Грозный ответил не сразу и не ответил бы вообще, если бы Мокей его не тормошил.
— К демократии?.. — зевнул он. — А что это за девка такая, какова она из себя?..
Серпухин на секундочку задумался:
— Ну, такая, чтобы всем и каждому было хорошо…
— Гулящая? Так бы сразу и сказал! Только я, Мокейка, сейчас притомился, мы позабавимся с нею завтра. Ты напомни, а я уж решу: на дыбу тебя или на эту самую демократию…
Царь хлопнул в ладоши, и в комнату вбежали два дюжих спальника. Они уже несли обмякшего государя к дверям, когда Мокей его окликнул:
— Василич, не по-людски получается! А на посошок?..
Но великий князь Московский только мотнул болтавшейся на короткой шее головой:
— Не, Мокейка, не проси, душа не принимает…
Если человек не знает, чего он хочет и где живет, — это наверняка натура творческая. Если об этом не имеют представления несколько сотен, выбирать приходится между домом скорби и Государственной думой. Если же в таком состоянии находятся сто пятьдесят миллионов, вариантов нет — это Россия. Повсюду в мире людям приходится жить без перерыва на осмысление философских вопросов, но только в нашей стране ими задаются все, кому не лень. Другой национальной чертой, хотим мы того или нет, является обилие в России юродивых, требующих к себе, как и в исторические времена, народного внимания. Библейские пророки, чего греха таить, тоже бывали странны, но они несли людям сияющий свет веры, наши же, доморощенные, не несут ничего, и надо сказать спасибо, если ничего из домов своих сограждан не выносят. Народец, впрочем, на них не ропщет, знает, что власть дана ему в наказание за грехи дедов и отцов, и сам вовсю грешит, чтобы и детям нашим жизнь медом не казалась.
Однако случается, что и люди при должности и положении занимаются чем-то полезным. Сидевшая в приемной Крыся отвечала всем жаждущим общения с Сафоновым, что Аполлинарий Рэмович занят, у него ответственное совещание, и на этот раз не врала. Слова эти были сущей правдой, и совещался Ксафон с глазу на глаз не с кем-нибудь из утомленных законотворчеством коллег, а с Шепетухой. Присутствовал при этом разговоре и некто третий, но присутствовал незримо, а точнее, в мыслях препиравшихся между собой темных сущностей, хотя сами они ощущали его присутствие едва ли не физически.
— Нашел чем хвалиться: на дыбе, видите ли, он висел! — возбужденно говорил Ксафонов, нервно барабаня волосатыми пальцами по полировке столешницы. — Скажи лучше, что ты сделал полезного?
— А ты пойди сам повиси! — отвечал ему оскобленный в лучших чувствах Шепетуха. — Я собой, можно сказать, жертвовал, а ты штаны толстым задом протираешь! И потом, кто мог знать, что Мокею удастся вырваться из шестнадцатого века! Теперь-то уж все, теперь так просто не уйдет…
— Кто мог знать, кто мог знать!.. — передразнил его бес второго разряда. — Ты! Обязан был все предвидеть. Вот погоди, достанется тебе от хозяина, тогда и дыба покажется именинами души…
Сидевший напротив разошедшегося депутата леший прищурился и по-блатному цыкнул зубом:
— Ты мне, Ксафоша, лучше не угрожай и особенно-то не гоношись! Он сам тебе сказал, что отнять у Серпухина деньги — заслуга невелика, или успел уже забыть? А как Крыська тебе нос утерла, тоже не помнишь? — Шепетуха гаденько захихикал. — А все потому, что ты не понимаешь главного…
Почувствовав в словах лешего скрытую опасность, мелкий бес насторожился. Не знать чего-то, да еще главного, было и в самом деле как минимум неблагоразумно.
— Чего же это такого я не понимаю? — поинтересовался он почти заискивающе — Сделай милость, объясни, ты же у нас умный…
— А того ты не понимаешь, — довольно осклабился Шепетуха, — что по своей природе есть зло!
Такой философский поворот препирательства Ксафона почти успокоил, у него отлегло от сердца:
— Ну, этого никто не понимает, даже… — Он запнулся и почел за благо не продолжать. — Мы с тобой сошки мелкие, нам это по должности не положено. Даже лучшие умы человечества и те без понятия.
