Спустя десять дней после того, как правительство и оппозиция обнародовали совместное коммюнике об окончании войны, пришли известия о первом восстании, поднятом полковником Аурелиано Буэндиа на западной границе. Немногочисленные и плохо вооружённые отряды повстанцев были рассеяны меньше чем за одну неделю. Но в течение года, пока либералы и консерваторы делали всё возможное, чтобы страна поверила в их примирение, полковник Аурелиано Буэндиа организовал ещё семь вооружённых выступлений. Однажды ночью он открыл с борта шхуны пушечную пальбу по Риоаче, в ответ на это гарнизон Риоачи вытащил из постелей и расстрелял четырнадцать самых известных либералов города. Полковник Аурелиано Буэндиа захватил пограничный таможенный пост, удерживал его более пятнадцати дней и оттуда обратился к нации с призывом начать всеобщую войну. В другой раз он проблуждал три месяца по сельве, пытаясь осуществить нелепейший план — пройти около тысячи пятисот километров по первозданной чаще, чтобы открыть военные действия в пригородах самой столицы. Однажды он очутился меньше чем в двадцати километрах от Макондо, но передовые отряды правительственных войск потеснили его и заставили углубиться в горы — в те места, что лежали совсем близко от заколдованной поляны, на которой много лет тому назад его отец обнаружил остов испанского галиона.
Именно в ту пору умерла Виситасьон. Умерла естественной смертью, как ей и хотелось, ведь ради этого она отказалась от трона, боясь преждевременно погибнуть от эпидемии бессонницы. Последняя воля индианки состояла в том, чтобы из сундучка под её кроватью вынули деньги, скопленные ею более чем за двадцать лет службы, и отослали полковнику Аурелиано Буэндиа на продолжение войны. Но Урсула даже не прикоснулась к этим деньгам, потому что прошёл слух, будто полковник Аурелиано Буэндиа погиб при высадке на побережье около главного города провинции. Официальное сообщение о его смерти — четвёртое по счёту за последние два года — считалось достоверным в течение почти шести месяцев, так как ни одной вести о полковнике Аурелиано Буэндиа больше не поступало. И вот, когда Урсула и Амаранта уже объявили новый траур, хотя сроки предыдущих ещё не истекли, в Макондо пришло потрясающее известие. Полковник Аурелиано Буэндиа жив, но, по всей видимости, отказался бороться с правительством своей страны и присоединился к федералистам, победоносно сражающимся в других республиках Карибского моря. Он появлялся под чужими именами и с каждым разом всё дальше от родной земли. Позже выяснится, что в то время он был воодушевлён идеей объединить все федералистские силы Центральной Америки и свергнуть правительства консерваторов на всём континенте — от Аляски до Патагонии. Первая весточка, полученная Урсулой непосредственно от сына, пришла через несколько лет после того, как он оставил Макондо, — то было измятое письмо с расплывшимися буквами — его передавали из рук в руки от самого Сантьяго-де-Куба.
— Мы навсегда потеряли Аурелиано! — воскликнула Урсула, прочитав письмо. — Если так пойдёт и дальше, то через год он доберётся до края света.
Человек, к которому были обращены эти слова и которому Урсула показала письмо раньше, чем всем остальным, был генерал-консерватор Хосе Ракель Монкада, после окончания войны назначенный алькальдом Макондо. «Ах, этот Аурелиано, как жаль, что он не консерватор», — заметил генерал Монкада. Он действительно восхищался полковником Аурелиано Буэндиа. Как многие штатские люди из партии консерваторов, Хосе Ракель Монкада, защищая партийные интересы, принял участие в войне и на полях сражения получил звание генерала, хотя у него не было ни малейшей склонности к военной службе. И даже больше того — генерал Монкада, подобно многим из его сотоварищей по партии, был убеждённым противником военщины. Считал военных беспринципными лодырями, интриганами и карьеристами, которые нападают на мирных граждан, чтобы половить рыбку в мутной воде. Умный, приятный, жизнерадостный, любитель вкусно поесть и фанатичный приверженец петушиных боев, генерал Хосе Ракель Монкада был одно время самым опасным противником полковника Аурелиано Буэндиа. Ему удалось завоевать авторитет среди свежеиспеченных военных и в обширном районе побережья. Однажды, когда стратегические соображения вынудили его сдать какую-то крепость войскам полковника Аурелиано Буэндиа, он оставил ему, уходя, два письма. В одном, более пространном, генерал предлагал организовать совместную кампанию за гуманные методы ведения войны. Другое письмо было адресовано супруге генерала, которая жила на территории, занятой повстанцами, и в приложенной записке генерал просил передать его по назначению. С тех пор даже в самые кровавые периоды войны оба командующих заключали перемирия для обмена пленными. Генерал Монкада использовал эти паузы, насыщенные каким-то праздничным духом, для того, чтобы учить полковника Аурелиано Буэндиа игре в шахматы. Они стали большими друзьями. И даже подумывали о возможности согласовать действия простых людей в обеих партиях и таким образом уничтожить влияние военщины и профессиональных политиков и установить гуманный строй, в котором найдёт применение всё лучшее