Хасан задумался — ненадолго. Как раз от таких встреч родители его неизменно и предостерегали, но ведь ему уже не двенадцать лет. Что дурного с ним может случиться? В худшем случае этот малый окажется извращенцем — тогда они просто поговорят, и все. Улицы Глазго и Лондона научили Хасана немалой изворотливости.
Сидя в кабинке интернет-кафе и прихлебывая чай, купленный им навынос в соседнем «Кафе-Браво», Хасан, чтобы скоротать время, просматривал свою электронную почту. Они договорились, что «Серый Всадник» узнает его по имевшейся в «МестоДляВас» фотографии, так что красная гвоздика в петлице кожаной куртки Хасану не понадобится.
— Вы, я так понимаю, Хасан?
На мужчину, занимавшего соседнюю кабинку, он никакого внимания не обратил. Интересно, как долго тот наблюдал за ним, пока он копался в почте?
— Да.
Хасан встал, протянул правую руку и получил неожиданно теплое рукопожатие.
— Я — Салим. Думаю, мы можем обойтись без дурацких интернетовских псевдонимов.
Мужчина лет тридцати, ростом немного выше Хасана, с африканскими — эфиопскими, быть может, — корнями, открытым, дружелюбным лицом и лондонским выговором. На краткий миг он приобнял Хасана за плечи. Серьга в мочке левого уха.
— Тут неподалеку есть соковый бар. Если хотите, можно в нем и поговорить.
— Хорошо.
Хасан сознавал, что держится слишком настороженно, и жалел, что не смог с большей сердечностью ответить на дружеский жест Салима, но, в конце концов, встреча их выглядела довольно странно: переход от гипотетической реальности электронных псевдонимов к теплоте человеческих прикосновений.
Они прошлись по Графтон-Уэй до сокового бара, он же кафе, заставленного круглыми столиками и легкими металлическими стульями. Хасан любил такие места: современные, без спиртного; их становилось все меньше — заведений, не отошедших в собственность «Кафе-Браво», «Фолджерса» и прочих американских монстров с их кисловатым, дорогим кофе, липнувшими к зубам оладьями и длинными очередями.
Он заказал манговый сок и отметил про себя, что Салим сделал то же самое.
— Я видел ваш блог в «МестоДляВас», — сказал Салим. — Я пользуюсь им… ну, как мощной поисковой машиной, которая проводит отбор по множеству ключевых слов. Прочитав то, что вы написали, я смеялся и не мог остановиться.
— Я понимаю, это немного смахивает на подростковый лепет, просто…
— Нет-нет, я вовсе не о том. Я смеялся от радости — потому что каждое ваше слово представлялось мне справедливым. Наша с вами встреча была предопределена.
— Вот как? — Хасан, несмотря на всю его настороженность, невольно улыбнулся. Дюжий Салим напоминал ему медведя Балу из мультфильма «Книга джунглей».
— Да, — улыбнулся Салим. — Я руковожу дискуссионной группой в мечети, которая стоит неподалеку от вашего дома. Рядом со станцией «Паддинг-Милллейн». Раз в неделю мы собираемся после молитвы и обсуждаем нашу веру, нашу жизнь, пытаемся найти способ соединить их в одно целое. Мне кажется, что многие из традиционных мусульман просто произносят пустые для них слова — понимаете? — а помолившись, думают, что этим все и кончается. Мы же делимся мыслями о том, каким образом Коран может стать жизненной программой каждого из нас. О том, что ислам — это на всю жизнь.
— А не просто на Рождество.
— Что?
— Да так, глупая шуточка. Про собаку. Из рекламы Общества защиты животных. «Собака — это на всю жизнь, а не просто на…»
— Вы часто подшучиваете над верой?
— Нет-нет. Вовсе нет, — быстро ответил Хасан. Черт.
— Вы родились в Шотландии?
— Да, — ответил Хасан. — А это имеет значение?
— Нет. Для нас — никакого, — снова улыбнулся Салим.
— Хорошо.
— Ну так вот, как вы думаете, не захочется вам поприсутствовать на наших собраниях? Со священными книгами вы явно знакомы и к тому же ищете то, что могло бы сделать вашу жизнь более осмысленной.
Хасан задумался. Все свелось к тому, что его просто призывали возвратиться к прежней вере, и это немного разочаровывало. Но с другой стороны, он и сам чувствовал: пора. В таком возвращении домой, к первоосновам, ощущалось нечто привлекательное, тем более что политика, сама по себе, его несколько разочаровала. «Джок». О господи.
— Хорошо, — сказал он. — Но при условии, что мне не придется произносить какие-то речи или делать публичные заявления.
— Конечно, — согласился Салим. — Возможно, мы несколько более ревностны в вопросах веры, чем люди, принадлежащие к поколению вашего отца. Ну вы понимаете. Но мы и традиционны. У нас все основывается на Священной Книге, не на ее истолкованиях.
— Никаких публичных выступлений. Вы обещаете?
