А бобыль Игорь понюхает-понюхает, да и найдет чего допить. Дел при бесовском хозяйстве никаких, только под копытами не путайся. Доест вчерашний шашлык из миски – не так много, но ему как раз. Чтоб в дом не заходить, людей не будить – цивильным туалетом не пользоваться -уйдет на соседний заброшенный участок в бурьян. Черти – те на него рукой махнули. То есть лапой. Приехал Никита – подадут ему кофий, пирог с капустою. И, тихонько пятясь задом, удаляются. Ла-у-ре-ат. Никто не помнит – черти помнят. Заливаются птички, вспоминая утрешний звон. Солнце идет слева направо, двигая тени яблонь справа налево. Не ездит во Мценск Маринка. Куда угодно – в Нормандию, Португалию, Мексику – только чтоб не сюда. Здесь ромашки ромашкам передают годами, передают с семенами, какою она была.
Часа в четыре проснется тусовка. Выползут, продирая глаза. Славяна – свежа, ровно не она бесилась всю ночь. Есть силы – бесись. Потом не побесишься. Сели. Кого еще нет? будить его. Хватит, поспал. Полосатый тент натянули от солнца. Скоро оно уйдет: засиделись опять за столом. Вечером на пяти машинах рванут назад. А четверо – те остаются. Еще и восемь чертей, да Игорь, подсевший на легкую жизнь. Ну, и хозяин.
Никита нашел в консерватории одного парнишку, даже и не в очках. Ходит за ним, за Никитой, как тень. Никита потихоньку его испытывал: закончи вот эту вещь, оркеструй вон ту. Получается. Зовут Николаем. Привез Николая во Мценск. Так он до того испугался Никитиной вольницы, что стал заикаться. Но не вздумал перечить учителю - выдержал пять недель. Его милостиво приняли в компанию с тем же клеймом: ретроград. Однако конституция данной кодлы такое дозволяет. К тому же есть прецедент в лице Никиты. Играют в четыре руки Николай с Никитою, остальные лепят чертей. Как будто и так их мало. Отличные вышли бесы. Ожили и разбежались. Ищи-свищи. Николушка, кто страшней: черти или юнцы богемные? - Пожалуй что одинаково гадки, маэстро. Но я уж привык и не устрашусь. - Спасибо тебе, Николушка. Знаю, что терпишь ради меня. - Да нет, маэстро. Рано или поздно всё равно придется с этим столкнуться. Раз вы их любите, значит, и мне бог велел. (Живые серые черти терпеливо позирующие юным скульпторам, переминаются с ноги на ногу. У них есть всё же кой-какая совесть. Являются всем, но сверхпорядочных людей стесняются.)
В Москве Николушка жил на Пресне, Черти так подсудобили, что мать его скоропалительно вышла замуж – для разнообразия, за немца, оставив желторотому сыну двухкомнатную квартиру с роялем. Комнаты были изолированы, рояль прекрасный. «Маэстро» опробовал его и заигрался допоздна. Позвонил домой – Маринка дала отмашку: ночуй там. Черти – уже законченные меломаны – остались тоже. Утром состряпали из ничего такой завтрак, что давно не улыбавшийся Николушка весь сиял. Скучный Шмитовский проезд за окном в бесцветный ноябрьский денек тоже заулыбался. Долго ли коротко ли – Марина выселила Никиту к несовременному мальчику. Сама перевезла мужнины вещи и картонные коробки с рукописями. Сама наняла таджиков их таскать. Черти чинно гуляли по Шмитовскому проезду в бейсболках и кроссовках. Люди думали: островитяне из южного полушария. А черти, не останавливаясь на достигнутом, замышляли свое. Уж как хороша была мастерская вместе с жильем у великолепной четверки, а они нашли еще лучше здесь, на Пресне. Без посредников, без затрат на них. Суетились, закрепляли скульптуры на багажниках личных авто преуспевающих ювелирных дел мастеров (они же никому не известные ваятели). Перевезли, разместили, предварительно отдраив и даже отремонтировав помещенье. Четверо ультрасовременных классно придуривающихся плюс двое неоклассиков консерваторов – вышло круто.
