- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Люди-люди, как они были тяжелы! Как свинец! Как мир был тяжел!
Я ничего не понимал.
О'кей.
Мне дали лом.
Было утро. Пригревало солнце. Таял снег, лед и говно в клозете.
Я стоял перед этой глыбой замерзшего дерьма.
Мир сузился для меня и стал этой глыбой ледяного говна. Я рубил его ломом. Сначала я злился.
Этот айсберг говна стал моим личным врагом! Потом, после трех часов, я взмок как мышь. Айсберг тоже вспотел под солнцем и начал так вонять, что на него нельзя было злиться!
Кто меня заставлял? Кто меня контролировал?! Никто.
Я мог преспокойно стоять, опираясь на лом. Заткнув нос, отвернувшись.
Я мог курить. Я мог делать вид, что ни хуя не происходит.
Но ни черта подобного! В меня будто бес вселился!
Это продолжалось три дня. Утром я начинал поднимать руки и кричал от боли. Мышцы были налиты свинцом!
О'кей. Я одевался, хохоча от этой освежающей боли.
Я выходил, волоча "карандаш". Я не мог поднять его сразу! Потом пригревало солнце. Мой айсберг таял. Я брал совковую лопату и начинал вычерпывать дерьмо. Оно растекалось. Я собирал его в ведро.
К обеду я был как настоящий ассенизатор. Я раздевался по пояс.
Так продолжалось три дня. Что это было? Не знаю.
Кто меня заставлял?! Что я искал в этой глыбе дерьма?!
Это была отчаянная работа! Это было благословение!
Я рубил, откалывая огромные куски, расковыривая смерзшиеся комки газет, старых газет в нашем дерьме. Мой "карандаш" протыкал эти комки, и клочья, высохнув, развевались как знамена!
Я перерабатывал наше прошлое! Дерьмо было сырьем!
Махая "карандашом", потом собирая дерьмо на лопату, я знал, что так надо.
Это было действительно благословение.
Мои дырки на ногах затягивались.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
После трех дней я валялся, как дырявый носок.
Меня отвели в баню! Конечно, от меня воняло, как от борова.
Я мылся, терся как сумасшедший.
Нас привели пятерых. Наш "штык" курил и ждал. Он не понимал, как люди могут так мыться!
Четверых отправляли в Иркутск. Их ждал трибунал и дисбат.
Как по-разному мыло нам щипало глаза!
В наших руках исчезал кусок за куском. "Штык" пел от скуки. Мы обливали друг друга из таза. Мы гонялись друг за другом по бане!
Мы были совсем одни, в огромной бане вечером. Мы играли, как дети.
Их ждал суд.
Когда мы вышли, нас качало. Воздух пахнул лимоном. Его можно было пить стаканами.
Мы были чисты, со скрипучей кожей, как молодые огурчики.
"Штык" даже дал нам покурить одну на пятерых. Он охуел от нашей чистоты.
Мы возвращались в наши квартиры, передавая сигарету друг другу.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Потом в одну из ночей Сафа вскрыл себе вены под коленями.
Я не знаю, кто ему передал "мойку".
Он так же сидел в своем углу. Ел только "жижу". Он ничего не хотел.
- - - Падаль! - - - Падаль! - - - орал Пикало в свой "волчок". - - - Как поживаешь?! - - - Как дела?! - - - Рот свой сполоснул?! - - - Из него воняет! - - -
Сафа молчал. Мы тоже.
Когда нас выводили с чашками за супом, по коридору плыл запах кофе.
Мы слышали, как Пикало напевает. Шлепки карт. Он играл сам с собой.
- - - А рублики мои ха-а-лявныя - - - Ай-а-аяй! - - - Потерял я вас, а главна-а-я, па-а-терял па-а-кой! - - - А глаза маи-и-и раскосыя-а-а - - - Ой-е-е-е-ей! - - - Скоро стану голый-босый я, ты тагда не вой! - - -
Сафа сидел привалившись к стене.
И в одну из ночей он вдруг откинул свою шинель. Он застонал. Мы проснулись.
Он медленно сползал на бок.
Кто-то зажег спичку. Сафа сидел в темной луже.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Его откачали.
Ему все зашили.
Мы получали известия из госпиталя через одного "штыка"-хохла.
Его женили на крысе.
Этот зверек жил в караулке. Его кормили. А спал он в сапоге у этого хохла.
У "штыков" из караульной роты было много свободного времени.
Как и у нас. Мы все стоили друг друга.
Вот через Хохла мы и узнали, что с Сафой все в порядке. Он был жив.
