— Шон вместе с Джафи на работе в Сосалито. Вернутся часам к пяти.
— Я схожу к избушке, посмотрю на нее и подожду их там.
— Можешь и здесь посидеть, пластинки послушаешь.
— Да я не хочу тебе мешать.
— Ты мне вовсе не будешь мешать, я только повешу белье, испеку хлеба на вечер и кое-что заштопаю. — С такой женой Шон, плотничавший весьма нерегулярно, умудрился отложить в банк несколько тысяч долларов. И, как патриарх в старину, он был щедр, всегда настойчиво угощал тебя, и если у него в доме было двенадцать человек, он устраивал большой обед (простой, но вкусный) на широкой доске во дворе, и там всегда стоял большой кувшин красного вина. Это, однако, было общественным уговором, и он очень строго за этим следил: на вино скидывались, а если люди приезжали, как оно всегда бывало, на несколько выходных подряд, то должны были захватывать с собою еду или давать на нее деньги. Потом ночью, под кронами и звездами, когда все были уже накормлены и пили красное, Шон выносил свою гитару и пел народные песни. Когда я от этого уставал, то просто забирался на свою горку и ложился спать.
Пообедав и немного поговорив с Кристиной, я поднялся на гору. Склон круто уходил вверх прямо от задней двери. Громадные пондерозы и еще какие-то хвойные, а на участке по соседству — сонный выгон с дикими цветами и два красивых гнедых жеребца опустили гибкие шеи к молочным травам под жарким солнцем. Ой-ё-ёй, это будет пограндиознее лесов Северной Каролины! — подумал я, поднимаясь. В траве на склоне лежали три огромных эвкалипта, которые Шон и Джафи свалили и уже раскряжевали (распилили на круглые кряжи) мотопилой. Теперь они установили колоду и начали колоть кряжи клиньями, кувалдами и двойными топорами. Узенькая тропинка на вершину холма забирала так круто, что приходилось пригибаться почти до самой земли и идти как обезьянка. Тропка шла вдоль длинного ряда кипарисов, которые посадил старик, умерший на этой горке несколько лет тому назад. Они не позволяли холодным туманным ветрам с океана свободно гулять над участком. У моего восхождения было три стадии: задний двор Шона; затем ограда, обносящая настоящий олений питомник, где как-то ночью я действительно увидел оленей — целых пять, они отдыхали (весь этот район служил для дичи убежищем); затем последняя ограда и поросшая травою верхушка с неожиданной ложбинкой справа, где под деревьями и за цветущими кустами едва виднелась сама избушка. За нею — хорошо сработанной и состоящей, на самом деле, из трех комнат, только одну из которых занимал Джафи, — было сложено много дров, стояли козлы для пилки, топоры и размещалась уборная без крыши — просто дырка в земле, прикрытая доской. Это было как первое утро мира на прекрасном подворье, солнце лилось сквозь густое море листвы, вокруг прыгали птички и бабочки, тепло, сладко, пахнет горным вереском и цветами за колючей проволокой, натянутой до самой вершины горы, откуда открывается вид на весь Приморский Округ. Я вошел в избу.
К двери была прибита доска с китайской надписью, я так никогда и не выяснил, что эти иероглифы означали, вполне возможно — «Мара, уходи прочь» (Мара-искуситель). Внутри я увидел всю прекрасную простоту образа жизни Джафи — чисто, разумно, странно-богато, причем на украшательство не истрачено ни единого цента. Старые глиняные кувшины взрывались букетами цветов, собранных во дворе. Книги аккуратно сложены стопками в ящиках из-под апельсинов. Пол покрыт недорогими циновками. Стены, как я уже говорил, обиты джутом — а это, наверное, самые красивые на свете обои, приятные глазу и хорошо пахнут. На циновке Джафи лежал тощий матрасик, сверху — большая пестрая шаль, а в головах — аккуратно свернутый на день спальный мешок. В нише, за занавесью из джута — его рюкзак и прочие шмутки, убранные с глаз подальше. На джутовой стене висели красивые репродукции старых китайских росписей по шелку и карты Приморского Округа и северо-западного Вашингтона, разные стихотворения, написанные им и просто нанизанные на гвоздики, чтобы все могли прочесть. Самым последним, наколотым на остальные, было: «Началось только что, когда колибри остановилась над крыльцом в двух ярдах от меня за распахнутой дверью, потом исчезла, а я уже не мог заниматься и увидел столб из красного дерева, косо вбитый в слежавшуюся землю, запутавшийся в громадном кусте желтых цветов выше моей головы, через который я продираюсь всякий раз, когда захожу сюда, пенистая сеть солнечного света сквозь его лианы. Белоголовые воробьи оглушительно чирикают в кронах, петух в долине внизу все кукарекает и кукарекает. Снаружи Шон Монахан — у меня за спиной читает Алмазную Сутру на солнышке. Вчера я читал "Перелеты Птиц. Ржанка Золотистая и Крачка Арктическая", а сегодня эта большая абстракция — у моих дверей, ибо вскоре все юнко и малиновки улетят, а гнездящиеся скребуны выберут всю слабину, и вскоре в жарком мареве апрельского летнего дня по всему холму я и без книжки буду знать, что морские птицы погнались за весной на север вдоль побережья: они будут вить гнезда на Аляске через шесть недель.» Оно было подписано: «Джафет М. Райдер, Кипарисовая Изба, 18:III:56».