Недоставало лишь кота. Принесли беси и кота. Нефига ждать, пока придут мыши грызть свечные огарки. Кота поначалу назвали Роденом, однако скоро переименовали в Родиона и постоянно дразнили: Родион – выйди вон. Кот терпел, поскольку черти кормили его сырой печенью. Надеюсь, что не Прометеевой. Марина, не знаю кем в данный момент увлеченная, не интересовалась ни Петром, ни Никитою, ни тем более Николаем. Однако перевезти в мастерскую фактически свой, родительский рояль позволила. Видите ли, он занимает слишком много места. Это в консерваторском-то доме. Это у выпускницы парижской консерватории. Перевезли, в основном силами чертей, с привлеченьем таджиков. Без них никуда. Настроили на новом месте. Никита торопил. Что за звуки, за песни польются! Оказалось – Максим с Ярославом джазмены. И звуки полились несколько отличные от ожидаемых. Но перестройка в мозгу Николушки уж началась, а Никита давно был разагитированный. Ему не стать привыкать к переменам. Из его жизни, похоже, безвозвратно ушли Саша и Марина. А Свен, до сих пор любимый обеими сими женщинами, крутил на сцене сильными руками обманчиво невесомых партнерш. По Шмитовскому поезду ходила, похрустывая, январская ночь. Уходит в переулки, заглядывает в незанавешенные окна мастерской. Там было не ахти как тепло - подтапливали электрокамином. Кот Родя сидел в стороне: от камина его гоняли, чтоб не обжег носа. Сидел думал. Никита с Николаем наконец- то дорвались поиграть в четыре руки переложенье симфонического сочинения «маэстро». Трое парней-ваятелей обкладывают мокрыми тряпками гипсовую страшилу. Славяна распоряжается чертями: нарежь то, накроши это. Бесы и сами сообразили бы, но девчонка подсела на барство. Восемь слуг, то что надо. Запоздалый прохожий поднял голову, поглядел на высокие окна там, под крышею. Но увидел один потолок и подвижные тени на нем. Славяна сегодня заплела косички как на скульптурном портрете Петрушиной матери. Это к счастью. Крещенский вечер. Лифт работает: гулко хлопает дверца. Но Славяна не побежит на мороз спрашивать имя прохожего. И так у нее парней в преизбытке. Еще жениха не хватало. Брак – институт устаревший. Род человеческий продолжится как-нибудь без них. Свен пока что тех же мыслей, хоть с ними и не общается. Саша живет своим Нильсом, Нильс живет своим делом. В Европе приростом населенья не озабочен никто. Вот им в наказанье весь мир потемнеет. Белая раса энергетически выдохлась, надо честно признать. Разве что Россия… но это особа статья.
Ну ладно, на лифте спускаться лень, но мы всё равно погадаем. В миску нальем воды, привесим билетики с именами по краю и пустим плавать свечу в ореховой скорлупке. Чей билетик подожжет? кому везенье в этом году? Оказалось – Никите. Все рады. Ему всех нужнее. Он гений, а мы шантрапа (не скромничайте). В заключенье вечера черти показывают настоящую спортивную пирамиду от советского времени. Только это еще не вечер. Чертей отослали спать, и кота с ними, а сами тусуемся до утра. Разъяснилось, в высоких окнах проворачивается небосвод – работает механизм небесных часов. Мифические созвездья. Четверо юных язычников переиграли Никиту, мценского звонаря. И покинутый матерью Николай в своей новой семье неизвестно кто.
Зима пройдет и весна промелькнет, весна промелькнет. Приходит Никитино время: во Мценске любая сорока чекочет по-русски. Во Мценске Славяна похожа на девочку Маринку. Во Мценске черти варят варенье. Петруша поет: «Лучше в Волге мне быть утопимому, чем на свете мне жить нелюбимому». Никита ездит звонить – мотоцикл фурычет, что само по себе удивительно. А Игорь еще пуще состарился, что вовсе не удивительно. Кот Родион поймал мышь и счастлив.
В Ларисиной мценской квартире после смерти Олега возникло нечто вроде общежития выпускников детдома – мужеского пола. Никита-хозяин слишком мягок, чтобы взымать аренду. Игорь туда наведывается, собирает в свою пользу какие- то гроши и мирно пропивает малую сию мзду с теми же однокашниками. Зимою Игоревы кореши – Ларисины питомцы – наведываются, частично даже переселяются на сдвоенный участок. В отсутствие чертей, которых сильно побаиваются, гребут снег, колют дрова, стряпают. Сам Игорь при деле – ездит звонить. Черти, слава богу, зимою ошиваются в мастерской на Пресне. Обнаглевшие, всегда показываются Ларисиным детдомовцам в нарочито страшном виде. Так что чуть Никита на дачу – Игоревы дружки в Ларисину городскую квартиру. А на Пресне бесы разгуливают как будто так и надо. К неграм привыкли, к таджикам-узбекам привыкли, то и с бесами обвыкнетесь. Ничего, обвыклись. Много в нашем русском характере от них, от бесей. Не убоимся, да и поладим. Родня наша.
А уж Ларисина-то могилка на мценском кладбище постояльцами ее квартиры так-то ухожена. Как она, милая, этой квартире после общаги радовалась! Теперь в ней, в однокомнатной, ютится пятнадцать душ. Городское начальство не больно-то спешит дать великовозрастным сиротам, обычно еще и пьющим, какое ни на есть жилье. Так что Ларису за упокой поминают. Моя бы воля, стоял бы во Мценске детдом имени Ларисы Козиной. И куда власти смотрят. Мне бы власть, бодливой корове. Мне бы ее под крыло, центральную Россию. Всё трепотня. Всяк ее по-своему любит, да не всяк с ней по-свойски управится. Звоном колокольным мы, пустозвоны, сыты, кучевыми облаками повиты. Не реалисты. мы – мечтатели. Свое и получаем. За то и благодарны. Подсели на утопию – через семьдесят лет опамятовались. Платоновы-Филоновы наши пророки. Нам бы в бочку залезть, в тряпье погреться. А там, глядишь, кто эту бочку на бок завалит, да с водораздела и покатит. Долго будет катиться со Среднерусской возвышенности. Как раз семьдесят лет и выйдет.
