Около полуночи позвонил Фокин. Я продолжал наливаться виски. К этому моменту половина посетителей пили на мой счет. Купеческие жесты раньше мне не были свойственны. Распакованный миллион кардинально изменил мои привычки.
Лева говорил так, словно продолжал давно начатый разговор:
— Только что мне приснился сон. Странный необычный сон. Никак не могу его разъяснить.
— Загляни в сонник.
— У меня нет сонника. Зато у меня есть ты. Я не могу не поделиться с тобой впечатлениями, — сказал он.
— Потерпел бы до утра.
— К утру я могу все позабыть.
— Тогда валяй.
— Будто я стою перед небесными вратами…
— Плохо дело, — прервал я его. Я подумал, а что, если это сон в руку? И с удовольствием добавил: — Это означает, что ты вот-вот помрешь.
— Типун тебе на язык! Так вот, стою я, значит, пред златыми небесными вратами. Охраняют их вооруженные до зубов бородачи, такие, знаешь, суровые, непреклонные. Они ни о чем меня не спрашивают, но дают понять, что дело мое решенное. А я уперся и говорю: не хочу, мол, умирать, пустите меня по второму кругу! Ну что вам, сукам, стоит?
— Кажись, ты выпивши…
— Не скрою, выпил. С горя. Меня обманывает так называемая невеста. Кроме того, она переколотила мне всю посуду. За что ни возьмется… Кофейник вчера грохнула. А он денег стоит. И вообще она во все суется. Кстати, передай пламенный антикоммунистический привет Тамаре Владимировне. Если честно, я от нее без ума. Все думаю, как бы ее у тебя отбить. Или по-товарищески позаимствовать на время. Не посоветуешь, как это сделать?
— Иди проспись.
— Ты прав. Пойду досматривать сон. Может, удастся уломать этих бородатых гадов запустить меня по второму кругу.
Ближе к полуночи, прихватив с собой обеих блондинок, я на такси покатил домой.
…Еще не рассвело, когда я, наскоро умывшись, сел за письменный стол. Надо было закончить статью о работах русских авторов, рассматривавших вопросы любви в литературе. Пришлось взъерошить память. В голове зашевелились имена властителей дум великого прошлого: Бердяев, Мережковский, Андрей Белый, Брюсов, Ильин, Соловьев.
— Так, на чем я остановился? — спрашивал я себя. — Ага, кажется, нашел. «Соловьев видел в любви два начала: природное и идеальное, и поэтому процесс любви включает в себя как восхождение, так и нисхождение, или, говоря словами Платона, Афродиту небесную и Афродиту земную. Но в конечном счете в любви, по мнению Соловьева, возрождается образ божий, то идеальное начало, которое связано с образом вечной женственности. Воплощение в индивидуальной жизни этого начала создает те проблески неизмеримого блаженства, то «веяние нездешней радости», которое знакомо каждому человеку, испытавшему когда-либо любовь».
Прочитал, встряхнул головой. Неужели это я написал?! Кстати, о женственной природе Христа писал, кажется, какой-то француз. Ромен Гари?..
Я услышал за спиной шуршание. Обернулся. В дверях спальни увидел двух обнаженных девиц, которые, лукаво улыбаясь, пальчиками указывали на разобранную постель.
Я опять встряхнул головой, потом резко вскочил и распялил рот в зверином рыке.
Как писал Соловьев? «Идеальное начало…»? Какое там, к черту, идеальное начало! Просто мне срочно нужна была женщина! Все высокоумные разглагольствования властителей дум великого прошлого о целомудренной любви в мгновение ока разбились о прозу — о примитивное желание безотлагательного соития. Оно, как всесокрушающая стихия, было неконтролируемо и непреодолимо. А я и не помышлял ему препятствовать.
Мопассан утверждал, что за ночь, проведенную с женщиной, приходится расплачиваться страницей романа. Значит, получается так: одна ночь с какой-нибудь курносой красоткой — и долой к чертям собачьим целую страницу шедевра?! Но о Мопассане вспоминаешь лишь тогда, когда ночь любви уже позади. И в то же время если бы не было этих ночей, не было бы и великих любовных романов.
