— И что вас сослали в Сапукай.
— Да.
— И что они вас чуть не расстреляли, когда в военном училище раскрыли заговор[49].
Я смотрел по очереди на каждого из них — грубо высеченные, худощавые лица деревенских жителей, неутомимых тружеников, в большинстве своем, вероятно, неграмотных, но твердо знающих, чего они хотят; лица, озаренные каким-то внутренним светом.
Обо мне им было известно все. Мои ответы оказались излишними.
— Вы могли поехать в ссылку в другое место, но выбрали здешние края.
Я подумал, что они знают, пожалуй, все, кроме причины такого выбора. Ее-то они не знают. Впрочем, как и я сам.
— Скоро революция начнется по всей стране, — продолжал Сильвестре Акино. — Мы формируем здесь повстанческий отряд и хотим, чтобы вы были нашим командиром. Нашим инструктором, — поправился он.
— Я нахожусь под наблюдением полиции. Полагаю, что и это вам известно.
— Да. Но вы можете иногда ходить на охоту. Охотиться они вам не запретят. Хара будет привозить вас на грузовике.
Наступила длительная пауза. Сотня глаз оглядела меня с головы до ног.
— У вас есть оружие?
— Для начала немного есть, а придет время — нападем на полицейский участок.
Руки сжимались, кулаки висели над коленями твердыми комьями сухой грязи. Руки, как и лица, — цвета здешних болот.
— Что вы нам ответите? — решительно спросил тот, который назвался Сильвестре Акино.
— Не знаю. Дайте подумать.
Но уже в тот момент мне было ясно, что рано или поздно я соглашусь. Начинался следующий круг, и я снова попадал в него. Я смутно догадывался о том, что заранее на все готов. Разве можно оставаться в стороне?
Я вернулся в вагон и подошел к Кристобалю. Он стоял, прислонившись к разбитой замшелой стенке. Двадцатилетний парень. Или столетний. Он пристально смотрел на меня. Красные осы гудели над ним. Душно пахло древесной смолой. Над лесом сгущались сумерки.
Я спустился на землю.
— Пошли, — сказал я ему.
1
Мальчик повозился с засовом и медленно, словно ему было не с руки, приоткрыл кладбищенскую калитку, — он, очевидно, хотел проскользнуть незаметно. Скрип калитки напугал его. Он замер, рука цепко ухватилась за перекладину. Бойкие голубые глаза мальчика стреляли по сторонам.
Тихая солнечная сьеста убаюкала ветвистые казуарины, и они дремали, покачиваясь во сне. На проселке не было ни души, только по лесу сновали легкие тени зверьков.
Мальчик смотрел на ранчо, полускрытое апельсинными деревьями. Под навесом появилась женщина и махнула мальчику рукой, приглашая его войти. Он приободрился, сдунул со лба прядь, которая лезла ему в глаза, и снова принялся открывать калитку. Теперь он действовал еще осторожнее. Засов лязгнул. Мальчик, быстро схватив брошенные наземь узелок и кирку, прошмыгнул на кладбище.
Он петлял между могилами, сбивая киркой бурьян, а когда добрался до густых зарослей кустарника, напустил на себя деловой вид, будто поглощен работой, и направился прямо в дальний угол кладбища, глубоко вдыхая запах цветущего чернобыльника.
Между могильными крестами в тени ветвистого лавра крепко спал человек. Мальчик остановился подле спящего и молча смотрел на него, не решаясь разбудить, а может, считая, что перед ним мертвец, только что выкопанный из земли или, наоборот, еще не погребенный. Наконец он позвал его, совсем тихо, словно и впрямь обращался к покойнику:
— Кирито!
Ему пришлось повысить голос и дважды окликнуть спящего.
Человек вскочил, мгновенно стряхнул остатки сна, растерянно заморгал глазами, зеленоватыми, как плесень, которая облепляет днище каноэ, и с беспокойством уставился на мальчика:
— Чего тебе, Алехо?
— Мама прислала поесть.
Мальчик протянул ему узелок: миску, завязанную в тряпицу, через которую пробивались струйки пара.
Тот замахал руками, отказываясь от угощенья.
— Здесь немного йопары, и все, — сказал мальчик.
— Зачем ты принес это сюда? А вдруг бы тебя увидели? Думаешь, поверят, что ты мертвецов подкармливаешь?
Усталые глаза мальчугана опечалились. Он потупился и принялся сбивать ногой чахлую крапиву.
— Мама надеялась…
— Я же сказал, чтобы она мне ничего не присылала. И так у нее куча неприятностей из-за того, что она меня спрятала.
— Надо поесть, Кирито. Ведь ты уже два дня ничего не ел.
