Барух неуютно поерзал на своем деревянном табурете и снова небрежно кивнул.
— Терпение, терпение, Барух! Послушай еще немного — я уже приближаюсь к вопросам, обладающим для тебя первоочередной важностью. Наша замечательная свобода основывается на определенных обязательствах, которые без обиняков выразил совет Амстердама. Ты, без сомнения, знаешь, каковы эти обязательства?
— Что мы не будем поносить христианскую веру, не будем пытаться обращать христиан или вступать с ними в браки, — отозвался Барух.
— Нет, кое-что еще. Как же ты, при твоей-то выдающейся памяти, — и не помнишь других обязательств! Давай я тебе напомню. Гроциус также объявил, что все евреи старше 14 лет должны заявить о своей вере в Бога, Моисея, пророков, загробную жизнь, и что наши религиозные и светские власти должны гарантировать, с риском в противном случае потерять нашу свободу, что ни один из членов конгрегации не скажет и не сделает ничего, что бросит вызов любому аспекту христианских религиозных догм или будет направлено на их подрыв.
Рабби Мортейра сделал паузу, а потом, подчеркивая каждое слово взмахом указательного пальца, проговорил медленно и с нажимом:
— Позволь мне остановиться на этот моменте, Барух, — ибо это главное, что тебе необходимо усвоить. Атеизм или попрание религиозного закона и авторитета — как еврейского, так и христианского — строжайше запрещены. Если мы покажем голландским гражданским властям, что не можем управлять самими собой, то потеряем свою драгоценную свободу и снова должны будем подчиниться христианским властям!
Рабби Мортейра сделал еще одну паузу.
— Я закончил свой урок истории. Моя главная надежда состоит в том, что ты поймешь: мы здесь по-прежнему чужаки, и хотя сегодня у нас есть некоторая ограниченная свобода, мы никогда не будем полностью независимы. Даже сегодня нам нелегко жить как свободным людям, поскольку многие профессии для нас закрыты. Помни об этом, Барух, когда обдумываешь свою жизнь вне этой общины! Вполне может быть, что ты выбираешь голодную смерть!
Барух начал было отвечать, но рабби заставил его замолчать, погрозив пальцем.
— Есть еще один момент, который я хочу подчеркнуть. Сегодня само основание нашей религиозной культуры подвергается нападкам. Волны иммигрантов, продолжающие накатывать на Голландию из Португалии, — это сплошь евреи без всякого иудейского образования. Им запрещали изучать иврит, их заставили заучивать католические догмы и молиться по-католически. Они зависли между двумя мирами со своей шаткой верой и в католические догмы, и в иудейское учение. Моя миссия — позвать их обратно, вернуть домой — к их еврейским корням. Наша община процветает и развивается; мы уже выводим в люди ученых, поэтов, драматургов, каббалистов, врачей и печатников. Мы на пороге великого возрождения — и для тебя в нем есть место! Твоя ученость, твой острый ум и талант учителя был бы нам огромным подспорьем. Если ты станешь учить рядом со мной, если ты примешь на себя мой труд, когда меня уже не будет, ты исполнишь мечты своего отца в отношении тебя — и мои тоже.
Ошеломленный, Барух заглянул рабби в глаза.
— Что вы имеете в виду — работать рядом с вами? Мне непонятны ваши слова. Вспомните: я ведь просто лавочник, и к тому же под херемом!
— Херем еще не совершен. Он не стал реальностью, пока я не объявил о нем публично в синагоге. Да, парнассим обладают высшей властью, но у меня среди них огромное влияние. Двое недавно прибывших марранов, Франку Бенитеш и Якоб Родригес, вчера перед парнассим дали показания под присягой — очень тяжелые для тебя показания. Они сообщили, что ты полагаешь, что Бог — это не более чем природа и что грядущего мира не существует. Да, это тяжкие обвинения, но, между нами говоря, я не верю их свидетельству и знаю, что они исказили твои слова. Они — племянники Дуарте Родригеса, который пышет на тебя злобой из-за того, что ты обратился в голландский суд, дабы уклониться от своего долга перед ним, и я убежден, что это он приказал им солгать. И, поверь мне, я не единственный, кто так считает.
