Раскинувшись в кресле с роскошной обивкой, за большим письменным столом посреди конторы сидел доктор Крейндел. Он курил толстую шоколадного цвета сигару, с которой так и не снял красно-золотое бумажное кольцо посредине. За другим письменным столом около стены сидел Рудольф Гордвайль, его секретарь и «правая рука», и тоже курил, но, однако, не сигару, а тощую сигарету не самого лучшего качества — и в этом, на первый взгляд, выражалось все различие в положении двух этих лиц. Однако доктор Крейндел мог позволить себе и другие излишества, как, например, дать свободный выход своему настроению, дурному, во-первых, по случаю ненастного осеннего дня, а во-вторых, из-за потери суммы в две тысячи шиллингов, которую он вынужден был выдать этим утром жене на покупку нового мехового воротника — последний писк моды, хотя у нее и без того были вполне приличные меха, вставшие ему два года тому назад в десять тысяч шиллингов.
Доктор Крейндел вынул сигару изо рта и с минуту всматривался в вертикальную струю дыма, словно привязанную к концу сигары. Затем он перевернул сигару и поднес ее к острому кончику носа, с наслаждением нюхая теплый ароматный пепел. И при этом подумал, уже успокаиваясь: «Транжирки они, все как одна, неисправимые транжирки… Нет ни одной приличной… Всегда только одно на уме — наряды да тряпки, вот и все их мысли!» Словно приняв внезапное решение, он одним щелчком пальца стряхнул пепел с сигары в большую морскую раковину, снова зажал сигару во рту и испытующе посмотрел на скособочившегося за столом и что-то писавшего Гордвайля.
— Вы уже написали в издательство «Робольт», господин Гордвайн? — пребывая в дурном расположении духа, он обычно искажал немного фамилию Гордвайля, заменяя в ней хотя бы одну букву. Со временем Гордвайль привык к этому и уже не поправлял его. — Нужно отправить письмо еще до полудня, без всяких проволочек!
— Уже сделано, — ответил тот, не поднимая головы.
— Отлично!
И после краткой паузы:
— Как, кстати, поживает ваша супруга? Я недавно встретил ее на улице, недели две назад. Она очень недурно выглядела, хи-хи, а лицо так прямо источало довольство…
Видя, что Гордвайль не отвечает, доктор Крейндел продолжил:
— Да-да, мой дорогой, если этот мир и создан для кого-то, то только для них, для женщин… Вот кому воистину хорошо в этом мире!.. Как говорит Гейне, «высшее существо, которое Господь вознес над всеми созданиями и одарил его…» и т. д. Разве они мучаются в духовных исканиях, подобно нам?! Какими заботами заполнены их помыслы, кроме поиска удовольствий? В то время как мы истощаем свой мозг, ища ответы на философские вопросы и тому подобное, они преследуют лишь плотские наслаждения…
— Кто это истощает свой мозг философскими вопросами? — повернул к нему голову Гордвайль. — Никто и не думает этим заниматься…
— Полноте, любезный, не скромничайте! — улыбнулся доктор Крейндел своей сигаре, довольный, что сумел вызвать Гордвайля на разговор. — Я полностью понимаю вашу скромность!.. Никто, кроме меня, не в состоянии ее оценить!.. Мы ведь оба сделаны из одного материала. Не возражайте, не поможет! Потому как это так! Видите ли, это качество, я имею в виду скромность, известно мне во всех своих проявлениях, можно сказать, что я изучил его вдоль и поперек. Об этом уже сказал Лихтенберг: «Гений склонен к сокрытию своей гениальности, полет его мысли…» и т. д. Отлично сказано, а?! Итак, возвращаясь к вышесказанному, любезный господин Гордвайль, женщины, во всяком случае, не склонны к философским размышлениям, гм, тут я вынужден полностью с вами согласиться… Я, конечно, не знаю вашу супругу. Может быть, так, а может, и иначе, тут я вам ничего не смогу сказать… Вы, безусловно, знаете ее лучше… Но все остальные, не исключая и моей половины, заняты совершенно другим… мозгом и костями, по китайской пословице, душой и телом…
— Сколько цитат вы, однако, помните, господин доктор! — ухмыльнулся Гордвайль с издевкой. — У вас потрясающая память!..
— Память, вы говорите, хи-хи. Памятью я славился еще в младших классах… Образцовая память!.. Это было известно!.. Так что вы не открыли Америку! Я могу, к примеру, прочитать вам по памяти, гм, ну хотя бы ваш последний рассказ, недавно опубликованный… Слово в слово, хи-хи…
При этих словах в Гордвайле внезапно поднялось чувство ужасного, до тошноты, отвращения, как будто у него по коже проползло какое-то омерзительное насекомое. Чтобы избавиться от этого чувства, он быстро зажег окурок, торчавший все это время у него в уголке рта. Но, как ни крутись, был все же вынужден слушать дальше.
