— Я слышу ваши слова, Джайлс. — Я заговорила еще искреннее. Так любитель виндсерфинга из Малибу разговаривает сам с собой, пытаясь достичь нужного психического состояния. — Но по-прежнему не вижу в них никакого смысла.
— Тедди, ничто не будет иметь смысла до тех пор, пока вы не признаете, что наши души рождаются и возрождаются в вечности. Вот почему мы суетимся, продаем билеты, пластинки…
— Похоже, это занятие приносит кучу денег. — Моя искренность сменилась резкостью.
Джайлс воспринял это как шутку.
— Куча денег? Видели бы вы наши расходные книги! Мы по уши в долгах. Кроме того, благодаря Джонни Уайту у нас появилась еще одна проблема.
Джайлс открыл дверь рядом с письменным столом. В следующей комнате за длинным столом сидела дюжина усталых людей, просматривавших бухгалтерские книги и что-то считавших на ручных калькуляторах. Они посмотрели на нас без всякого удовольствия.
— Аудиторы, — сказал Лоуэлл. — Из Внутренней финансовой инспекции. Как дела, мистер Прейджер?
Мистер Прейджер был маленьким и бурым, как сверчок. Он сидел во главе стола.
— Мы добились большого прогресса, доктор Лоуэлл. Так что не беспокойтесь. — Голос у него был недружелюбный.
— Надеюсь, вы не слишком запутались, мистер Прейджер?
— Совсем наоборот, доктор Лоуэлл.
Джайлс закрыл дверь.
— Прейджер — главный федеральный аудитор. Бедный ублюдок. На этот раз он встретил равного себе. Вы не будете возражать, если мы приставим к вам охрану?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить эту типично ашоковскую смену темы.
— Телохранителей?
Джайлс кивнул.
— Они не станут вам мешать. Но будут работать двадцать четыре часа в сутки. Именно поэтому мы забронировали вам номер в гостинице «Американа». Там вам гарантирована полная безопасность.
— Зачем?
— Макклауд в городе. Дорогая Тедди, лучше перестраховаться, чем…
— Вы так и не дали убедительного объяснения, зачем я нужна Макклауду. — Я не стала добавлять, что Джайлс Лоуэлл должен дать убедительное объяснение и всему остальному. Этот человек лгал так же непринужденно, как поют птицы.
— Ему нужны все мы. — Лицо Джайлса снова стало непроницаемым. В воздухе опять запахло темой номер один.
— Он знает, что вы доктор Ашок?
— Откуда? — Джайлс снова влез в шкуру Ашока. — Я — мастер маскировки. Помните, дорогая мадам Оттингер? Этот нарк понятия не имеет, что дружелюбный коллега по работе в Непале, доктор Ашок из ЦРУ, одновременно является доктором Лоуэллом, его главным осведомителем в Новом Орлеане.
— Следовательно, — сказала я, — Макклауд намного тупее, чем кажется.
— Такое бывает. Тем не менее остерегайтесь его. А теперь хорошая новость. Завтра прилетает Джеральдина. — Я обрадовалась. Мне не хватало ее. Несколько раз я мечтала о ней. О Калки я не мечтала ни разу. «Что это значит? — думала я. — Ничего или что-то? С мечты начинается… что угодно».
Джайлс выделил мне кабинет в ашраме. На его двери тоже висела табличка «Совершенный Мастер». Меня представляли разным мандали. Я чувствовала себя самозванкой. Все они относились ко мне со священным трепетом.
— Возможность разговаривать с Совершенным Мастером — это благословение, — сказала одна ясноглазая девушка.
Я сбежала из ашрама, зашла в редакцию «Сан» и нанесла визит Брюсу Сейперстину. По крайней мере, здесь никто не говорил, что знакомство со мной — это благословение свыше. Скорее проклятие.
— Тедди, меня выворачивает наизнанку при мысли о том, что я просиживал задницу над этими статьями, а вся слава досталась тебе. — Брюс сердито шмыгал носом. Потом он передал мне письма от поклонников. Большинство их принадлежало христианским фундаменталистам, которые молились за меня, одновременно шили ку-клукс-клановские капюшоны, жгли кресты и планировали погромы.
Но одно письмо доставило мне величайшее удовлетворение. «Не могу не сказать: „Молодчина, Тедди!“ Твои фразы входят в голову, точно гвозди раз и навсегда. Ты пишешь именно так, как я мечтал. Всегда твой — Герман Виктор Вейс».
Большинство южнокалифорнийцев не любило Нью-Йорк. В этом отношении я присоединялась к большинству. Прежде всего, погода здесь по большей части угнетающая, за исключением поры листопада. К несчастью, я никогда не посещала Нью-Йорк в это время года и была вынуждена принимать данное утверждение на веру. В одной старой песне воспеваются красоты нью-йоркской осени, подобные трепету первой ночи. Таинственная фраза. Намек на обольщение девственницы?
