— Великолепно, доктор! Смело и поистине мудро. Вы готовы пойти всем наперекор?
— Я? Я давно готов. Знать бы, где найти эту силу! Как ей овладеть! Ух, сколько болезней можно было бы вылечить! Сколько жизней спасти! Я показал бы миру его неправоту. Продемонстрировал бы всю глубину его заблуждений! Вывел бы на чистую воду тех, кто не дает нам дышать и жиреет на наших страданиях. Но… — внезапно плечи его поникли.
— Что же вы хотели сказать? — глаза альва полыхали азартом, — говорите же, доктор, ну?!
— Я не могу! Я не знаю, — по маленькой щеке рассерженно пробежала одинокая слеза, — понятия не имею, как! Я — маг огня, но что с того? Я исцеляю одушевленных, но благодарить за это нужно устаревшие лекарства. Моя собственная сила ничтожна и бесполезна! — он не сдержался и судорожно всхлипнул.
— Вы не правы, друг мой, — старик откинулся на спинку кресла. В побелевшие от напряжения костяшки пальцев вернулась зелень, когда они отпустили подлокотники и расслабились. — Есть нечто стократ важнее, чем сила вашей магии, ваших рук, ног, мозгов — ваша страсть, сила духа! А я вижу: ее с лихвой хватит для осуществления мечты, да не одной! И не тревожьтесь, как это сделать. — Его лицо, не в силах удержать спокойствие, вспыхнуло яростным торжеством. — Я непременно вам помогу.
— Вы? Но как? И… Правда?! Только скажите! Отдам все, что имею! Вы научите меня пользоваться этой силой?!
— А как же, — голос альва вновь стал спокойным и дружелюбным, — такой подарок я вам сделаю, будьте покойны. К тому же, это совсем нетрудно. Способ придуман давно, но есть одна заковыка — чтобы эта сила проснулась в одушевленном, он должен желать ее всеми силами, но не для себя. Ради других. Признаться, до встречи с вами я и не надеялся найти кого-то столь же одержимого всеобщим счастьем. А поди ж ты. Ключ к невиданной мощи, мой дорогой доктор, — бескорыстие, а его у вас — хоть отбавляй. Осталось только расчистить русло, в которое мы направим эту мощь.
— Когда? Я на все… Любую…
— Терпение, дружище. Мы встретимся вновь. И вернемся к разговору, ведь теперь я уверен, что вас послала мне сама судьба. Благодаря вам, друг мой, у мира снова есть надежда, и сердце мое исполнено радости.
— Вы… Вы святой! — вскричал доктор, — вы действительно святой!
— О нет, друг мой. Я такой же, как вы. Мы вообще с вами очень похожи, не находите? Наши устремления, наша страсть, скорбь — едины. Вместе мы расплавим мир и придадим ему единственно правильную форму. Вот только маленький нюанс… От вас кое-что потребуется.
— Только скажите! Все что вам будет угодно!
— Не мне, доктор, что вы такое говорите?
— Простите, — стыд немедленно придавил половинчика к земле. "Да что ты будешь делать?" Ольт покраснел.
— Не извиняйтесь, дружище, право, не стоит, — каждая морщинка улыбающихся глаз альва заполнилась теплом, — мы всего лишь мирские души, нас одолевают слабости, мы ошибаемся — но меняем мир лишь тогда, когда боремся с собственными недостатками.
— О, да! Клянусь, я сделаю все, чтобы стать таким же, как вы.
— Ни в коем случае. Оставайтесь собой, доктор. Таким, какой вы есть. В такого вас мы верим. До свидания же, друг мой. До скорого свидания.
— До свидания! Я буду ждать. Но молю, скажите, когда же мы снова встретимся?
— Скоро, доктор. Уже очень скоро. Ждите вестей.
ГЛАВА 15,
в которой я размышляю о вреде курения,
носталкиваюсь с угрозой иного характера
Первые часы ночи — самое практичное время для частного детектива. Мысли о постели крадучись подбираются к головам уважаемых одушевленных, и те, для пущей крепости сна, спешат поскорее закончить деликатные дела. В это же время из вонючих и сырых недр города на свет зажигаемых фонарей выползают те, из чьих хитрых глаз и кривых ухмылок знающий сыщик выманит сведений больше, чем из любого дневного информатора. Ну разве не удачное время для поиска бродяг и попрошаек?
Натянув шляпу по самые брови, я, отбросив попытки сохранить достоинство, продирался сквозь косые струи дождя по ярко освещенной улице. Любой случайный полицейский вполне мог бы арестовать меня за, скажем, чрезмерно таинственный вид, но представителей трогательного недоразумения, которое в Вимсберге называлось законом, поблизости не наблюдалось. Шипение газа и шорох дождевых капель сплетались в уникальный шум, который при всем желании не давал мне почувствовать себя одиноко. Стоило закрыть глаза — и казалось, будто я в самом центре оживленного народного гуляния, но веселятся вокруг исключительно ящеры.
