— Ты имеешь в виду, если бы я был психотерапевтом?
— Да.
— Которым я не являюсь.
— Ну и что.
— Ну, не знаю, — говорит Оуэн. — Психотерапия — это сложный комплекс исследований и анализа. Поспешная постановка диагноза — это искажение самой сути процесса.
— Но ведь ты его уже поставил.
— Ясное дело. Это я так, для страховки. Чтобы, как всегда, ответственность с себя снять, если что.
— Принято. Ну, давай выкладывай. Ты считаешь, у меня нервный срыв?
— Да нет у тебя никакого срыва, — с тяжелым вздохом говорит он. — Не думаю, что ты на такое способен.
Только в устах Оуэна несклонность к нервным срывам могла прозвучать как недостаток.
— Так, навскидку могу сказать, что тебе, скорее всего, много лет недоставало любви родных и ты из-за этого чувствуешь себя одиноко. Очень может быть, что во многом поэтому у тебя и с другими отношения совершенно не складываются. Ты постоянно неудовлетворен, потому что никакая женщина не может заполнить тот любовный вакуум, который создали вокруг тебя родные. Ну а сейчас ты вернулся в родной город, столкнулся с теми самыми родными, любви которых тебе так не хватает, и больше не можешь сдерживать чувства вины, одиночества и утраты.
Довольно продолжительное время на обоих концах провода слышно только дыхание. Я обдумываю его слова.
— Довольно точно.
— А чего ты удивляешься! Я же небось самый умный и проницательный из всех твоих знакомых.
— Спасибо. Да, чего еще желать.
— Таблеток! — отвечает Оуэн. — Вот если бы я мог выписывать рецепты, это бы не помешало.
В Буш-Фолс ночь наступает быстро, фонарей-то мало, только на крупных перекрестках. К тому моменту, как я заканчиваю говорить с Оуэном и выхожу на крыльцо, на улице уже темно, слабый свет от входных дверей и садовых фонарей едва пробивается сквозь толстый покров пригородной ночи. Где-то поблизости собака требовательно завыла на спрятавшуюся за тучами луну, а издалека едва доносится звук проезжающей по Стрэтфилд-роуд машины. На лужайке валяется около десятка книг: похоже, в городе уже знают, как надлежит поступать с прочитанным экземпляром «Буш-Фолс».
На ступеньках сидит Джаред и при тусклом свете фонаря над входной дверью читает «Сирены Титана» в мягкой потрепанной обложке. Когда я выхожу на крыльцо, он поднимает на меня глаза и улыбается:
— Привет, дядя Джо.
Этот вот «дядя» по-прежнему режет мне слух, как тысячу раз произнесенное слово, смысл которого почти полностью стерся от многократных повторов.
— А ты вообще дома бываешь? — спрашиваю я.
— В последнее время нет, — отвечает он с кривой улыбкой.
— Любишь Воннегута? — Я опускаюсь на ступеньки рядом с ним, и потревоженные мошки пускаются в бешеную ритуальную пляску вокруг фонаря над входной дверью. Несколько секунд мы размахиваем руками, нанося мухам и комарам смертельные удары направо и налево, и оставшиеся в живых, сгрудившись у самой лампочки, в спешном порядке пересматривают план боевых действий.
— Неплохо пишет, — говорит Джаред. — Мне в школе задали «Бойню номер пять», и я как-то втянулся.
Я беру у него из рук книжку и быстро листаю, пока не добираюсь до необычного посвящения.
Все действующие лица, места и события в этой книге — подлинные. Некоторые высказывания и мысли по необходимости сочинены автором. Ни одно из имен не изменено ради того, чтобы оградить невиновных, ибо Господь Бог хранит невинных по долгу своей небесной службы.[2]
Тут Воннегут ошибся. Изменять имена, мне кажется, следует именно виновным.
Я возвращаю книжку Джареду, и он небрежно засовывает ее в задний карман штанов. На нем свободные черные джинсы и серый свитер, болтающийся на его гибком теле.
— Куда направляешься? — спрашивает он меня.
— Вообще-то никуда, — отвечаю я. В принципе, в ближайшее время хотелось бы позвонить Карли, но я еще не окончательно оправился после своего мини-срыва и последующего междугороднего сеанса психотерапии с Оуэном, так что мне требуется какое-то время, чтобы прийти в себя до разговора с ней.
— Тебе надо развеяться, — говорит Джаред, поднимаясь на ноги. — Хочешь прокатиться?
— Куда?
— Секрет.
Некоторое время я смотрю на племянника, вслушиваюсь в многоголосое пение сверчков и глубоко вдыхаю прохладный вечерний воздух.