— Они не лгали, рабби…
— Барух, приди в чувство! Я знал тебя с рождения и знаю, что время от времени ты, как и все остальные, питаешь глупые мысли. Я умоляю тебя: учись у меня, дай мне очистить твой разум! А теперь слушай. Я сделаю тебе предложение, которого не сделал бы ни одному другому человеку на земле. Я уверен, что могу предложить тебе пожизненное содержание, которое навсегда избавит тебя от необходимости заниматься торговлей и позволит вести жизнь ученого. Ты меня слышишь?! Я предлагаю тебе дар пожизненной стипендии, жизнь, которую ты будешь вести в чтении и размышлении! Ты можешь даже лелеять крамольные мысли, когда станешь искать подтверждающие или отрицающие доказательства раввинского учения. Подумай об этом предложении: целая жизнь полной свободы! И она достанется тебе при всего одном условии: молчать. Ты должен согласиться держать при себе все мысли, которые вредят нашему народу.
Казалось, Барух оцепенел в раздумьях. После долгой паузы рабби спросил:
— Что скажешь, Барух? Теперь, когда пришло твое время говорить, ты почему-то хранишь молчание.
— Много раз, сколько — и не вспомню, — начал Барух спокойным голосом, — мой отец говорил о вашей с ним дружбе и о том, насколько высоко он вас ценит. Он также говорил, что вы высокого мнения о моем уме: «беспредельный разум» — вот слова, которые он вам приписывал. Вы действительно так говорили? Он правильно приводил ваши слова?
— Да, я так и говорил.
— Я полагаю, что мир и все сущее в нем действует в согласии с естественным законом, и что я могу пользоваться своим разумом, если буду применять его рационально, чтобы обнаружить природу Бога и реальности, найти путь к праведной жизни. Я уже говорил вам все это прежде, не так ли?
Рабби Мортейра пристроил подбородок на сложенные ладони и кивнул.
— Однако сегодня вы предлагаете, чтобы я всю жизнь подтверждал или отрицал свои взгляды, сверяясь с раввинским учением. Это не мой путь — и моим он не будет! Раввинская власть основана не на чистоте или истине. Она опирается только на мнения, выраженные поколениями суеверных школяров — ученых, которые верили, что мир плоский, что вокруг него вращается солнце, и что один-единственный человек по имени Адам внезапно появился на свет и зачал род человеческий.
— Ты отрицаешь божественность Бытия?!
— А вы отрицаете свидетельства, доказывающие, что существовали цивилизации задолго до израильтян? В Китае? В Египте?
— Какое святотатство! Ты что, не понимаешь, что подвергаешь опасности свое будущее место в грядущем мире?
— Нет никакого рационального свидетельства о существовании грядущего мира!
Рабби Мортейру словно громом поразило.
— Именно об этих твоих словах донесли племянники Дуарте Родригеса! Я-то думал, что они лгут по приказу дяди!
— Наверное, вы меня не слушали — или не хотели слышать, когда я чуть раньше сказал: они не лгали, рабби.
— А другие выдвинутые ими обвинения? Что ты отрицаешь божественное происхождение Торы, что Моисей не писал Тору, что Бог существует лишь в философском смысле, и что церемониальный закон не является священным?
— Они не лгали, рабби.
Рабби Мортейра уставился на Баруха, раздражение переросло в гнев.
— Даже одного из этих обвинений, любого, достаточно для херема; вместе же они заслуживают самого тяжкого херема, когда-либо налагавшегося на еврея!
— Вы были моим учителем — и учили меня хорошо. Позвольте мне отдать вам долг, составив этот херем за вас. Вы когда-то показывали мне несколько самых строгих херемов, наложенных венецианской общиной, и я помню их слово в слово.
— Я уже говорил, что у тебя будет время для дерзости! Теперь, как я вижу, оно пришло, — рабби Мортейра умолк, чтобы взять себя в руки. — Ты меня убиваешь! Ты хочешь полностью уничтожить мои труды. Ты знаешь, что целью всей моей жизни было утверждение главной роли загробной жизни в еврейской мысли и культуре. Ты знаешь мою книгу, «Вечная жизнь души», которую я вложил тебе в руки во время бар-мицвы. Ты знаешь о моих дебатах с рабби Абоабом по этому вопросу и о моей победе?
— Да, конечно.
— Ты так легко от этого отмахиваешься! Ты хоть представляешь, что тогда было поставлено на карту? Если бы я проиграл те дебаты, если бы было законно установлено, что у всех евреев будет одинаковый статус в грядущем мире и что добродетель останется без награды, а отступничество — без кары, разве ты не понимаешь, каковы были бы последствия для нашей общины?! Если люди уверены в том, что для них найдется место в грядущем мире, то чем же побудить их снова обратиться в иудаизм? Если бы не было наказаний за злодеяния, как, думаешь ты, смотрели бы на нас голландские кальвинисты? Долго бы продержалась наша свобода? Ты что, считаешь, я в детские игры игрался?! Подумай о последствиях!