В такое время извозчики стараются держаться ближе к центру, где вовсю оживает город, к кабакам, откуда уже кое-кого выносят, да к светлым местам — и желательно с навесом. Поэтому, хотя в немалой степени и из-за жадности, повозку я искать не стал. Все равно пешим ходом до Северных Ворот было не больше полуоборота пути.
В окнах "Любимицы судеб" не горел свет, дверь была заперта, и вся жизнерадостность трактира, обычно катившая от него широкими, почти зримыми волнами, словно испарилась. И пусть в иное время я непременно заинтересовался бы странностями любимого заведения, в тот момент меня заботило совсем другое. Я вдруг осознал, какую глупость совершил. С чего бы бродяге двое суток сидеть под дождем и ждать человека, который недвусмысленно послал его подальше? Это вредно не столько для крепкого здоровья попрошайки (а живучести в этом сброде побольше, чем у тараканов), сколь для его доходов — сидеть среди ночи у закрытого трактира, возле городских ворот, за которые никого не выпускают? Да уж. Энтузиазм меня подвел. Несколько сегментов я изобретал тихие, сдержанные проклятия и даже пару раз сплюнул в бурлящую воду, но это оказалось ожидаемо бесполезно. Зато я выпустил пар и вспомнил о дыме. Под навесом у входа в "Любимицу" я нашарил в кармане сигареты и с чувством закурил. Не знаю, кто придумал врать, будто сигареты успокаивают. Видимо, фабриканты. Четыре из последних пяти лет я убил на бесплодную борьбу с дурацкой привычкой, которая начала тяготить уже через несколько месяцев после старта. Но без толку. Травяная зараза, поселившись в легких, не собиралась отпускать пойманную и аккуратно спеленатую жертву. К тому времени я выдерживал без курева самое большое неделю, но за это время успевал достать и себя, и всех, с кем сталкивался, — по работе и нет.
Помнится, одну из моих немногочисленных пассий, альвини Лорес, такие метания здорово злили. "Брокк, заявила однажды она, заполнив глазищами все обозримое пространство, если хочешь курить, — кури. А не охота травиться — кури хорошие сигареты. Вот и все. А сейчас прекрати жалеть себя и иди сюда". И несмотря на то, что всех ожиданий незаконнорожденной дочери миррионского мануфактурщика я в ту ночь так и не оправдал, совет мне понравился. Довольно быстро я научился обходиться парой-тройкой пачек "Красного лейтенанта" целую неделю.
Фильтр затлел и обжег пальцы. Я с досадой отбросил окурок, проследил его последний путь и предсмертную вспышку, а потом получил страшный удар в плечо и растянулся в луже, прямо под вывеской "Любимицы Судеб". Стало больно и очень обидно.
Тот, кто мне врезал, стоял спиной к фонарю, и в легком газовом ореоле я видел лишь могучий безликий силуэт. Он мог быть орком, мог — человеком или даже высоким альвом. Но такой удар сделал бы честь даже эггру — все, что я мог, это беспомощно разевать рот и судорожно всасывать воздух в обмякшие от боли легкие. И когда те, вроде бы, встрепенулись, громила приблизился ко мне и преспокойно пнул в ребра. Было безумно больно, зато вернулось дыхание. Я немедленно застонал. Таинственный незнакомец, продолжая молчать, процокал по мокрым булыжникам в сторону. Я почти бессознательно отметил, что сапоги негодяя были подкованы. Здоровяк наклонил голову, оставив серебриться на свету лишь ежик коротких волос, и превратился в совсем уж бесформенную кляксу. Из собственных недр клякса извлекла небольшую дубинку и мерно захлопала ей по невидимой ладони. Заметив, что моя рука подбирается к отвороту плаща, незнакомец коротко подшагнул и влепил мне в ребра еще один пинок. Я сжался в тугой комок душной боли. И тогда на сцену соизволил выйти режиссер.
Этот был полной противоположностью жестокому напарнику. Малого роста, неплохо одетый. Лицо скрывал все тот же контражур, но клочок там, линия здесь — кое-что то и дело выплывало из темноты. И я удивлялся даже сквозь боль. Светло-бежевые полы плаща изумительно гармонировали с ярко-синими сапогами для верховой езды, а те в свою очередь мило оттеняли кирпичного цвета цилиндр. В руках нелепого попугая вертелась черная трость.
— Уилбурр Брокк, — его голос и облик, подобно предметам туалета, яростно спорили друг с другом: говорил маломерок хриплым басом. И он не спрашивал, а утверждал, а это редко радует в беседе с незнакомцами.
