Уолдридж по очереди всмотрелась в лица сестер.
— Те, кто сейчас поднимет руку, должны ухаживать за ним так, как ухаживали бы за членами своей семьи или даже лучше. Все, кто это сделает, покажут, насколько они лучше, чем он.
Уолдридж оглядела сестер еще раз. Они переглянулись. Наконец старшая сестра отделения, Никки Хэмптон, подняла руку. Ее примеру последовала еще одна сестра, потом третья. В конце концов руки подняли все медсестры.
— Спасибо. Я горжусь вами, — сказала Уолдридж и пожала руки всем сестрам, назвав каждую по имени. Потом, хромая, направилась к лифту.
В результате пламенной речи Уолдридж, когда в отделение прибыла бригада во главе с хирургом-трансплантологом доктором Джоном Мэйги, голова Джаспера была безупречно перевязана и обработана. Глядя на такую работу, никто бы не подумал, что сестры плюются от отвращения при одном взгляде на этого пациента.
Несмотря на повязку, было видно, что у Джаспера нет правой половины черепа. Повязка закрывала пустую правую глазницу, а из вставленного в полость черепа дренажа оттекала кровянистая жидкость.
— Он готов? — раздраженно спросил Мэйги, невысокий коренастый крепыш. Он уже переоделся в хирургическую форму и держал под мышкой бланки протоколов забора органов. Мэйги уже позвонил в операционное отделение, чтобы убедиться, все ли готово.
— Думаю, что да, — ответила Никки Хэмптон. — Сейчас я только спрошу дежурного резидента, доктора Робидо.
По протоколу надо было перед забором органов еще раз осмотреть пациента, чтобы окончательно удостовериться в смерти мозга. Хэмптон пошла за врачом, а Мэйги остался на месте, не скрывая нетерпения.
Мишель Робидо приблизилась к больному с таким видом, с каким служитель зоопарка подходит к шипящей кобре. Было ясно, что ей ни разу еще не приходилось констатировать смерть мозга. Мэйги сложил на груди руки и нетерпеливо барабанил пальцами правой руки по плечу левой.
— Вперед, — поторопил он резидента. — Не напугайте его каким-нибудь резким движением. — Хэмптон прикрыла рот рукой, чтобы не прыснуть. Другие сестры не были так вежливы.
— Мистер Джаспер, меня зовут доктор Робидо. Вы можете открыть глаз? — заговорила Мишель так, словно обращалась к кому-то за закрытой дверью. Мэйги, не выдержав, поднял руки. Остальные врачи его бригады только покачали головами.
— Слушайте, это дело можно как-нибудь ускорить? Шестеро больных в стране ждут его органов.
Мишель, явно нервничая, подняла веко левого глаза пациента и посветила в него фонариком.
— Зрачок расширен, реакция на свет отсутствует, — продиктовала она медсестре и, взяв Джаспера за руку, сильно ущипнула его за палец. Больной не сделал ни малейшей попытки высвободиться. — Реакция на болевые стимулы отсутствует.
Мэйги округлил глаза и насмешливо хмыкнул. Мишель обошла Джаспера, склонилась к его уху и прокричала:
— Мистер Джаспер, если вы меня слышите, то поднимите вверх два пальца.
— Или встаньте, — подсказал Мэйги, утрируя свой южный акцент, чем вызвал приступ всеобщего хохота.
В это время правая рука Джаспера поднялась, и он выпрямил два пальца — указательный и средний. Смех умолк как по команде. Полицейский резко выпрямился в кресле.
— Ой! — воскликнула Мишель. Она так резко отскочила от больного, словно сама подняла руку мертвеца. На какую-то секунду — до того как возобладал разум — ей показалось, что это колдовство какого-то луизианского вуду.
На пальцах Джаспера была видна синеватая тюремная татуировка. На левой руке L-O-V-E, на правой — H-A-T-E. На указательном и среднем пальцах было две буквы H-A.
Мишель взяла себя в руки, снова склонилась к уху Джаспера и крикнула:
— Отлично, мистер Джаспер. Теперь поднимите третий палец!
Не опуская руку, Джаспер согнул указательный палец. Теперь вызывающе торчал только средний палец. Видимо, приставания врача утомили больного.
Мэйги побагровел. Не говоря ни слова, он резко повернулся и пошел к выходу.
— В следующий раз, прежде чем вызывать бригаду, удостоверьтесь, что ваш больной действительно умер, — сказал он, обернувшись в дверях.
Мишель оправилась от потрясения. Осталось лишь легкое головокружение.
— Еще немного, и мы изъяли бы из этого человека сердце, почки, печень и роговицу левого глаза — а ведь он на самом деле еще жив, — сказала Мишель и, помолчав, добавила: — Кто сказал, что у него произошла смерть мозга?
