Вполне возможно, через много лет такой же вот следователь, разбирая опасное преступление, вглядится попристальней в прошлое и увидит там его, Сулимова. Не хотел, а наследил в будущем.
А ты не Ванька Клевый, не темная Евдокия Корякина, ты уже видел на их горьком опыте, из каких безобидных оплошностей возникают трагедии. Видеть — и допустить! Как тут не чувствовать вины?..
Загремевший телефон заставил Сулимова очнуться. Кто там еще? Скорей всего где-то случилось новое преступление, нуждаются в нем. Но с такой путаницей в голове, с сомнениями в себе ехать на новое дело? И вообще, сумеет ли он теперь избавиться от неуверенности, сможет ли работать как работал?
— Сулимов слушает!
— Не удивляйтесь, говорит Памятнов. Учитель Памятнов, Аркадий Кириллович. Надеюсь, не успели еще меня забыть?
— Вы?!
— Я справлялся у дежурного, когда вас можно поймать завтра. Он сообщил, что вы и сейчас здесь. И вот… не обессудьте.
— Слушайте! — неожиданно для себя закричал Сулимов. — Вы-то мне и нужны!
— Вы мне тоже.
— Тону, Аркадий Кириллович, спасите!
— Увы, сам пузыри пускаю.
— Так давайте сейчас друг за друга подержимся. К берегу, может, прибьемся.
Короткая заминка на том конце провода, наконец решительное:
— Приезжайте. Жена будет уже спать, но кофе вам обещаю.
17
Жена Аркадия Кирилловича работала в оптической лаборатории ОКБ, расположенной на самой окраине города, вставала в шесть утра. Чтоб не мешать ей, они пристроились на кухне.
На столе чашки с обещанным кофе, над столом на стене большой художественный календарь, каждый месяц на нем — красочный пейзаж. Календарь показывал золотую солнечную осень, а в окно настойчиво барабанил дождь. Время от времени оживал холодильник, начинал сердито бормотать, словно выговаривал неожиданному гостю за вторжение.
Сулимов встрепан, сверкает бешеным оскальцем из-под усиков, рассказывает с захлебцем, залпами — выпалит и умолкнет, мучительно морщится, стараясь разобраться в запутанных мыслях. У Аркадия Кирилловича на темном лице набрякшие складки, устал, погружен в себя.
— Я вижу, вижу, что в одну цепочку становлюсь с Ванькой Клевым, старой Евдокией, Пуховым — нового Рафаила Корякина, того гляди, миру подарю… И если б кто меня толкал к этому, принуждал… Не взбунтуешься, войну не подымешь — нет противника! Рад бы сразиться, да пустота перед тобой! — очередной горячий залп Сулимова.
Аркадий Кириллович поднял веки, встретил его ищущие блестящие глаза, усмехнулся:
— Ошибаетесь — сражение идет, и отчаянное.
— У меня? С кем?
— С самим собой.
Сулимов с досадой крякнул:
— То-то и оно, как глупый щенок, кручусь, свой хвост кусаю и рычу оттого, что больно.
— Вы считаете, что за преступление непременно кто-то должен ответить? — спросил Аркадий Кириллович.
— Убийство же! Не несчастный случай, не стихийное бедствие — продукт, так сказать, человеческих действий. Значит, не господь бог повинен, а кто-то из людей. Непременно!
— А виновника не находите. Больше того, себя чувствуете виноватым. Себя, к убийству совсем не причастного. Что-то вы противоречите… сам себе. Чем это не война? Внутренняя.
Озадаченное сопение, блуждающий взгляд. Наконец Сулимов хмуро поинтересовался:
— Так в каком же случае я прав?
— Правы в обоих случаях, — невозмутимо ответил Аркадий Кириллович.
— Ну, так не бывает.
— Так бывает всегда и всюду. О единстве противоположностей, надеюсь, слышали?
— Слышал, преподавали — почку губит распускающийся цветочек.
— Вот у вас тоже распускается цветочек.
— Какой именно?
— Чувство ответственности за других, прошу прощения за избитость выражения.
— Эва! — удивился Сулимов. — А раньше, выходит, ответственности у меня не было, без нее жил.
— Всем нам за него — расплата…
— Всем нам — расплата… — повторил Сулимов. — М-да-а… Это что же, я и дальше буду чувствовать… расплату? За каждого прохвоста?.. Бежать тогда мне надо из угрозыска — свихнусь.
— А разве острей чувствовать, глубже понимать противопоказано для вашей работы?
— Наша работа зауми не терпит — держись закона, отсебятины не допускай, помни о том, что преступник — враг общества, а значит, и твой враг. А у тебя к этому врагу эдакое личное… Опасно.
— Не клевещите на себя.
