У снова посмотрел на расщелину, а потом побрел вниз по склону холма. В конце концов он нашел одного из старейшин поселка, тоже родом из Нинтока.
— А-а, Очкарик У, Полицейский У! Несколько человек из твоей семьи вон там. — Он ткнул скрюченным иссохшим пальцем наверх. — В доме твоего родственника У Вампака.
— А сколько погибло, Досточтимый Господин?
— Ети их, все эти оползни, откуда я знаю? Я что, хранитель этого склона? Пропавших без вести десятки.
Очкарик У поблагодарил его. Когда он нашел нужную лачугу, там был Девятый Дядюшка, Бабушка, жена Шестого Дядюшки и их четверо детей, и жена Третьего Дядюшки с ребенком. У Пятого Дядюшки была сломана рука, и он держал её в наспех сделанном лубке.
— А остальные? — спросил он. Не хватало семи человек.
— В земле, — сказала бабушка. — Вот чай, Очкарик У.
— Благодарю вас, Почтенная Бабушка. А Дедушка?
— Он отошел в Небытие ещё до оползня. Он отошел в Небытие ночью, до оползня.
— Джосс. А Пятая Племянница?
— Нет её. Пропала куда-то.
— Может, она ещё жива?
— Может быть. Шестой Дядюшка ищет её сейчас внизу, и остальных тоже, хотя она — бесполезный рот. А где мои сыновья, и их сыновья, и их?
— Джосс, — печально произнес У. Он не проклинал богов и не благословлял их. Боги совершают ошибки. — Мы воскурим «палочки судьбы»[356], чтобы они смогли благополучно переродиться, если есть это перерождение. Джосс. — Он присел на ломаный ящик. — Девятый Дядюшка, а наша мастерская, наша мастерская повреждена?
— Нет, благодарение всем богам. — Бедняга был в ступоре. Он потерял жену и троих детей, а сам каким-то чудом выбрался из грязевой пучины, которая поглотила всех. — Мастерская в целости.
— Хорошо. — Все бумаги и материалы к проекту «Фридом файтер» тоже уцелели — вместе со старой пишущей машинкой и древним копиром «Гештетнер». — Очень хорошо. Значит, так, Пятый Дядюшка, завтра ты покупаешь станок для формовки пластика. Теперь мы будем делать цветы сами. Шестой Дядюшка поможет тебе, и мы снова начнем работать. Тот с отвращением сплюнул.
— А платить-то за него чем? Как нам начинать? Как мы сможем... — Он замолк и вытаращил глаза. Все ахнули. Очкарик У вытащил свернутые в рулончик банкноты. — Айийя, Досточтимый Младший Брат, теперь я вижу, что ты наконец поумнел и последовал примеру Змеи!
— Как мудро! — с гордостью провозгласили хором все остальные. — Благословите все боги Младшего Брата!
Молодой человек не стал возражать. Что ни скажи, все равно не поверят, пусть думают что хотят.
— Завтра же начинайте искать хороший подержанный станок. Заплатить можешь только девятьсот долларов, — сказал он старшему брату, зная, что, если нужно, можно будет выделить на это и полторы тысячи.
Потом он вышел на улицу — договориться с родственником, владельцем этой лачуги, чтобы тот сдал оставшимся без крова угол, покуда не отстроятся, — и торговался с ним, пока не счел арендную плату подходящей. Довольный тем, что сделал все возможное для клана У, Очкарик оставил родню и побрел вниз по склону назад в Главное управление. Душа разрывалась от горя, так и хотелось крикнуть богам, что это несправедливо или безрассудно — забрать у него стольких родственников, забрать Пятую Племянницу, которой всего день или два назад была дарована жизнь во время другого оползня.
«Не будь глупцом, — приказал он себе. — Джосс есть джосс. У тебя в кармане целое состояние, у тебя впереди будущее в Эс-ай, надо заниматься проектом „Фридом файтер", а когда кому помирать — это уже решать богам.
Бедная малышка Пятая Племянница. Такая милашка, такая прелесть».
— Боги есть боги, — устало пробормотал он, повторив, как эхо, последние слова, которые слышал из её уст, и вычеркнул её из памяти.
18:30
Похрустывая старыми суставами и что-то бормоча про себя, А Тат поднялась по широкой лестнице Большого Дома и поковыляла дальше по Долгой галерее, которую терпеть не могла, как и эти лица: ей казалось, что они все время следят за ней. «Слишком много здесь призраков», — думала она с суеверным страхом. А Тат знала многих изображенных на портретах при жизни, ведь она выросла в этом доме и родилась в нем восемьдесят пять лет назад. «Как это нецивилизованно — держать духов в рабстве, вешая их подобия на стену! Куда лучше вверять их памяти, где и должны обитать духи».