- - - Ест ваш Сафа. - - - сказал Хохол. - - - Спит - - - Смотрит в окно - - -
Как мы, наверное, были далеки для него... Как далеки.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
А потом наступили веселые дни.
В другое время их бы назвали "чистка". Мы оказались в конце лета. Шел 1988-й.
Действительно, стране были нужны герои, а она рожала мудаков.
Мы смотрели телевизор. Там происходили забавные вещи. Не было ни балетов, ни классической похоронной музыки. В стране никто не умирал.
Мы ни хрена не понимали! Появились титьки на экране! Пели песни! Танцевали.
Мы все это смотрели десять минут утром и полчаса вечером.
Кто успевал подрочить за это время, мог радоваться.
В остальном вся наша жизнь сводилась к мечтам и маленьким радостям.
В конце июля нас выстроили, и мы узнали о больших изменениях.
Нас отправляли в командировку.
Теперь я понимаю почему. Кому мы были, на хуй, нужны?!
Наш полк ничего не делал. Сплошные ЧП. Можно себе представить, если полгода я ездил с Сафой "зеркалом".
Слишком много было нас. Слишком много мяса. Оно начинало гнить.
От нас решили просто-напросто избавиться. Из трех рот сделали одну. Две других набрали из молодых, стеснительных туркменов.
Они прилетели в халатах, с глазами газелей.
Представляю, что они пережили. В Новосибирске их выпустили на взлетное поле отлить. А потом снова загрузили. И уже в небе над Якутском они поняли, что надо было съебываться раньше.
"Ломись, пока при памяти и пока ветер без сучков!"
Как говорил наш старшина. Он знал что говорит.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Итак, нам предстояло сесть в брюхо маленького парохода в Тикси и подниматься по Лене до Вилюя. Там ждал новый приказ. Никто ничего не знал толком.
Мы молча, толпой, вошли на корабль.
У этой мыльницы была мания величия. На борту было написано: "Богатырь".
На этом "Богатыре" мы проведем месяц, поднимаясь вверх, к притоку Лены.
А потом будут совсем другие места, другие пейзажи.
Чита, Джида, Гусиное озеро и граница с Монголией. Кяхта. Действительно, нас бросало из крайности в крайность.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Речной флот - это как морской, только тельняшки светлее и больше пьют.
Наш кэп вообще появлялся в рубке только с похмелья. У него тогда была энергия отлить.
Он залетал на мостик по пути из гальюна.
Быстро смотрел на карту, потом недоумевая моргал и всматривался вперед.
Если бы от него не несло перегаром, он был бы вполне романтичен.
А так, мне кажется, он не понимал, что вообще мы все здесь делаем.
Мы вышли в серое, гладкое как шелк, море Лаптевых, капитан дернул какой-то рычаг. "Богатырь" взревел. Это должно было обозначать прощальный сигнал.
Потом раздались громкие пуки. Нас уже пару дней кормили гороховой кашей.
Так мы вышли в открытое море.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Шли дни. Мы плыли весело, толчками.
Команда была гражданская. На нас смотрели, как на зверей. Наверное, им было бы легче, если бы мы сидели спокойно в клетках и ковырялись в носу.
Мы всем мешали. Нас ловили и давали пинка, кое-кто просто мочился за борт.
В гальюнах нужно было себя вести как в невесомости.
Для нас повесили веревки. Мы держались за них зубами. Иначе мы не могли подтереться. Нас качало.
Мало кто попадал струей в унитаз. Для этого нужно было быть как наш кэп. Всегда пьяным. Мы писали и какали с хохотом.
Я научился мочиться сидя, как мусульманин, с массой предосторожностей.
Однажды я не донес. Пришлось сесть под ветер и держаться за конец какого-то каната.
Потом гражданский вляпался, и нам запретили бродить по палубе ночью.
О'кей. Река нашла нам развлечение.
Когда мы вошли в Лену, штормило. Мы удивленно блевали.
Не стоило становиться моряком, я это понял именно тогда.
Первая остановка была в Кюсюре.
Это был городок, в котором мы впервые почистили зубы. Да и от чего их надо было чистить? Мясо у нас уже давно в зубах не застревало.
Мы вяло плескались в бане, сонно шевеля плавниками, как очумевшие от жары карпы. Матросы были бодрее.
Я впервые, как мне показалось, за много лет увидел мужика в плавках.
Это меня потрясло. Он не носил кальсон! Он не носил этих траурных огромных трусов! Это была гражданская жизнь. Я смотрел на него, будто увидел святого.
Моряк намыливал голову, а потом вслепую, с пеной на голове, бродил по бане в поисках таза.
Мы ржали. Он мылся в плавках! Ха-ха! Он стеснялся!