— Я думаю, рано или поздно вам захочется выступить. Однако все будет зависеть только от вас.
Салим оплатил счет, вручил Хасану брошюрку, чтобы тот ее прочитал.
— Мы встречаемся в ближайшую среду. Придете?
— Возможно. Наверное.
III
Габриэль Нортвуд вглядывался сквозь окно своего барристерского кабинета в теплую морось, недавно посыпавшуюся на Эссекс-Корт. Он только что прикончил вторничную «особо сложную» головоломку «судоку» и обломал зубы о кроссворд «Тестинг». Выбросив их в мусорную корзину, он снял с полки роман, который читал в последнее время, один из самых неторопливых у Бальзака, — Габриэль взял его в библиотеке, поскольку денег на приобретение книг у него не водилось. Динамичность сюжета его не волновала. Как и обилие действия — Габриэлю нравилась свойственная Мастеру основательность деталей: каменные плиты, свинец, ярь-медянка; судебные приказы, которые пишутся от руки, и приходно-расходные книги. Положив ноги на стол, он взял книгу в левую руку, а правую протянул к мышке, щелкнул по значку электронной почты и стал смотреть, как на экране открывается ящик входящих сообщений. Два новых. Одно от его финансового консультанта. Тема: Ваша декларация по НДС. Второе от [email protected] Тема: 22 дек, pour-mémoire.
Он совсем забыл о том, что приглашен на обед к Топпингам. Возможно, ему и хотелось забыть об этом. В мозгу человека, утверждал французский психолог Пьер Жане, никогда и ничто не пропадает; просто путь, по которому необходимо пройти, чтобы отыскать затерянное, может блокироваться другим трафиком или скрытой потребностью в забвении — примерно то же говорил и бывший одно время коллегой Жане Зигмунд Фрейд: ничего случайного в процессе мышления, считал старый моравский толкователь сновидений, не бывает.
Если следовать этой логике, неудачи Габриэля — его собственных рук дело. Отсутствие работы нельзя приписать одной лишь случайности или нежеланию солиситоров обращаться к нему, ни даже тому, как он проявляет себя в суде; хотя бы отчасти оно должно объясняться волей самого Габриэля.
Все может быть, думал Габриэль. Обстоятельств знакомства с Топпингами он теперь уже не помнил — скорее всего, дело не обошлось без Энди Воршоу, приятеля по Линкольнс-Инн; все, что тогда потребовалось от Габриэля, — это прийти к ним в дом и продемонстрировать приличные манеры, после чего он навеки попал в список потенциальных гостей: одинокий мужчина, которого всегда можно пригласить в гости и посадить за стол между двумя незнакомыми ему женщинами.
И все же мысль об обеде представлялась Габриэлю приятной. Пища, которую он поглощал в столовой во время ланча, была отнюдь не такой сносной, какой казалась прежде; ему уже не нравилось сидеть на длинных скамьях вместе с другими барристерами, не нравилось, что столовую они называли «Домус» и то, как норовили перепереть строки Овидия на свою кухонную латынь. Фирма, обслуживающая прием у Топпингов, наверняка предусмотрит самое малое три перемены блюд. Большая часть гостей, надо полагать, будет весь вечер стараться съесть как можно меньше, отодвигая еду на край тарелки и расточая при этом лицемерные похвалы угощению. Но ведь должен же кто-то из сидящих за столом поглощать предлагаемые хозяевами блюда, а Габриэль был достаточно худ, чтобы управиться со всеми тремя без посторонней помощи; неделю назад ему даже пришлось купить подтяжки, чтобы брюки не сваливались (купить в книжном магазине, но тут уж ничего не поделаешь).
В дверь просунул голову Сэмсон:
— Чай в кабинете мистера Хаттона, мистер Нортвуд.
— Спасибо, — ответил Габриэль.
В кабинете Юстаса Хаттона, КА, из окна виднелся кусочек Темзы. Здесь, среди коробок с документами и сложенных в башенки скоросшивателей, из которых торчали свернувшиеся в трубочки желтые листки, стояли сотрудники адвокатской конторы. Когда Хаттон вступал в здание Королевских судов правосудия, клерки катили перед ним, точно носильщики на вокзале, тележки, нагруженные документами, необходимыми для выступления в апелляционном суде. «Если ваши лордства позволят, я начну этот день с краткого описания моего хозяйства» — так неизменно начинал он свое выступление, расположившись внутри редута из составленных одна на другую картонных коробок, а затем принимался объяснять судьям систему, пользуясь коей он будет называть документы, которые намеревается представить на их рассмотрение. Их лордства, сколь ни блистали они во всем, что касалось юриспруденции, с такой же неизменностью принимались ворчливо жаловаться на необходимость возиться с бумагами. «Четвертая коробка, вторая папка, третье приложение, страница сорок четыре, абзац седьмой… Не кажется ли вам, что это некоторый перебор… даже для вас, мистер Хаттон?»