Увидев нож, которым Карга пронзила сердце своего отца на портрете, она, как и всегда, поежилась. «Цзю ни ло мо, вот уж бешеная была штучка с неутолимым демоном „нефритовых врат". Все оплакивала втайне утрату свекра, сетовала на свою судьбу: что вышла за слабака сына, а не за отца, что ей не суждено было разделить ложе с Тайбанем. Потому и пылали её „нефритовые врата" неутолимым огнем страсти.
Айийя, а все эти чужаки, что много лет поднимались по этим ступеням, чтобы взойти к ней, — варвары всякого роду и племени, разных лет, обличья и стати — она отметала их, как мякину, забрав и использовав их эликсир, а пламень тот как был, так и остался».
А Тат снова поежилась.
«Все боги свидетели! Воистину „нефритовые врата" и „одноглазый монах" суть инь и ян, воистину превечны они, воистину богоподобны, и не дано им пресытиться, в какой бы великой мере ни снедали они друг друга. Благодарение всем богам за то, что родители позволили мне принять обет целомудрия, дабы я посвятила жизнь воспитанию детей, дабы никогда не сокрушил меня „дымящийся стебель", после чего такой же я не осталась бы уж никогда. Слава всем богам, что не каждой женщине нужны мужчины, чтобы вознестись наравне с богами. Слава всем богам, некоторые женщины предпочитают миловаться с женщинами, касаться их, целовать и наслаждаться с ними.
У Карги на старости лет тоже были женщины, но ей юные объятия доставляли лишь удовольствие, а не удовлетворение, как мне. Странное дело, с цивилизованной девушкой она себе забавляться позволяла, а вот с цивилизованным мужчиной, который тем или иным манером, любовными ли приспособлениями или без них, наверняка загасил бы её огонь, — никогда. Все боги свидетели, сколько раз я ей повторяла? О таких вещах она говорила только со мной!
Бедная, какая же она была глупышка со всеми своими извращенными мечтами о власти, фантазиями изощренной похоти, как у старой вдовствующей императрицы[357], — и ни одному „жезлу" не дано было избавить Каргу от кошмаров, что мучали её всю жизнь».
А Тат оторвала взгляд от ножа и побрела дальше.
«Никогда этому Дому не быть в мире, пока кто-нибудь не вырвет нож и не выбросит его в море, проклят он или нет».
Старуха не стала стучаться в дверь спальни, а вошла бесшумно, чтобы не разбудить, и, встав рядом с широкой двуспальной кроватью, стала смотреть на него. Это было любимое время, когда её дитя, уже мужчина, ещё спал, один, и можно было вглядываться в его черты, изучать их, не переживая из-за раздражения Главной Жены, недовольной тем, что старая ганьсунь ходит туда-сюда.
«Глупая женщина, — угрюмо размышляла А Тат, рассматривая морщины на его лице. — И почему ей не выполнить свой долг Главной Жены и не найти моему сыну ещё одну жену — молодую, способную рожать детей, цивилизованную, какая была у старого Зеленоглазого Дьявола? Тогда в доме снова стало бы светло. Да, в этом доме должно быть больше сыновей: глупо рисковать, взваливая все будущие заботы на плечи одного сына. И как глупо уехать и оставить мужчину одного, в пустой постели, чтобы его соблазнила какая-нибудь сладкоречивая шлюха и его эликсир оказался растрачен напрасно в чужих кущах. И почему она никак не возьмет в толк, что нам нужно позаботиться о доме? Варвары».
Глаза его раскрылись, взгляд сосредоточился на ней, и он сладко потянулся.
— Пора вставать, сын мой, — сказала она, стараясь говорить резким, повелительным тоном. — Тебе ещё нужно помыться, и одеться, и сделать много телефонных звонков, хейя, и доставить своей бедной старой Матери ещё больше забот и больше работы, хейя?
— Да, Матушка, — зевая, промычал Данросс по-кантонски, потом встряхнулся, как собака, потянувшись ещё раз, встал с постели и голым пошёл в ванную.
Она критически оглядела его долговязое тело. Почти все ноги в жутких извилистых шрамах от старых ожогов, полученных в горящем самолёте. Но ноги крепкие, бока крепкие, и у ян непоколебимо здоровый вид. «Хорошо, — думала она. — Приятно видеть, что все хорошо». Но все же переживала, что он такой худой, никак не отпустит солидного брюшка, и это при его богатстве и положении.
— Ты мало ешь, сын мой!
— Больше чем достаточно!
— В ведре горячая вода. Не забудь сполоснуть зубы. Довольная, она стала застилать постель.
— Ему нужно бы отдохнуть, — бормотала она, не отдавая себе отчета, что говорит вслух. — Последнюю неделю работал без конца, как одержимый, страх и на лице был написан, и витал над ним. Такой страх может и в могилу свести. — Закончив с кроватью, она крикнула: — И смотри не задерживайся сегодня допоздна! Ты должен заботиться о себе, и если гуляешь с какой-то шлюхой, приводи её сюда, как человек благоразумный, хейя?