Я дал своему помощнику задание подобрать на этот счет их высказывания, так выяснилось, что в этом деле они ни черта не смыслят. — Ксафон взял со стола несколько сколотых вместе бумажек и лениво их полистал. — Нет, правда, сплошные глупости! Ты, к примеру, слышал что-нибудь о таком Заратустре? — поднял он на лешего поросячьи глазки. — Вот и я нет! А тут написано, что этот парень был лично знаком с неким Ариманом, который и есть зло…
Шепетуха слушал мелкого беса невнимательно, смотрел задумчиво в окно. Оттопыренные уши, словно локаторы, торчали по сторонам его лысой, цвета свежеположенного бетона головы, кончик по-кроличьи розового носа едва заметно подрагивал, как если бы леший к чему-то принюхивался.
— Скажи, Ксафон, — сказал он, выдержав небольшую паузу, — тебе хочется снова стать керамической ручкой в женском туалете? Мне цепочкой — нет! А это значит, что работать нам надо вместе, рука об руку, а не лаяться по пустякам и не мериться харизмами. Хозяин за ошибку по головке не погладит, а их у нас с тобой и так набралось до хрена… — Шепетуха поднялся на ноги и в волнении забегал по кабинету. Говорил отрывисто, с придыханием: — Если уж Серпину, своего ближайшего помощника, низвел до положения обычного человека, нас с тобой сотрет в порошок и не заметит! Тогда, старичок, женский туалет в Савелове покажется даже не домом отдыха, а недостижимой мечтой… — Резко повернулся к Ксафонову. — Просекаешь, о чем я?
— Чего ж тут не просечь-то, — хмыкнул мелкий бес обиженно, — понял, не дурак! Не время нам сейчас вдаваться в амбиции…
— Вот и я о том же! — не дослушал его Шепетуха. — Ты здесь, я в шестнадцатом веке, а вместе делаем общее дело и должны друг другу пособлять. А спросит Нергаль, — леший нервно оглянулся по сторонам, — стоять дружка за дружку горой! Ну, договорились?
— Идет! — довольно усмехнулся Ксафон. — Кстати, хозяин разрешил в точности исторических событий не придерживаться, так что можешь и меня к своим делам привлекать. А я тебя! Чем чаще будем мелькать перед начальством, тем нам обоим полезней!
И подвизающиеся на службе в Департаменте Темных сил мелкотравчатые сущности ударили по рукам.
Пока эти двое выясняли отношения, тот, кого они до животного ужаса боялись, прогуливался по залитой лучами весеннего солнца Москве, и думы его были далеки от суетных проблем. Чувствуя желание высокого начальства побыть одному, Джеймс немного отстал, но не настолько, чтобы в случае чего опоздать прийти хозяину на помощь. Ну да особая опасность его патрону и не угрожала. Внимание прохожих в значительно большей мере привлекала статная фигура камердинера, в то время как маленький, одетый с иголочки иностранец оставался почти незамеченным. Он шел в глубокой задумчивости, поигрывая тростью с серебряным набалдашником, и люди перед Ним почтительно расступались, но смотрели при этом на огромного красавца негра. Впрочем, одиночество, к которому стремился Нергаль, было весьма относительным, его со всех сторон окружал высыпавший на улицу по случаю долгожданного тепла праздношатающийся народ. Хотя… пусть это и прозвучит напыщенно, истинное одиночество, а то и мизерность собственного существования, обрушивается на человека именно в толпе.
Растворившись в людском водовороте, Черный кардинал хотел поразмыслить о вещах отвлеченных и даже философских, но удавалось это ему из рук вон плохо. То ли погода не располагала — в воздухе витала близость лета и пахло сиренью, — то ли самому ему требовалась передышка, но Нергаль не без удовольствия чувствовал, что и он странным образом принадлежит этой массе наслаждавшихся радостью жизни, похожих на бабочку-однодневку существ. «Ах, люди-люди, — едва заметно улыбался начальник Службы тайных операций, — вечно-то вы гоняетесь за миражами, а заполучив желаемое, снова жаждете перемен…»
Остановившись у большого витринного стекла, Нергаль посмотрел на свое отражение. Увиденным остался доволен. Элегантный мужчина с гордо поднятой головой в безупречно сидящем сером костюме и такой же шляпе, образец холодности и корректности, но — и Черный кардинал это в полной мере осознавал — с ним что-то происходило. Что-то такое, что без натяжки можно было назвать человеческим, а это не могло не настораживать. Стянув с руки перчатку, Нергаль поправил ногтем большого пальца идеально тоненький ус. Нечто подобное случалось с ним и раньше, хотя сам он не любил о том вспоминать, но про себя вынужден был отметить, что порой испытывает к людям почти что симпатию. Человеческое, как известно, заразно, но надо знать меру, да и колоссальный опыт работы в Департаменте Темных сил должен был, как прививка, защищать его от суетных и мимолетных эмоций. Должен был, однако ж не защищал… А тут еще весна и эта Крыся Брыська!
