Он еще раз позвонил. Алло? Что-то сегодня в эфире неладно. Но я закончу, если вы и кто там еще мне позволите. Почему-то в снах чудится какая-то надежда, она там есть. И может быть, третий Корабельщик, преодолев океан снов, принесет какую-то другую весть.
– Кто это так долго висел? – нетерпеливо выкрикнул Вик, когда Охлопков опустил трубку.
Тот взглянул на него и развел руками.
– Не понял! Ты базлал с незнакомым?
– Возможно, это тоже какой-нибудь сторож… почему-то кажется, из музея. Сидит среди витрин с мундирами, доспехами, саблями, седлами, киверами. В больших очках…
– …в папахе, курит кальян, – подхватил Вик, – с медовым “Золотым руном” и гашишем. Угости сигареткой, кстати.
Охлопков задумчиво посмотрел на Вика и напомнил, что тот хотел рассказать о Медовщикове.
– Медовщик? – быстро и торжествующе спросил Вик. – Он заиграл!
– Как?
– А вот так! Хей-хоп! хей-хоп!.. Как только сняли швы. Я, говорит, их намозолю.
Охлопков покачал головой:
– Упрямый парень.
– Сибиряк, – с иронией, но и с тихим восхищением ответил Вик.
– И получается? – Охлопков рассеянно подул на остывший чай.
– Да, – ответил Вик, тряхнув волосами.
– Слушай, Вик, – сказал Охлопков, – ты как-то рассказывал об Аргентинце… то бишь как? Австралийце? Ну, об этом.
– Ну-у.
– А где он сейчас?
Вик хмыкнул и ответил, что не знает. Но сомневаться не приходится, что где-то здесь, в крепких объятиях родины… может быть, даже с завязанными за спиной рукавами.
– Гм, а у него как вообще?.. – С этими словами Охлопков дотронулся до лба.
Виталик воззрился на брата, губы его брезгливо скривились.
– Чего “вообще”?
– Ну, в смысле, голова в порядке?
– Не просек, – сказал Вик, – с чего ты взял… Ты же, кажется, сам собираешься делать ноги? Хоть и в другую сторону.
– Ну, я просто подумал… ведь там пичкают всякой всячиной. И обстановка.
– Не знаю, – ершисто ответил Вик. – Я там не был и вообще этого чувака не видел.
– А кто-то из ваших?
Виталик быстро взглянул на брата:
– А чего тебе вдруг приспичило?
– Да так просто, вспомнилось… вспомнилась ваша вещь, – сказал Охлопков, подслащивая чай.
Вик исподлобья его разглядывал. Охлопков перехватил его взгляд. Вик потянулся, зевнул, спросил безразлично:
– Не первый раз, что ли, звонят?
– Кто?
– Ну, из музея, – выговорил напряженно Виталик.
Охлопков прищурился, устремляя взгляд на брата, – и рассмеялся. Виталик начал краснеть.
– Ладно, хватит! – воскликнул он грубо. – Баки мне забивать! Дашь сигарету или идти на улицу стрелять?
– Да уже поздно, – мирно откликнулся Охлопков, – стрелять.
На следующий день вечером появился Дюша Елесин. Он ничего не жевал, вид имел самый серьезный, мрачновато-озабоченный. Не снимая куртки, сел к столу, забарабанил пальцами; на нем были модная куртка из тонкой кожи, настоящие джинсы, белый шарфик; хорошо пахло каким-то одеколоном.
– Гена, – решительно начал он, – у вас была мама?
Охлопков кивнул. Елесин тоже кивнул.
– Она вернулась из Болгарии, – объяснил он.
Ирма поерзала в кресле. Охлопков бросил на нее взгляд. Вот откуда все – духи, одежда, ответил ее взор. Охлопков не понял.
– Мм… – Елесин вытянул толстые губы, побарабанил по столу. – Да-а… море, солнце… – Он вздохнул.
– Она зачем-то сюда приходила, – напомнил Охлопков.
Елесин недоверчиво-настороженно посмотрел на него.
– Меня не было, – сказал Охлопков.
– А, ну тогда… – улыбнулся Дюша и замолчал, взглянув на Ирму в кресле с книжками. – Но ты, – обернулся он к Охлопкову, – в курсе? все знаешь?
– Что?
Елесин повернулся, увидел чайник, взялся за него.
– Я попью? – сказал он, уже наливая в кружку воду. Напился, достал чистый платок, приложил к губам, ко лбу и с прежней мрачной решимостью посмотрел на Охлопкова.
– Да, да, – ответил Охлопков, – так в чем там дело, Дюш? Какая-то сага о Форсайтах.
Елесин кивнул.
– Это так и есть! – воскликнул он. – Черт! – Он постучал по часам, не находя слов.
– Куда-то спешишь?
– Да, Геныч! Да! Ибо ситуация… ситуация выходит или даже вышла из-под контроля.
По коридору кто-то прошел. Елесин с беспокойством оглянулся.
– Ну, если вдруг началась такая спешка, почему же ты вчера не объявился?
– Послушай, Геныч, – сказал проникновенно Елесин, – я-то не думал!
– Что она вернется?
– Кто? мама?
– Ну да, там останется, у моря.
– Честное слово, Геныч, не до шуток. И потом – там ждут. Я не знаю. Я могу, – он с отчаяньем посмотрел на Охлопкова, на Ирму, – могу вернуть, пожалуйста.
Они не отвечали, и он начал рыться в карманах.
