По дороге к воротам спускался мальчик. Он надел фуражку, вскинул ранец на плечи и перебежал улицу у них за спиной.
— Погляди, какие они чистенькие, — сказала мать.
Они пошли назад к центральной площади. Мимо промчался автобус. Колин в первый раз почувствовал, как огромен город. В прошлом это было только слово, только смутные воспоминания о башнях и куполах да высокий тонкий шпиль, который он увидел из автобуса на той стороне долины. Теперь это были узкие улочки, и массивные здания, и магистрали — он уже заблудился среди них.
— Ничего, через неделю ты привыкнешь, — сказала мать.
Они ждали автобуса на остановке за собором.
— Надо будет поговорить с Коннорсами. Их сын учится тут. Ну, и знает дорогу, — добавила она.
В автобусе, когда он наконец подошел, Колин сидел молча. Он смотрел, как мелькают за окном городские окраины, река, поля, рощи, вересковая пустошь.
— На обед я там буду оставаться? — спросил он.
— На второй завтрак, — сказала мать и добавила: — Не можешь же ты лишний раз ездить в такую даль. — Она поправила пакет, лежавший у нее на коленях. Тебе и без этого придется вставать ни свет ни заря. И возвращаться ты будешь поздно. Да еще домашние задания. На них полагается час. Нет, кажется, там написано — полтора.
Дома они развернули пакет с формой. По требованию отца он поднялся к себе и надел ее.
Он спустился в кухню и увидел лицо отца. Отец смотрел на куртку, на большую эмблему, вышитую золотой ниткой на кармане, на золотой кант по швам куртки, доходивший до воротника, на фуражку с пуговкой и на золотые полоски, на эмблему спереди, на широкий козырек. Он поглядел на носки с двумя золотыми полосками по отвернутому краю. Его губы раздвинулись. Он заулыбался.
— Ого-го! Я бы его и не узнал.
— Вот теперь он выглядит прилично, — сказала мать.
Стивен застыл в дальнем конце кухни.
— Ну, а это что значит? — сказал отец.
Он провел пальцем под эмблемой.
— «Лейбор ипс волаптас», — прочел он вслух.
— Не знаю, — сказал Колин и помотал головой.
— А в магазине вы не спросили?
— Нет. — Мать тоже потрогала эмблему и провела пальцем по желтой нити.
— Лейбор… — сказал отец. — И еще что-то. Ты думаешь, они там все лейбористы-социалисты?
— Ну уж нет, — сказала мать.
— Это ведь одна из самых старинных школ в стране. Понимаешь? — добавил отец.
Он перестал улыбаться и покачал головой.
— Я даже и не думал, что мы этого добьемся. Кем мы были, и погляди, чего достигли.
Как-то вечером он пошел к Коннорсам. Они жили на другом конце поселка в отдельном коттедже. Коннорс был высокий, сумрачный, белобрысый — он учился в этой школе уже четвертый год. Его отец подарил Колину регбистскую рубашку в золотую и синюю полоску и стоптанные бутсы. А Коннорс обещал в первый день довести его до школы и договорился встретиться с ним на автобусной остановке.
Когда Колин вышел, Коннорс вышел вслед за ним.
— Я, пожалуй, предупрежу тебя, — сказал он. — Отец говорит, что так будет лучше.
— О чем? — сказал он.
— Новичков в первый день ловят в туалете и обмакивают.
Он уставился на лицо Коннорса — тупое, тяжелое, с красными щеками, словно он разговаривал с ним откуда-то издалека.
— А как?
— Дергают цепь.
Он представил себе это и помотал головой.
— А еще что? — спросил он.
— Ну, иногда, — сказал Коннорс, — они суют твою голову в раковину, полную воды. И считают до десяти, очень медленно, а потом отпускают.
Все лето его преследовало это видение — унитаз и раковина. Он приучал себя держать голову под водой и медленно считал до десяти. Как-то утром мать застала его в такой позе. Вода из раковины плескалась на пол.
— Что ты делаешь? — сказала она.
— Ничего, — сказал он и добавил: — Умываюсь.
По вечерам в постели он приучался задерживать дыхание. В конце концов он решил, что вытерпит, а если нет — так захлебнется.
Блетчли теперь иногда ходил в форме своей новой школы. Она была проще и строже его собственной: только эмблема на куртке и на фуражке. Он надевал ее, когда шел в воскресную школу, или за покупками, или гулять с матерью. Ему купили новый ранец, и он сидел у себя на крыльце, вытаскивал свою линейку, свою ручку, свою готовальню и показывал их Ригену, который не сдал экзаменов и смотрел на них с оглушенным видом, а потом, когда Блетчли убирал их, все так же ошеломленно смотрел куда-то в сторону. Еще Блетчли купили подарок за то, что он сдал экзамены, — красный велосипед с белыми целлулоидными щитками и загнутыми вниз ручками руля. Каждый вечер он катался на нем по улице взад и вперед.