Мне не хотелось ничего нарушать в доме, пока он не вернется с работы, поэтому я вышел наружу, прилег в высокую траву на солнышке и прогрезил весь день в ожидании. Но потом понял, что с таким же успехом могу приготовить для Джафи славный ужин, снова спустился с горки, дошел по дороге до магазина, купил фасоли, солонины, разных круп, вернулся, развел огонь в дровяной печке и сварил хороший котелок новоанглийской фасоли с черной патокой и луком. Я поразился, увидев, как Джафи запасает еду — на полке, сразу рядом с печкой: две луковицы, апельсин, мешочек проращенной пшеницы, баночки с кэрри в порошке, рис, таинственные кусочки сушеных китайских водорослей, бутылочка соевого соуса (чтобы готовить его загадочные китайские блюда). Соль и перец были у него аккуратно завернуты в целлофановые мешочки и стянуты резинками. На свете не было ничего, что Джафи бы когда-нибудь испортил или выбросил. Теперь я вводил в его рацион питательную мирскую свинину с фасолью — может, ему это и не понравится. Еще у него был здоровый шмат коричневого кристининого хлеба, а хлебным ножом ему служил обычный тесак, воткнутый в доску.
Стемнело, и я сидел и ждал во дворе, не давая котелку с фасолью остыть на плите. Я наколол дров и увеличил их груду за печкой. С Тихого океана начало задувать туманом, деревья низко гнулись и шумели. С вершины горки не было видно ничего, кроме деревьев: одни деревья, целое ревущее море деревьев. Просто рай. Когда похолодало, я зашел внутрь, поворошил угли, напевая, и закрыл окна. В окна вставлялись просто куски дымчатого пластика, хитро вправленные в рамы Уайти Джоунзом, братом Кристины — они пропускали свет, но выглянутъ сквозь них наружу было невозможно, а от холодного ветра они защищали. Вскоре в уютной избушке стало тепло. Через некоторое время в ревевшем море деревьев в тумане я услыхал: «хоо!» — то Джафи возвращался домой.
Я вышел встретить его. Он подходил по высокой траве, уставший от дневных трудов, топая своими сапожищами и перебросив куртку через плечо.
— Ну, Смит, вот ты и добрался.
— Я приготовил тебе славный котелок фасоли.
— Правда? — Он был невообразимо рад. — Ох, что за облегчение, когда приходишь с работы домой, и не надо самому готовить. Умираю от голода. — Он зарылся прямо в котелок, помогая себе хлебом и запивая горячим кофе, который я сварил на печке в кастрюльке — заварил его по-французски, лишь помешивая ложкой. У нас получился замечательный ужин, мы потом зажгли трубки и разговаривали, а пламя ревело. — Рэй, у тебя будет великолепное лето на пике Опустошения. Я тебе все про него расскажу.
— У меня и весна будет великолепной вот в этой самой избушке.
— Чертовски правильно, первым делом нам надо пригласить на эти выходные одних славных новых девчонок, с которыми я познакомился, — Психею и Полли Уитмор, хотя погоди, гм-м. Я не могу пригласить обеих сразу, они обе в меня влюблены и будут ревновать. Ну все равно у нас каждый уикэнд будут большие вечеринки: начнем внизу у Шона, а закончим здесь. А завтра я не работаю, поэтому мы наколем для Шона дров. Это все, чего он от тебя хочет. Хотя, если хочешь, можешь поработать с нами в Сосалито на будущей неделе — там можно зашибать по десятке в день.
— Чётко… на нее можно купить много мяса, бобов и вина.
Джафи вытащил хороший набросок кистью: там была изображена гора.
— Вот тебе гора, которая будет над тобою нависать: Хозомин. Я ее сам нарисовал два лета тому назад с пика Кратер. В тысяча девятьсот пятьдесят втором я впервые попал в Скагит — проехал стопом из Фриско в Сиэттл, и потом вглубь, у меня только-только пробивалась борода, а голову я начисто выбрил…
— Начисто?! Зачем?
— Чтобы быть как бхикку, сам знаешь, как об этом в сутрах.