– А, да, черт… новая же куртка. Ну, потом, по новому адресу. Или у Романа спрошу, вы напомните, чтоб не забыть, а то в спешке…
– Дюш, с какой стати?
– Тут такие хитросплетения, такой клубок… да ну к черту!
– Ладно, давай в коротком пересказе. Комната чья?
Раздались два звонка. В комнате стало тихо. Охлопков двинулся было, но Елесин порывисто встал, поднял руку:
– Нет. Я сам.
Бледный, как его шарфик, Елесин вышел. Вернулся уже слегка порозовевший.
– Это Роман, – объяснил он. – Ждет на “жигуле”. Ему надо заправиться, тут недалеко бензоколонка. Пока будете собираться, он сгоняет.
Молчавшее радио внезапно начало прохрюкиваться сквозь табачного цвета сетку. Все посмотрели на черный ящичек. Радио смолкло.
– Куда собираться, Дюш?
– Надо подумать! – с ласковым воодушевлением отозвался тот. – Куда бы, куда бы он мог вас отвезти?.. Да куда угодно! Какие ваши варианты? – И, увидев усмешку на лице Охлопкова: – Нет, это серьезно. Все в самом деле так. Так, а не иначе. Начнем с того, что вы без прописки. И в любую минуту сюда могут нагрянуть.
– Кто?
– Милиционер! – выпалил Дюша и добавил: – С мамой.
Препирательства продолжались до второго пришествия Елесинского товарища. Он пришел предупредить, что еще пять минут – и он уезжает. Елесин просил подождать еще хотя бы пятнадцать минут. Но тот отказывался. Ну хотя бы десять минут. Нет, он прямо сейчас уезжает.
– Он прямо сейчас уезжает! – воскликнул с угрозой Елесин, вбегая в комнату.
Охлопков кивнул в ответ. Елесину ничего не оставалось, как только последовать за товарищем, чертыхаясь.
…Когда они легли спать, в старом радиоприемнике внезапно опять что-то сдвинулось, хрустнуло, как будто треснуло – заструился с шелестом песок, – и в динамик хлестнуло волной, медно дрожащей, и она застыла, замерзла… снова рассыпалась, и в комнате вдруг чисто и звонко замерцали, залучились трубы и вспыхнули раскатисто-торжественно топки атомохода, отчалившего во враждебную ночь. Полночь.
Охлопков зарисовывал буфет: стойку, колбы для приготовления газированной воды, пустые чистые перевернутые стаканы, стопку салфеток, на полках по стене бутылки в жестком свете ламп. Ирма спала на стульях напротив актерской Доски почета, и отечественные звезды взирали на нее участливо, высокомерно, отчужденно, насмешливо. Ее волосы тускло рыжели в полумгле.
Телефонный звонок – Ирма вздрогнула – заставил его отложить картонку с листом, подойти к конторке билетерши. Звонил Степовой. Его голос звучал немного элегически:
– Приветствую, как дела? Что там показывают? Соломоныч дверь не отремонтировал?
– Разве может он отремонтировать ее за день, если уже полгода она болтается на соплях, – хмурясь, ответил Охлопков. К чему пустые вопросы.
– Ну мало ли, – сказал печально Степовой. – Может, и его уволили или пригрозили. Да-а, – вздохнул он, – веселенькое было местечко. Ты со сменщиком еще не знаком?
Охлопков удивился, он не знал, что лейтенант уже не служит здесь по совместительству. Тот усмехнулся:
– Ну-ну. Уборщицы небось все рассказали. Представили в лицах.
– Что?
– Да все. Всю эту прелестную историю.
Нет, Охлопков ничего не знал.
– Гм, в самом деле? – недоверчиво спросил Степовой. – А я уж думал, общественность бурлит, требует расправы… Ну тем лучше. Я запросто, по старой, как говорится, памяти, загляну на огонек?..
Охлопков покосился на спящую Ирму, замялся.
– Ну, мы же в некотором смысле остались коллегами. Хотя, честно говоря, я уже думал – турнут из части. Нет, пронесло. Ну, понятно, тут мужики как-никак. Прониклись. Да я все опишу за чашкой чая. Есть у тебя там в шкафчике заварка? Принести? Да! еще один штрих, Геночка. Заварки на троих хватит? Я не один, сам понимаешь.
– Пожалуй, нет, – тут же ответил Охлопков с облегчением.
– Хм… гм?
– Я тоже не один.
– О! Великолепно. Купим вина – и…
– Вряд ли, – мрачно сказал Охлопков.
– Не понял? Какие-то проблемы?
– Да…
– И… они нерешаемы?
– Нет.
– Этого не может быть. Перестань, дружище. Ну же, очнись! Что понурился? Взгляни на меня. Если бы ты взглянул, то увидел бы: мое лицо сияет бодростью, как пожарная каска на смотре. Несмотря ни на что. А смотреть есть на что. На все эти мерзопакостные обстоятельства. Ну и что? Я не раскисаю. Переиграл в юности руку, блестящую карьеру пустил под откос… – Степовой скорбно помолчал, и в это время Охлопков вспомнил бравурные деревянные звуки партизанского пианино, это был какой-то фокстрот. – И восстал, аки псица Феникс из, можно сказать, пепла. И кто знает, возможно, даже наверстал упущенное в ночных бдениях. Впрочем, и тут судьба показала мне козью морду. Возможно, со стороны все выглядело комично, но мне было не до смеха. На самом деле история получилась печальной. Я лишился почти всего. Но не угас и не повесил нос! Чего и тебе.