Март был холодный. Ветреный. Пасмурный. В небе не было и намека на голубизну. Облака и смог накрывали остров Манхэттен целлулоидным колпачком. По ветру летели обрывки газет. Все, что могло быть погнуто и сломано, было погнуто и сломано — по крайней мере, насколько хватал глаз. Мусор не убирали уже несколько недель. Мусорщики бастовали, требуя денег и уважения их человеческого достоинства. На их месте я бы эмигрировала.
Несмотря на погоду, грязь и неудобства, я была в прекрасном настроении. Я была с Джеральдиной и испытывала ту же эйфорию, что и на высокогорье. Она тоже остановилась в «Американе» и тоже имела своего телохранителя. Делать нечего; меня скорее радовало, чем огорчало постоянное присутствие здоровенного чернокожего в свитере с высоким воротом и портативной рацией в руке. На улицах было опасно. Конечно, если ходить по ним пешком, а я всегда только так и делала. В отличие от большинства южнокалифорнийцев я предпочитала ходить, а не ездить.
Мы встретились с Джеральдиной в вестибюле «Американы». Она была одета, как юная матрона из Коннектикута, которых можно видеть только в журналах типа «Город и деревня» (по крайней мере, я видела их только там). Хотя Восточное побережье и тамошние порядки были для меня тайной, мне нравилось читать колонки светских сплетен и рассматривать фотографии свадеб, конных шоу и красивой жизни среди эпплуайтовских интерьеров и собак породы золотистый ретривер. Я была очень чувствительна к прелестям Джеральдины из Новой Англии.
Мы обнялись.
— Я ужасно рада видеть тебя, Тедди. — Она была само обаяние.
Мне нравилось ее пальто из темно-зеленого твида. Нравилось то, что от нее слегка пахнет сандалом — ароматом Калки. Я подумала, не соблазнил ли он и ее тоже. Волновало ли это меня? Да, волновало. Но причины этого… скажем так, от меня ускользали; понадобилось некоторое время, чтобы я смогла в них разобраться. Короче, мы были вдвоем. Пока мы завтракали в «Американе», я была на шестом, если не на седьмом небе. Наши охранники сидели за другими столиками, у двери.
— Я каждую минуту думаю о Непале, — мрачно сказала Джеральдина. — В конце концов, именно Калки велел мне лететь. Он сделал это очень мягко. Но я чувствовала себя виноватой, оставляя его и Лакшми. Знаешь, нас держали в ашраме как в тюрьме, пока Калки не позвонил в Нью-Дели, премьер-министру. Калки действительно популярен в Индии. Как бы там ни было, индийское правительство припугнуло непальцев. И мне позволили покинуть страну.
— Когда прилетают Калки и Лакшми?
— Как только Джайлс подыщет для них в Нью-Йорке безопасное место.
Я пила охлажденный апельсиновый сок, который отдавал химикалиями. В прошлом марте ни один американец по доброй воле не стал бы выжимать апельсины.
— Как ты думаешь, кто хочет убить Калки? — спросила я с таким видом, будто не имела об этом ни малейшего представления.
Джеральдина вздохнула.
— Соперничающие религиозные секты. Мы забираем все деньги. По крайней мере, так они говорят. С другой стороны, Джайлс утверждает, что мы разорены. Я не знаю. Знаю только то, что Калки популярен во всей Азии. Странно, правда? Как легко индуисты приняли инкарнацию Вишну в образе белого американца! Так же легко они приняли идею Конца. Ведь погибнут миллионы. С другой стороны, половина населения Индии и так умирает от недоедания…
Мы с Джеральдиной неторопливо шли по Пятой авеню. Здесь грязи и мусора было меньше. Оказавшись у Публичной библиотеки, мы решили зайти в «Мэдисон сквер-гарден». Наше дыхание застывало в холодном воздухе. Джеральдина сказала:
— Я хочу познакомить тебя с профессором Джосси, физиком-ядерщиком. Он — мандала. Готовит кое-какие спецэффекты для подростков.
Мы прошли в Брайант-парк, маленький островок зелени позади библиотеки. Запущенный газон окружали высокие голые деревья. На скамейках сидели жалкого вида бедняки. Большей частью — негры и латиноамериканцы. Некоторые пили вино из бутылок, завернутых в пакеты из коричневой бумаги.
Мимоходом мы присели на скамью у позеленевшей бронзовой статуи бородатого мужчины, покрытой белыми струйками голубиного помета. Бледное солнце тщетно пыталось пробиться сквозь бурое марево. На соседней скамейке сидел белый и втыкал грязный шприц в распухшую красно-синюю лодыжку. Никто не обращал на него внимания.