Глава 16
…Прошло девять дней. Мы съездили на кладбище, пробыли там недолго — нечего баловать покойников, потом опять собрались в самой большой редакционной комнате. Женщины накрыли стол. Ими умело руководил Семен Орловский, наш новый художник-оформитель. Он внес в тоскливую прозу поминального стола питейно-закусочную поэзию, и стол, покрытый простым ватманом и уставленный закусками, выглядел чрезвычайно привлекательно. Запотевшие бутылки водок и вин, трехслойное сало, селедка с зеленым лучком и серсо во рту, черный хлеб, горки блинов, килька пряного посола — все это призывно и соблазнительно пахло и понуждало нас кружить вокруг стола и сладострастно облизываться.
— Вот бы так каждый день… — размечтался Берлин.
— Жаль, что похороны и поминки так редки, — вздохнув, поддержал его Лондон.
Прибыл запыхавшийся Фокин. И сразу подсел к Бутыльской.
— Достопочтенная Эра Викторовна, я мог бы вызвать вас… — он внезапно закашлялся.
— Нежели на дуэль?..
— На допрос! — пояснил Лева. Он промокнул усы платком и, немного отдышавшись, продолжил: — Но лучше переговорить прямо здесь, под водку и селедку, — он скосил повлажневшие глаза на пышный поминальный стол и потянулся к водочной бутылке. — По моим сведениям, вы были знакомы с гражданином Корытниковым Павлом Петровичем.
— Остынь, Лева, давай лучше помянем Брагина. А на допрос я могу и прийти. Мне нечего бояться. Я чиста как слеза ребенка.
— Но вы же были с ним близко знакомы.
— С кем, с Корытниковым? Я со многими знакома, с тобой, например. И что из того?
— Бог вам судья, почтеннейшая Эра Викторовна, — Фокин налил ей и себе. — Открою секрет: Корытников замешан в некрасивых историях. Этой ночью убит и ограблен маршал Богданов, украдено полотно кисти самого Сурбарана… Какая-то падла заменила его талантливой подделкой.
— Мать честная! — Эра Викторовна схватилась за сердце.
Я бы тоже схватился за сердце, если бы не боялся, что это заметит Фокин. Неожиданная смерть Богданова меня потрясла. Помимо того что мне было жаль старика, это сулило лично мне ряд неприятностей. Если сыскари с Фокиным во главе докопаются до полной правды… Кстати, откуда Фокин мог знать, что маршал являлся владельцем шедевра Сурбарана?
— Украдена картина, не имеющая цены, — как бы угадав мои мысли, сказал он. — Маршал, сам того не подозревая, держал у себя дома бесценное сокровище. Картина исчезла в Германии в самом конце войны. Думаю, маршал, пользуясь правом победителя, прикарманил ее в качестве трофея. И, по-моему, правильно сделал. Но по запросу немецкой стороны, а конкретно по просьбе Дрезденской галереи, наши соответствующие органы несколько лет назад были вынуждены приступить к расследованию. Даже мы на Петровке об этом не знали. Нас проинформировали об этом только сейчас, когда маршала убили… А ваш Корытников бесследно исчез! Вы скажете, совпадение? Как бы не так! Мы давно к нему присматривались… Что прикажете мне делать?
— Не тянуть с поисками преступников, — жестко ответила Бутыльская. Глаза ее были мокры от слез. Но она умела брать себя в руки, в этом ей не откажешь.
— Я это и без вас знаю! — рявкнул Фокин.
— Лева, не груби мне! Ах, Богданов, Богданов… Какая потеря! Замечательный был мужик, редкий. Когда это произошло?
— Я же говорю, сегодня ночью. Что вас связывало? Какие у вас были отношения?
— Когда-то мы дружили семьями.
— Семьями?! Ой ли?
— Лева, ты на что намекаешь?! Мне 82 года, а может, даже и больше! Если что и было, давно быльем поросло. Что же касается картины… Тебе-то что беспокоиться, коли она не имеет цены?
— Эра Викторовна, не валяйте дурака!
— Лева!
— Мне не до церемоний! Поймите, это дорогущий Сурбаран!
— Мне-то что до этого?
— «Cherchez la femme», — говорят французы. Добавлю классическую формулу: ищите мотив. По завещанию маршала вы получаете все, включая мебель, ковры, картины, черт знает сколько клеток с бесценными птицами…