— К черту все! — И я решаюсь отправиться с ним. Все начало происходить само по себе, как-то помимо меня. Стать просто беззаботным пассажиром — это тоже выбор и большое облегчение.
— Ну, супер, — говорит Джаред. — Наверное, придется поехать на твоей машине.
— А у тебя есть машина?
— Не-а. Поэтому-то, наверное, и придется поехать на твоей.
Он улыбается своей коронной улыбочкой и лениво плетется в сторону «мерседеса», на ходу отбрасывая волосы со лба и заправляя их за уши. Я стараюсь игнорировать тот факт, что меня везде приглашают по большей части потому, что ко мне прилагается тачка. Дойдя до машины, Джаред некоторое время оглядывает покореженную дверь и разбитую фару и сочувственно свистит в знак всеобщей мужской солидарности перед лицом изувеченной красоты, той солидарности, какую выказывают в основном в двух ситуациях: обрезания крайней плоти и крупного повреждения иномарки.
Он поворачивается ко мне, приподнимает брови, подставляет ладонь и говорит:
— Я поведу?
— Я слышал, что это тебя вчера Шон Таллон приложил, — говорит он светски, ведя «мерседес» по торговым районам на угрожающей скорости.
Я пристегиваюсь.
— Где это ты слышал?
Джаред пропускает мой вопрос мимо ушей.
— Он псих со справкой, имей в виду.
— Да я уж слыхал, — говорю я. — И что это значит?
Он пожимает плечами и делает резкий правый поворот.
— В общем-то, что не надо было с ним связываться.
— Отец твой, кажется, его не боится.
— С чем его и поздравляю! — кисло говорит Джаред.
Я задумчиво смотрю на племянника:
— Что у тебя с отцом?
— На этой неделе проблема в сережках.
Я собираюсь что-то сказать, потом сам себя обрываю — вроде какое мое дело, — но потом, конечно, все равно говорю:
— Ты же понимаешь, что у тебя период такой. Через пару лет ты все это перерастешь, и эта бунтарская ерунда потеряет для тебя всякий смысл.
— Возможно, — признает он, не отрываясь от дороги. — Но пока борьба в разгаре, я должен сражаться за правое дело.
Он улыбается:
— Можно сказать, работа у меня такая.
— Тогда ты просто трудоголик.
— Ладно, проехали, — отвечает Джаред. — А у вас с ним что?
— Да ничего особенного, буквально пара лет интенсивной семейной терапии — и проблема будет снята.
— Ну, тут, наверное, поезд ушел. Бабушки давно нет, а с дедушкой… сам знаешь что.
Я впервые слышу, как мою маму назвали бабушкой. Мне никогда не приходило в голову, что этот титул можно получить посмертно, и когда Джаред произносит его, я совершенно теряюсь. У меня сосет под ложечкой, и внезапно мне так сильно хочется заплакать, что продолжать беседу я не в состоянии. Несколько минут мы сидим молча, пока я не замечаю, что мы выехали из города по бульвару Портерс.
— Куда мы едем? — спрашиваю я. — Тут же нет ничего, кроме завода «Портерс».
— Точно!
— Что мы там забыли?
— Увидишь.
Центральный офис «Пи-Джей-Портерс» занимает массивное, разлапистое пятиэтажное здание, снаружи практически целиком покрытое непрозрачным темным стеклом и полированным камнем, эдакий памятник капитализму. Вокруг здания простираются гектары безупречных газонов, на них в стратегическом порядке раскиданы пруды и фонтаны, как будто офис выстроили прямо посреди поля для гольфа международного класса. Ощущение полной оторванности от мира усилено специально сохраненной полосой леса шириной в полгектара, которая окружает всю территорию. Эти огромные идиллические пространства — то ли памятник современной эргономике, то ли олицетворение непомерно раздутого коллективного эго семейства Портеров на пике их финансового благополучия.
Джаред проезжает мимо главного входа с запертыми воротами, и мы еще некоторое время едем по узкой дороге, петляющей между деревьями, пока он вдруг резко не сворачивает на лесную грунтовку. Она упирается в еще одни ворота в сетчатой восьмифутовой ограде, опоясывающей территорию «Портерс» по всему периметру. В лучах фар «мерседеса» неожиданно материализуется целая группа подростков, они возникают словно привидения. Ребята курят, прислонившись к стволам деревьев, и кидают в лес камни, с видом забытых мальчишек в ожидании Питера Пэна. Тут их изображение гаснет, потому что Джаред выключает фары, припарковавшись в лесу между джипом и «хондой-аккорд». Мы выходим из машины и подходим к ребятам — все они примерно возраста Джареда.
