Но откровенная радость Джин, когда она узнала меня, и ее свежий, почти детский голосок, довольно мило приправленный чуть-чуть театральным кокни, заставил меня на мгновение забыть о благоразумии.
— Я хочу быть с вами, — сказал я.
И в ту же секунду перед моими глазами возникла картина: Сьюзен в спальне берет телефонную трубку. Телефонный аппарат у нас в спальне был желтый, в тон портьер, и я отчетливо видел его и так же отчетливо слышал голос дежурной, с явным удовольствием сообщающий Сьюзен, что я выехал из отеля в четыре часа дня. Сьюзен редко звонила мне, когда я бывал в отлучке, но это еще не значило, что она не может позвонить. Одна веская причина для такого звонка сразу же пришла мне в голову, хотя именно о ней меньше всего хотелось бы мне думать.
— И я хочу быть с вами, счастье мое, — сказала Джин. — Я тоскую по дому.
В телефонной будке было удушливо жарко. Я ногой немного приоткрыл дверь.
— Боюсь, что сегодня я должен вернуться домой, — сказал я. — Барбара нездорова. Ничего серьезного, но она капризничает и требует папу.
— Как жаль. Бедная крошка. Что с ней такое?
— Еще не знаю точно, — сказал я. — Но ничего серьезного. Какая-то инфекция, которая сейчас свирепствует повсюду… — И я продолжал бормотать что-то, завлеченный своей ложью в эту ловушку, которая заставила меня (спохватившись, подумал я, когда уже покидал телефонную будку) приписать Барбаре почти все признаки тяжелой болезни, нагонявшей на всех страх в те дни, именно той самой болезни, о которой я не мог подумать без ужаса. А ведь, казалось бы, выбор был не так уж мал: если милосердный боженька любит детишек, то он, надо признаться, проявляет эту любовь весьма своеобразным способом.
Голос в громкоговорителе объявил что-то насчет леддерсфордского поезда. Взъерошенный, потный, я приостановился, прислушиваясь, и мне почудилось, что в этом голосе звучит предостерегающая нота. Поезд до Леддерсфорда, с остановками в Питерборо, Грэнтеме, Уэйкфилде и Танбери, отбывает в четыре сорок пять с десятой платформы. Передаем сообщение для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Его ложь разоблачена. Мистер Лэмптон будет за это наказан. Мистер Лэмптон будет за это наказан.
Мне вспомнилось вдруг, как я прощался с Барбарой утром в понедельник. Я тихонько проскользнул к ней в комнату, стараясь ее не разбудить, но не успел отворить дверь, как она тут же проснулась и протянула ко мне ручонки.
— Заработай много, много денежек сегодня, папа, — сказала она. — Целую большую уйму денежек.
— Зачем это? — спросил я.
— Тогда тебе не нужно будет больше уезжать, папочка.
Это воспоминание вызвало на моем лице улыбку, а грозный голос в репродукторе сник до заурядного монотонного перечисления станций назначения и времени отправления. Он мог бы все-таки прибавить, что Джо Лэмптон, невзирая на все его многочисленные недостатки, любит свою дочку. Впрочем, это не имело значения. Она это знала, и сам Джо Лэмптон это знал и солгал только для того, чтобы поскорее вернуться домой, к ней.
И хотя я не заработал в эту поездку ни единого пенса для себя, зато действительно сэкономил Барбариному дедушке «целую большую уйму денег». Я напомнил себе об этом, садясь за стол в вагоне-ресторане. То, что я предрекал две недели назад, произошло даже раньше, чем я ожидал. Мы не смогли выполнить в срок несколько крупных заказов, и в том числе заказ Тиффилда, и я был послан в Лондон, чтобы принести наши униженные (но не слишком) извинения по поводу того, что поставка стали КЛ-51 и ХА-81 задерживается по меньшей мере на месяц против срока. Одновременно с этим я должен был уговорить Тиффилда не аннулировать заказа, пусть даже ценой некоторых изменений условий в его пользу. К моему удивлению, Тиффилд, хотя и не нашел нужным скрывать своего восторга от того, что Брауну — в моем лице — пришлось выступить перед ним в роли просителя со шляпой в руке, все же оказался куда более уступчивым, чем я смел надеяться. Мы лишь слегка теряли теперь на КЛ-51, но это было вполне естественно — не мог же Тиффилд не воспользоваться случаем и не извлечь из создавшегося положения какую-то выгоду для себя. Хотя в контракте на КЛ-51 возмещение за срыв сроков в буквальном смысле слова оговорено не было, Тиффилд имел все основания отказаться от приема дальнейших поставок. Нашей главной торговой маркой была сталь ХА-81, а Тиффилд являлся столь крупной фирмой, что небольшая уступка, сделанная ему, не имела особенного значения. Новый производственный процесс, который осваивался сейчас у Тиффилда, зависел от ХА-81, а Тиффилд, понятно, хотел начать производство в срок. Но задержка на несколько месяцев не могла разорить его, а мы были не единственной фирмой, обладающей возможностью выпускать эту сталь.