— Мы бы тебе тоже чего-нибудь купили, не беспокойся, — сказал отец, — если б не такие расходы. А тут то да се, и новый братик или сестренка не за горами, вот лишних денег и не осталось.
Они обсуждали, не отправить ли его к дяде, к младшему брату отца, который жил в городе.
— Нет, лучше все-таки, чтобы вы дома остались. Вы оба, — сказал отец. — Когда время подойдет, я попробую перевестись в дневную, и будем спать все трое дома.
Он играл на улице, смотрел, как Блетчли катается на велосипеде, играл в крикет со Стрингером, Батти и братьями Батти. Смотрел, как другие ребята снова пошли в школу. В классической школе занятия начинались на две недели позже, и он в одиночестве бродил по поселку. Иногда он видел, как Коннорс катит куда-то на велосипеде, или встречал кого-нибудь из мальчиков, которых тоже приняли в городскую школу, но их ничто не объединяло, кроме затянувшихся каникул. Он приучал себя держать голову под водой все дольше.
Когда настал его первый школьный день, мать сказала, что проводит его до остановки. Время еще только шло к семи, и улицы были пусты. Он стоял в дверях, всем телом ощущая, что на нем форма. Мать надевала пальто.
— Я пойду один, — сказал он.
— А если Коннорс не придет? — сказала она.
— Сяду в автобус и без него.
— А в городе как же?
— Спрошу у кого-нибудь дорогу.
Она стояла на крыльце в распахнутом пальто и смотрела ему вслед. На углу он не помахал ей, только оглянулся и сразу пошел к остановке.
Она была в центре поселка, напротив пивной. До автобуса оставалось еще двадцать пять минут, и там никого не было. Он нес дождевик на руке, перекинув через плечо ранец — свой старый ранец, в котором ничего не лежало. Он сначала собирался взять регбистскую рубашку и стоптанные бутсы, но потом раздумал, хотя мать и настаивала.
Мимо проехал грузовик. За окном пивной виднелись смутные очертания напольных часов у стены. Но циферблата он различить не мог.
К пивной со стороны шахты подошел шахтер и сел на краю канавы, свесив руки между колеи. Потом подошел еще один. Потом двое или трое. Он отступил к витрине магазина, и их голоса доносились до него, как неясное бормотание.
Наконец из-за угла вышел Коннорс с каким-то мальчиком. Коннорс был без фуражки, и, если бы не потрепанный ранец, который он держал под мышкой, никто не догадался бы, что он едет в школу. Он был в длинных брюках, а школьную куртку — если он ее надел — полностью закрывал серый дождевик.
Коннорс мельком взглянул на него, кивнул и продолжал разговаривать с другим мальчиком. Они остановились у пивной среди шахтеров, и Коннорс постукивал каблуком по стене позади себя.
Второй мальчик был старше. Он держал потрепанный, стянутый ремнем чемоданчик. Из кармана его куртки торчала свернутая фуражка с эмблемой какой-то другой школы.
Колин ждал. Шахтеры напротив заметили его — ярко-синюю куртку, блестевший на солнце золотой кант, фуражку, новенький дождевик, перекинутый через руку. Один кивнул остальным, все захохотали.
Он стал смотреть в другую сторону. Остановка была на перекрестке двух шоссе в центре поселка — главное пересекало его с востока на запад, а шоссе с юга, от станции, за знаками «остановка обязательна» уходило на север, к Парку и старому помещичьему дому, сужаясь на гребне холма.
Оттуда и должен был появиться автобус, громыхая вниз по склону. Дважды он слышал рев мотора, и дважды с холма в клубах пыли скатывался грузовик.
Раздался новый взрыв смеха, и он покосился на витрину позади себя, на свое отражение — козырек фуражки, четкие линии куртки. В витрине были выставлены юбки, блузки, чулки и женское белье. Он уставился на дома напротив, где за магазинами на перекрестке шоссе круто уходило вниз. Он думал о том, что сейчас делают дома мать и Стив.
Появился автобус. Он летел вниз с холма, сверкая окнами, и остановился на углу. Шахтеры возле пивной поднялись на ноги.
Колин подождал, но Коннорс все еще разговаривал с мальчиком, прислонясь к стене.
Он влез в автобус и сел внизу.
За ним влезли еще пассажиры — мужчина в дождевике, женщина с корзинкой. Он услышал, как зашаркали их подошвы у него над головой. Потом стало тихо, только слышались бормочущие голоса шахтеров да иногда с треском вспыхивала спичка.