— Ну, сюда его прислал Кот, — ответила сестра Хэмптон. — Какой невролог его смотрел, я не знаю.
Тина Риджуэй стояла в вестибюле больницы, объясняя младшему резиденту преимущества и недостатки хирургического лечения болезни Паркинсона, когда в здание своей походкой победителя вошел заведующий кардиохирургическим отделением Бак Тирни едва ли не в обнимку с генеральным директором больницы Морганом Смитом. Тирни обычно не шел, а выступал — расправив плечи, выпятив грудь и вскинув подбородок, как уличный забияка, но сегодня он широко улыбался, похлопывая Смита по спине, как будто они были не в больнице, а шли поиграть в гольф в престижном мичиганском клубе.
Тина лихорадочно огляделась, ища объяснения такому неприкрытому энтузиазму. Она не доверяла искренности Тирни и терпеть не могла его чрезмерно раздутое «я». Если он так открыто демонстрирует свою близость к генеральному директору, значит, что-то готовится. Краем глаза Тина заметила доктора Николаса Бренковского, заведующего терапевтическим отделением, который направлялся к лифту.
— Простите, — рассеянно извинилась она перед резидентом и почти бегом бросилась наперерез Бренковскому. Тина хорошо знала Бренковского и его жену. Их дома на южном берегу Мартас-Винъярд в Эдгартауне стояли рядом, и они частенько захаживали друг к другу выпить коктейль, поесть вареных лобстеров и поболтать. Тина перехватила его в дверях лифта:
— Ник, можно тебя на два слова?
Они выбрались из людского потока и отошли в сторонку.
— Как дела, Тина? — спросил Николас. Он прожил в Штатах больше двадцати лет, но до сих пор говорил с легким русским акцентом.
— Ник, я только что видела, как в больницу вошли Бак Тирни и Морган Смит, обнявшись, как влюбленные голубки. Ты всегда в курсе событий. Скажи мне, что происходит?
— Тина, ты что, в самом деле ничего не слышала? Наш друг Бак уговорил Моргана построить за сорок миллионов новое крыло под кардиохирургическое отделение. Этот вопрос будет обсуждаться на совете директоров, но, похоже, он уже решен. Мы станем кардиохирургической больницей штата, а может быть, и всего Среднего Запада.
— Но как он смог это протолкнуть?
По всем меркам жизнь Уитфилда Брэдфорда Тирни III удалась. Шеф кардиохирургии в Челси, крепкий мужчина с квадратными плечами и квадратной челюстью, был в молодости футбольной звездой по прозвищу Бак. Прозвище это он получил еще в детстве, когда, незадолго до своего шестого дня рождения, подстрелил самца пятнистого оленя. В 1970 году Бака Тирни провозгласили самым лучшим спортсменом среди школьников Мичигана. Потом он стал помощником тренера футбольной команды Мичиганского университета. Выиграв матч «Розовой чаши» и окончив медицинский факультет университета в Уэйне, Бак Тирни женился на бывшей мисс Энн-Арбор, стал отцом троих образцовых детей и заслужил репутацию хирурга высочайшего класса. Бак сохранил прекрасную форму и, хотя говорил всем, что это не имеет никакого значения, каждый день тренировался в переоборудованном под спортивный зал подвале своего дома.
Баку было уже за пятьдесят, но, глядя на него, можно было легко себе представить, как он наденет шлем и выйдет на футбольное поле. Если Бак не оперировал, то играл в гольф, в котором тоже достиг немалых успехов. В конце концов он стал если не ведущим игроком в гольф, то по крайней мере был к этому весьма близок.
Свое спортивное мастерство Бак Тирни оттачивал в старом «Озерном клубе» — не столь известном, как клуб «Августа», но таком же престижном и закрытом. Ходила даже такая шутка — в «Озерный клуб» нельзя попасть, если не знаешь названия озера, на берегу которого он играет. А озер в том крае было великое множество. Тирни был одним из 150 членов этого клуба. В списке была вся старая финансовая элита Мичигана. В клубе состояли высшие руководители «Форда» и «Дженерал моторс», это прибавляло престижа и отразилось на качестве площадки для гольфа на живописном берегу озера Кавано. Тот факт, что Тирни, выходец из старого семейства Челси, получил приглашение в клуб, будучи всего лишь начинающим хирургом, был лишним свидетельством его принадлежности к сливкам высшего общества. Первые пять лет клубные взносы за Тирни платил его опекун и благодетель, большой любитель футбола и богатый человек, ибо взносы были не маленькими. Все зависело от того, какие именно суммы шли на содержание клуба. Годовой взнос был нефиксированным — он мог равняться восьми тысячам долларов, а мог — восьмидесяти. Взнос исчисляли просто — делили расходы поровну на 150 человек. Как говорится в старой пословице: если хорошо попросить…