Все это мы разрешили как бы между прочим, на ходу: за аперитивом я обрисовал ему наше предложение в общих чертах, и прежде, чем подали кофе и коньяк, он уже принял его. Даже снижение расценок возникло как бы невзначай: Тиффилд назвал цифру, наблюдая, как официант разрезает его ростбиф, а я просто кивнул в знак согласия. Сейчас мне даже не верилось, что все это сошло так легко и гладко. И что Тиффилд всерьез предложил мне перейти на работу к нему, — тоже не верилось. Я старался припомнить поточнее, что именно он сказал, когда я прощался с ним, высадив его из автомобиля почему-то, как ни странно, возле магазина самообслуживания.
— Все в порядке, мой мальчик, — сказал он. — Все в порядке. Вы успешно провернули это дело. Ваш тесть будет вами доволен. Во всяком случае — он должен быть вами доволен.
Вот тогда он и сделал мне свое предложение. Одурев от всего выпитого, от всего съеденного, от своего успеха, я воспринял его слова так, словно они относились не ко мне, а к какому-то другому способному, энергичному молодому человеку, услуги которого недооценивал его хозяин и который расшибется в лепешку для новой фирмы, в награду за что… Место в правлении было бы, конечно, не плохо…
Нет, все это было как-то неправдоподобно: кто же нанимает на работу так, невзначай? Я решил считать, что этого разговора не было. Если же Тиффилд говорил всерьез, он скоро это подтвердит.
Но оставалась еще нерешенной проблема «считалки» — так окрестил я нашу счетно-вычислительную машину. Я достал из портфеля блокнот и принялся просматривать цифры, которые набросал, когда был в правлении «Счетных машин Флемвила», и снова не обнаружил между ними никакой внутренней связи. Однако после двух порций джина и одной тонизирующей таблетки в голове у меня прояснилось, и, хотя я все еще был усталый и потный, наспех нацарапанные цифры и значки начали приобретать непреложную логику и смысл. Когда неожиданно для себя я с удивлением обнаружил, что наш поезд стоит на вокзале Виктории в Леддерсфорде, у меня уже был набросан черновик докладной записки, которая — я нисколько в этом не сомневался — будет лучшей из всех, что я когда-либо писал. Я даже с какой-то неохотой покидал вагон: я неплохо поработал, и мне хотелось задержаться там подольше, чтобы еще кое-что отшлифовать.
Помню, с каким радостным чувством удовлетворения вышел я из вокзала. Я глубоко вздохнул и впервые за весь день почувствовал себя свежим и бодрым. Передо мной лежал город, за ним вздымалась гряда холмов, с которой так приятно гармонировал высокий сводчатый купол над центральным входом вокзала. И я чувствовал себя в гармонии со всем, что меня окружало. Я хорошо знал свое дело, я создам порядок из хаоса. Я — обладатель человеческого мозга, наделенного знаниями и умом; я лучше, чем какая-то машина-считалка.
Кто-то легонько стукнул меня по спине, я обернулся и увидел Ларри Силвингтона.
— Дорогой мой! — воскликнул Ларри. — Какая приятная неожиданность! Я только что из Манчестера А в какую забытую богом дыру носило вас?
— В Лондон, — ответил я.
— Ну, вам повезло, — сказал он. — Я никак не могу изобрести какой-нибудь предлог, чтобы поехать в Лондон.
— Не такое уж это удовольствие в жарищу, — сказал я.
— Лондон всегда удовольствие, — сказал он. — Кстати, смотрели вы там новое ревю? В нем выступает ваша приятельница.
Он придвинулся ко мне ближе. На меня повеяло запахом одеколона и виски.
— У нее там стриптиз, — сказал он.
— Если вы имеете в виду Джин, то у нее стриптиза нет. Но весь ее товар на витрине.
Ларри кивком указал на привокзальную гостиницу.
— Пойдемте выпьем, и вы расскажете мне об этом поподробнее.
Он смотрел на меня молящим взглядом: он жаждал не столько выпивки, сколько общения. На его гладком лице не было морщин: ни малейшей заботы в узких щелочках глаз; но было одиночество. И песочного цвета костюм, и розовый галстук — все, казалось, лишь усиливало это впечатление; словно он заблудился и не знает, куда идти.
— Я бы с большой охотой, Ларри, — сказал я. — Но у меня был жутко тяжелый день. Хочется поскорее забраться в постель…