Доктор Крейндел же продолжал с превеликим удовольствием:
— Рассказ, кстати, вовсе не дурен… Добротно написан, ничего не скажешь! Во-первых, стиль!.. Стиль высокий, благородный… Можно сказать, стиль урожденного аристократа! Просто Гете, хи-хи, «когда возлюбила душа моя…» Знаете, напиши я сам этот рассказ, я выбрал бы только этот стиль и никакого другого… Выверенный, точный язык, не слова — жемчуга! Я всегда знал, что в этом отношении на вас можно положиться, дорогой мой господин Гордвайль! Как сказал Мерике, «возлюбив человека, уже любимого…» ну и т. д. Конец речения вам, безусловно, известен!..
Гордвайль не мог выносить это дальше, вся кровь вдруг ударила ему в голову. «Если он продолжит еще минуту, еще хоть одну минуту, что-нибудь случится…» Он отодвинул стул с таким грохотом, что доктор Крейндел даже присел от неожиданности: «Что случилось, господин Гордвайль? Вы, надеюсь, не собираетесь разрушить дом?» В тот же миг, однако, ярость Гордвайля немного утихла, и он подумал: «Э-э, вздор! Пусть глупец несет все, что ему угодно, какая мне разница, в самом деле!» Он заставил себя улыбнуться. «Напротив, — сказал он сам себе, словно желая наказать себя за вспыльчивость, — послушаем, что еще он скажет…»
— Что касается самого содержания, — продолжал доктор Крейндел тем же спокойным тоном и с той же довольной улыбкой, — я имею в виду понимание происходящего, связь событий и всю законченную композицию рассказа, — тут я должен воздать вам хвалу!.. Впрочем, вы ведь и сами знаете, что это поистине отлично сделано! Выше всякой критики, хи-хи-хи!.. Об этом уже сказал Клопшток: «То, что сам творец свидетельствует о своем произведении, это…» и т. д. Видна рука настоящего мастера, рука художника Божьей милостью… И я повторяю, никто, кроме меня, не может оценить все оттенки и нюансы, даже самые тонкие… В моем лице, дражайший господин Гордвайль, вы имеете замечательного читателя! Читателя, обращающего внимание на каждую букву и ничего не упускающего!.. Ведь именно к таким читателям вы должны, хи-хи… Я имею в виду, к читателю, который брат вам по духу, можно сказать, брат-близнец, как я, к читателю, который способен доподлинно понять вас! А вам ведь не нужно далеко ходить, чтобы найти такого читателя… Вовсе не нужно! Ведь вот он сидит перед вами и беседует с вами!.. Не говоря уж о том, что, даже пустившись в поиски, вы бы не нашли другого такого читателя, как я! Да-с, не нашли бы!.. Да и на что вам другой? Мы ведь знаем оба, что нет необходимости во многих, достаточно одного-единственного! А такового вы имеете в моем лице… исключительно в моем, хи-хи-хи!.. И если я не ошибаюсь, вы и сами, дорогой господин Гордвайль, сказали это в обсуждаемом нами рассказе: «Сущность вещей определяется только человеком, созидающим человеком…» и т. д. Красиво сказано, а?! Перл, хи-хи-хи!..
Гордвайль внезапно разразился громким прерывистым хохотом, и доктор Крейндел тотчас же присоединился к нему, словно только этого и ждал.
— Прекрасно, не правда ли? — вымолвил книготорговец, продолжая смеяться.
— Господин доктор! — сказал наконец Гордвайль. — Неплохо было бы, если бы вы угостили меня сигарой, поскольку мы с этого момента как близнецы-братья. Вы просто удивляете меня, неужели до сих пор не поняли, что такая сигара и мне бы доставила удовольствие!
— Хорошо сказано, господин Гордвайль, хи-хи-хи, очень хорошо, близнецы-братья! А сигара, что ж? С превеликим удовольствием! Но после обеда. Сейчас у меня нет. А та девушка, видите ли, Гертруда в вашем рассказе, то что ее любовь к Рейнольду просыпается только после того, как он ослеп на один глаз, это действительно очень интересно… Редкое психологическое наблюдение, ждавшее такого художника, как вы… И, честно признаться, вы словно подслушали мои мысли… Этот вопрос занимал меня некоторое время еще до появления вашего рассказа, и в той же форме, и я тоже пришел к точно такому же выводу. К то-очно тако-ому же вы-ыводу, верите вы или нет… Вы высказали то самое, что давно лежало у меня на сердце… И знаете, если бы мне не было известно, какой вы человек, порядочный и честный, то есть, я хочу сказать, если бы я не должен был бы это признать со всей неизбежностью, то можно было бы вас заподозрить, хи-хи, заподозрить в краже идеи… Не сочтите мои слова за оскорбление, дорогой господин Гордвайль, это только иносказание, я хотел показать, насколько мы оба стремимся к решению одной и той же проблемы… Только и исключительно в этом смысле!..