Сулимов уставился в чашку с остывшим кофе. Аркадий Кириллович сочувственно к нему приглядывался.
— Ладно! — встряхнулся Сулимов. — Обо мне хватит. Вы попросить что-то у меня хотели, надеюсь, что не противозаконное.
— Предоставьте мне трибуну, — произнес Аркадий Кириллович.
— Что-о? — опешил Сулимов.
— Как вы считаете: должен случай с Колей Корякиным послужить уроком для учителей и для учеников?
— Уж если такое ничему не научит, то считай себя деревом, не человеком, — проворчал Сулимов.
— А вот наша школа собирается сделать вид — это нас не касается.
Сулимов замялся:
— Странно… Вчера бы я за это не особенно осуждал — на рожон лезть добровольно. Зачем?
— А сегодня? — спросил Аркадий Кириллович.
— А сегодня… что ж, может, вы и правы…
— Меня пытаются связать, требуют молчания. И не могу я говорить ученикам одно, когда остальные учителя — другое. Ералаш в головах учеников получится, а среди учителей разногласие, разброд, склоки. Действовать в одиночку?.. Нет! Должен убедить.
— Легкое занятие!
— Трудно еще и потому, что общественное мнение на стороне школы. Гороно всячески превозносил нас, газеты нас славили, родители гордились, что их дети у нас учатся. Пока не удастся перевернуть общественное мнение, уроки из случившегося скорей всего будут нежелательные. Уже сейчас Колю Корякина в классе считают чуть ли не героем.
— Та-ак! — сердито выдавил Сулимов. — Чем же я вам могу быть полезен?
— Вытащите меня на суд свидетелем. А уж обвиняемым я и сам стану.
— Трибуна?..
— Почему бы и нет? К такому процессу со всех сторон будет усиленное внимание.
Сулимов разглядывал учителя беспокойно поблескивающими глазами.
— Внимание будет… — согласился он.
— И не бесстрастное, — добавил Аркадий Кириллович.
— Да уж сыр-бор разгорится.
— Ну а при таком пожаре у моих коллег учителей вспыхнет совесть. Неужели вы думаете, что они останутся холодными, когда вокруг будут бушевать страсти?
— Гм… Положим.
— Положим?.. Вам этого кажется мало, Сулимов? Ой нет, люди с опаленной совестью способны на многое.
— На что?! — воскликнул Сулимов. — На то, чтобы спасти ребят от пьяных отцов, от мошенников, от шкурников, которые непременно начнут наставлять — греби все к себе, что плохо лежит?.. Для этого надо жизнь вычистить до блеска! Под силу это вам?
— Жизнь вычистить нам не под силу, Сулимов, но под силу будет показать, что такое хорошо, что такое плохо в этой еще не вычищенной до блеска жизни.
— А раньше вы разве этого не показывали?
— То-то и оно, что не все показывали, стеснялись показывать жизнь, какой она есть — нечищеной, неумытой.
— Но знали же и без вас ребята, что в семье Корякиных творится. Наружу лезло! Знали — и что?..
— А то, что тактично отворачивались — мол, не замечаем. Ложный стыд перед правдой и к ученикам перешел.
— Отворачивайся не отворачивайся, а беда все равно стряслась бы.
Аркадий Кириллович ответил не сразу, сидел, навесив голову над столом.
— А вы попробуйте представить Колю, — начал он. — Да, Колю Корякина, который делится всем, что происходит в семье, с товарищами, не стыдится, а рассчитывает на отзывчивость, не боится, что вызовет злорадный смех за спиной.
— Трудно представить.
— Трудно. В том-то и дело — герой уголовного романа, всех чуждающийся одиночка. Как вы считаете — он от природы такой нелюдим?
— Н-не думаю.
— Обстоятельства сделали?
— Скорей всего.
— Ну а если б в иные обстоятельства он попал, в нашей школе хотя бы, — каждый день сталкивался бы с сочувствием к себе, твердо знал, что может рассчитывать на отзывчивость… Скажите, могла бы ему прийти тогда в голову мысль — убью ненавистного отца?..
Сулимов, подобравшись, сидел, озадаченно помигивал. Аркадий Кириллович решительно ответил за него:
— Любая другая, но только не эта!
— М-да-а… — протянул Сулимов.
И наступило долгое молчание. Со стены улыбчиво сияла календарная золотая осень, за неприютно черным окном монотонно и суетно трудился непрекращающийся дождь. У Аркадия Кирилловича вновь свинцово обвисли складки лица. Сулимов пошевелился.
— Пора мне и честь знать… Но еще вопросик, если позволите, на прощание: ту игру, о какой вы мне рассказывали… кончите или как?
— Игру нашу закончил Коля Корякин.
