заполнив ее огнем, в котором в одно мгновение сгорели, обратившись в пепел, запечатленные в памяти фразы.
Он кричал так, что колыхались полоски на жалюзи. Он захлебывался своим криком, своей болью, обидой и гневом. Он оскорблял, проклинал ее, он ненавидел ее так, как только может ненавидеть один человек другого человека, отнявшего у него надежду на будущее счастье.
Кажется, она что-то отвечала, вернее, пыталась ответить, но он слышал только свое имя и призыв успокоиться.
Передать требование «очистить квартиру» до полудня он поручил секретарю. Аня слушала шефа и не верила своим ушам, но переспросить, уточнить, верно ли поняла, не осмелилась: так страшен был в своей жестокой решимости Ненашев.
Инга уехала, оставив полное недоумения письмо: «Не понимаю, что случилось, почему нельзя было все спокойно обсудить. Мы с тобой вместе больше года, и мне казалось, понимаем и доверяем друг другу. Надеюсь, когда ты остынешь, возьмешь на себя труд все объяснить». Ненашев нашел листок на столе в гостиной и схватился за телефон, чтобы наорать на руководство агентства, присылавшего сотрудников для уборки. Его главным требованием было, чтобы от пребывания женщины в его квартире не осталось следа: ни пылинки от пудры, ни даже запаха духов! А они забыли выбросить исписанную ее почерком бумажку. Набрав номер, он тут же нажал отбой. Понял, как жалко будет выглядеть в глазах этих окномойщиков и коврочистильщиков. Сжимая в руке трубку, Аркадий едва не плакал от унижения.
Но он не был бы самим собой, если бы очень скоро не сумел взять себя в руки.
«Это не она меня бросила, я сам ее выгнал! – Лежа в пустой постели, он склеивал разорванное в клочья самолюбие и использовал для этого самый прочный, мертвой хватки, материал: месть. – Я сделаю так, что эта потаскуха пойдет по миру… нет, станет вокзальной шлюхой, которую будут трахать за пирожок с гнилой курятиной и полстакана водки. А Дегтярева найдут на какой-нибудь свалке, среди отбросов. И умрет он не от пули или ножа – это для него слишком шикарно. Он подохнет от боли, когда пассатижами ему оторвут яйца. Будет валяться на груде тухлой картошки с прилипшей к лицу банановой кожурой. Голый, страшный… Падаль!»
С Дегтяревым Ненашев в тот день не виделся, отправив его с самого утра к нескольким потенциальным заказчикам. Это распоряжение он дал еще по дороге на службу. Ледяным тоном. Стас, почувствовав неладное, лишних вопросов задавать не стал и в течение дня позвонил лишь дважды – доложил о результатах переговоров.
Пролежав ночь без сна, Ненашев пришел к выводу: как ни сладко было видение с голым трупом Дегтярева, от первоначального плана мести придется отказаться. Но он придумает другой, более изощренный и безопасный…
Костя Обухов пребывал в приподнятом настроении. Он занимался делом, которое по-настоящему любил – снимал ролик, выступая при этом и режиссером, и оператором. Такую работу он отдавал другому только в самом крайнем случае – если заказчик из числа упертых сам придумывал сюжет и не позволял отклоняться от него ни на йоту. На «экранизацию идиошедевров» Обухов обычно отправлял Леню Парамонова или Володьку Шишова. Во всех остальных случаях Костя Обухов брал ролики на себя. И вовсе не из меркантильных соображений (изготовление одного ролика, без учета гонорара участвующей в нем «звезды», обходилось заказчику в среднем в пятьдесят тысяч долларов, и солидная часть этой суммы перепадала режиссеру), а потому, что именно в этой ипостаси Костя чувствовал себя по-настоящему счастливым. А переговоры с заказчиком, мозговые штурмы и утверждение слоганов были для Обухова нудятиной и обязаловкой.
Сегодня все складывалось как нельзя лучше. Ролик о колготках с витаминной капсулой снимали в интерьерах выставочного центра элитной мебели «Нега», где команду Обухова приняли самым радушным образом. Найденная Михаилом Иосифовичем моделька оказалась не только чудо какой фотогеничной, но еще и прибыла вовремя, что для представительниц ее профессии было делом необычайным. Лишних людей на площадку Костик никогда не брал, а потому из подчиненных рядом с ним наличествовал только Леня-фотограф, который, помимо прочих своих талантов, умел мастерски ставить свет, и Алик, обладавший способностью в мгновение ока добывать атрибуты, необходимость в которых могла возникнуть в процессе съемок.