Мальчик снова протянул узелок. Кирито неохотно взял его. Алехо вытащил из обоих карманов по апельсину и отдал их. Кирито развязал узелок. В помятой жестяной миске дымилась фасоль с мясом. Сверху лежала ложка и несколько лепешек из маниоки. Кирито накинулся на еду.
— Разузнали что-нибудь? — спросил он с набитым ртом.
— Сильвестре и остальных арестованных сегодня увезли на поезде, надели на ноги кандалы и увезли.
— А куда, не слыхали?
— Нет. Наверно, в Парагуари, потому что конвоиры были оттуда.
— Всех отправили?
— Всех, кто жив остался.
Кирито пристально посмотрел на мальчика. Жестяная ложка звякнула о зубы.
— Наши им принесли поесть, так солдаты даже близко их не подпустили. Боялись, что разговоры заведут.
Мужчина с жадностью проглатывал куски; лицо его невольно омрачилось.
— Я с матерью ходил на станцию, — продолжал мальчик не без ребячьей гордости, — видел арестантов. У Сильвестре вся нога была в крови, а они ему все равно кандалы надели. Вместе с Гамаррой заковали. Я им бросил апельсин, угодил прямо в ноги. Когда поезд тронулся, Сильвестре с Гамаррой, наверно, разделили его и съели.
— Что ты еще узнал? — спросил Кирито, глотая непрожеванные куски.
— Ходят слухи, будто тебя в лесу ищут. Вчера вагон сожгли. У речки до сих пор дымок виднеется. Говорят, прежде чем запалить, они всю землю вокруг перекопали. Думали, наверное, там оружие зарыто.
Кирито опять растерянно заморгал; ложка на мгновение повисла в воздухе. Он недовольно поморщился, как будто ему в лицо пахнуло гарью от сожженного вагона. Но никакой гари не было, — над фасолью стоял мутный и жирный пар.
. — В деревне тебя искать бросили. Уже все дома обшарили. Клето Родаса по ошибке убили. Он прятался в колодце, они его там и пристрелили. Говорят, за тебя приняли. Несколько раз кричали: «Сдавайся, Кристобаль Хара! Все равно тебе крышка!» Вытащили Клето из колодца уже мертвого, глянули, а это не ты.
— Еще что знаешь? — нетерпеливо требовал мужчина.
— Кто-то сказал, что вокруг лепрозория часовых поставили.
— Вот где бы мне укрыться! — пробормотал Кирито так, будто разговаривал сам с собой. — Хоть бы ненадолго, пока солдаты отсюда не уберутся!
— Сегодня утром мама прокаженным еду носила, так говорит, часовые ходят вокруг лепрозория, но близко подойти боятся.
— Ясно, к прокаженным они не сунутся.
— Тебе туда не пробраться, Кирито, — твое лицо им знакомо. Сразу же опознают и схватят.
— А ты не знаешь, проселок охраняется?
— Пока нет. Они тут всю округу прочесали, только сюда не заглядывали, — мальчик обвел рукою кладбище, — им ни в жизнь не догадаться…
— Ладно, что еще? — буркнул мужчина, выскребая ложкой фасоль из миски.
— Мама рассказывала, что в управлении собираются устроить праздник.
— Праздник? — Восковое лицо Кирито снова передернулось, зеленоватые, словно распустившиеся почки, глаза заблестели.
— Праздник для офицеров эскадрона.
— И когда же будет этот праздник? — помолчав, спросил он.
Известие его явно оживило.
— В субботу вечером.
— Стало быть, завтра.
— Ага, завтра.
Кирито задумался, а мальчик, не смея нарушить молчание, не сводил с него любопытных глаз.
— Алехо, скажи матери, чтобы прислала мне что надеть. Я пойду на этот праздник.
— Да ведь там же солдаты! — воскликнул недоверчиво мальчик. Уж не шутит ли Кирито?
— Ну и что?
— Chake га’е![50]
— А матери только про одежу скажи, чтобы прислала, больше ни слова. Там видно будет. Надо же мне отсюда выбраться.
Мальчик рассеянно посмотрел на заросли бамбука и вдруг быстро вскочил на ноги.
— Смотри, Кирито!
Беглец метнул цепкий, настороженный взгляд в ту сторону, куда указывал Алехо. По дороге крупной рысью скакали трое всадников с винтовками на ремнях. Солдаты болтали и перекидывались шуточками. Временами слышался смех и звяканье длинных сабель, бьющихся о стремена.
Застыв неподвижно в кустах, Кирито и Алехо следили за солдатами. Те не могли их заметить на таком расстоянии, но мужчина и мальчик не знали, куда направляется и чем займется этот веселый патруль. Спрятав измазанную миску и ложку, Кирито нырнул в высокую траву, подымавшуюся над старой осевшей могилой, и исчез из виду, будто земля, разверзшись, поглотила его.