из доктрины каждой партии. Когда война кончилась, полковник Аурелиано Буэндиа скрылся в извилистых ущельях нескончаемой диверсионной деятельности, а генерал Монкада был назначен коррехидором Макондо. Он снова надел штатское платье, заменил солдат безоружными полицейскими, обязал уважать законы об амнистии и оказал помощь семьям некоторых либералов, погибших в бою. Он же добился объявления Макондо центром муниципального округа и, превратившись из коррехидора в алькальда, наладил в городе такую спокойную жизнь, что о войне стали вспоминать как о далёком бессмысленном кошмаре. Вконец изнурённый приступами болезни печени, падре Никанор был заменён падре Коронелем, ветераном первой федералистской войны, в Макондо его прозвали Ворчуном. Бруно Креспи, который женился на Ампаро Москоте и чей магазин игрушек процветал по-прежнему, выстроил в городе театр, и театральные труппы Испании включили Макондо в маршруты своих гастролей. Театр представлял собой обширное помещение без крыши, в нём были деревянные скамьи и бархатный занавес с изображением греческих масок; билеты продавались в трёх сделанных в виде львиных голов кассах — через широко разинутые пасти. Тогда же привели в порядок школьное здание. Школу возглавил присланный из одного городка долины старый учитель дон Мельчор Эскалона: ленивых учеников он заставлял ползать на коленях по мощённому булыжником двору, а болтливых — есть жгучий индийский перец, и всё это — с одобрения родителей. Аурелиано Второй и Хосе Аркадио Второй, своенравные близнецы Санта Софии де ла Пьедад, одними из первых уселись в классной комнате со своими грифельными досками, мелками и алюминиевыми кружечками, помеченными их именами; Ремедиос, которая унаследовала красоту своей матери, уже начинала приобретать известность под именем Ремедиос Прекрасной. Несмотря на годы, наслоившиеся друг на друга трауры и многочисленные заботы, Урсула всё ещё не поддавалась старости. При помощи Санта Софии де ла Пьедад она сообщила новый размах производству кондитерских изделий — не только восстановила состояние, потраченное сыном на войну, но ещё набила чистым золотом несколько высушенных тыкв и спрятала их в спальне. «Пока Бог не лишит меня жизни, — частенько говорила она, — в этом сумасшедшем доме денег всегда будет вдоволь». Так обстояли дела, когда Аурелиано Хосе дезертировал из федералистских войск в Никарагуа, нанялся матросом на немецкое судно и появился дома на кухне — большой и крепкий, как лошадь, смуглый и длинноволосый, как индеец, — с тайным решением в душе жениться на Амаранте.
Когда Амаранта увидела его, она сразу поняла, зачем он вернулся, хотя он ещё ничего ей не сказал. За столом они не осмеливались смотреть друг на друга. Но через две недели после своего возвращения Аурелиано Хосе в присутствии Урсулы, глядя прямо в глаза Амаранте, сказал: «Я всё время думал о тебе». Амаранта его избегала. Старалась с ним не встречаться и не разлучалась с Ремедиос Прекрасной. Как-то раз Аурелиано Хосе спросил Амаранту, до каких пор она собирается носить на руке чёрную повязку. Амаранта поняла слова племянника как намёк на её девственность, покраснела и сама на себя за это рассердилась. С тех пор как Аурелиано Хосе вернулся, она стала запирать на щеколду дверь своей спальни, но потом, слыша ночь за ночью, что он спокойно храпит в соседней комнате, забыла об этой предосторожности. Однажды под утро, почти через два месяца после его приезда, Амаранта услышала, что он вошёл в её спальню. И тогда, вместо того, чтобы убежать или крикнуть, она замерла, испытывая сладостное успокоение. Она почувствовала, что он скользнул под сетку от москитов, как делал это, будучи ребёнком, как делал это с незапамятных времён, и тело её покрылось холодным потом, а зубы неудержимо застучали, когда она обнаружила, что он совершенно голый. «Уходи, — прошептала она, задыхаясь от жгучего любопытства. — Уходи, или я закричу». Но теперь Аурелиано Хосе знал, что нужно делать, ведь он был уже не ребёнком, а животным из казармы. С этой ночи возобновились их безрезультатные сражения, продолжавшиеся до самого утра. «Я — твоя тётка, — шептала, задыхаясь, Амаранта. — Почти что твоя мать, и не только по летам, разве что вот грудью тебя не кормила». На заре Аурелиано Хосе уходил, чтобы ночью прийти снова, и, видя незапертую дверь, с каждым разом возбуждался всё больше. Ведь он так никогда и не переставал желать Амаранты. Он встречал её в тёмных спальнях покорённых городов, особенно в самых гнусных спальнях; её образ вставал перед ним в душном запахе крови, запёкшейся на повязках раненых, в мгновенном ужасе перед смертельной опасностью — всегда и повсюду. Он бежал из дома, пытаясь уничтожить память о ней с помощью расстояния и той дурманящей жестокости, которую его товарищи по оружию называли бесстрашием, но чем больше марал он её образ в дерьме войны, тем больше война напоминала ему об Амаранте. Так он и мучился в изгнании, ища смерти, чтобы в ней найти избавление от Амаранты, пока однажды не услышал старый анекдот про то, как один человек женился на собственной тётке, которая приходилась ему ещё и двоюродной сестрой, и сын его оказался самому себе дедушкой.
