Я с восторгом запоминал его намеки.
Я улыбнулся. Он тоже. Потом он поднял глаза к потолку и глубоко вздохнул:
— Что за жара! Просто сил нет!
Он направился к окну, открыл его еще шире, потом выглянул наружу.
— Странно: во дворе никого! — пробормотал он.
Совершенно естественно он вернулся за письменный стол и, словно забыв про меня, углубился в чтение рапорта.
Я колебался.
Чтобы ободрить меня, он посмотрел на люстру и зевнул.
Не мешкая более ни секунды, я прыгнул через подоконник и приземлился ниже этажом на асфальтовое покрытие двора.
Я заметил ворота в конце стоянки машин и бросился бежать.
Добежав до улицы, я все-таки оглянулся.
Его силуэт был виден в оконном проеме: он мирно курил, терпеливо ожидая, пока я скроюсь, чтобы объявить тревогу.
13
Проснувшись в то утро, скрюченный в канаве между двумя полями, с мокрым от росы телом, я взглянул на небо и ясно понял все. Человек борется со страхом, но, несмотря на всеобщее заблуждение, это не страх смерти, ибо не каждому дано бояться смерти: у одного нет воображения, другой считает себя бессмертным, третий ждет за кончиной чудесных встреч. Единственное, чего боятся все, что движет всеми нашими помыслами, — мы боимся стать ничем. Ибо каждый человек испытал этот страх хотя бы на миг и осознал, что по сути ни одна из многочисленных характеристик ему не принадлежит, что сдвинь на йоту — и он родился бы в другом месте, выучил бы другой язык, получил иную веру, был воспитан в другой культуре, вскормлен в другой идеологии, с другими родителями, другими наставниками, другими образцами. Голова идет кругом!
Я, нелегал, напоминаю им об этом. О пустоте. Об основополагающей случайности. Им всем. Потому они меня и ненавидят. Ибо я брожу в их городах, вселяюсь в их пустующие дома, берусь за работу, от которой они отказываются, и тем самым я говорю им, европейцам, что хочу быть на их месте, что хочу приобщиться к привилегиям, которые дала им слепая судьба. При виде меня они понимают, что им повезло, что они вытянули счастливый билет, что лезвие судьбы просвистело в микроне от их задницы, и память об этой первой и главной уязвимости парализует их. Ибо чтобы забыть пустоту, придать себе содержания, человек убеждает себя, что в силу неких глубинных, незыблемых причин принадлежит именно этому языку, нации, местности, расе, морали, истории, идеологии, религии. Но, как он ни гримируется, стоит ему задумываться о себе или встретить нелегального эмигранта, он каждый раз теряет иллюзии и обнаруживает пустоту: он мог не быть собой — итальянцем, христианином, кем-то еще… Он воплотил в себе набор характеристик, они придали ему плотность, но в глубине души он знает: его удел — только получить их и передать дальше. Он лишь песок, насыпанный в оболочку: сам по себе он ничто.
Поднявшись, я стряхнул травинки, приставшие к рубашке, и решил не ждать, но действовать.
Я перелез через загородку и попал на съезд с дороги — зону отдыха автомобилистов, угнездившуюся между бензоколонкой и мотелем. Твердо зная, что надо скрыться, пока меня не нашли полицейские, я стал изучать ситуацию. Уйти пешком в горы, следуя подсказкам пограничника, означало, что надо раздобыть карту и несколько дней идти пешком: меня могут с легкостью обнаружить. Нет ли иного способа?
Сидя в кустах на пригорке, чуть выше паркинга, я растирал себе ступни, чтобы лучше думалось.
— Помнишь, сынок, историю про Улисса и баранов?
— Здравствуй, папа. Рад видеть тебя, но сейчас не до литературы.
— Литература полезнее, чем ты думаешь. Как бы я увлек твою мать, если бы не читал ей стихов о любви? Если бы не выучился по книгам выражать свои чувства? Если бы не знал тысячи историй, которые можно нашептать ей в ухо?
— Наплевать! Польза литературы для семейной жизни — тема чересчур экзотическая, сегодня она мне вообще ни к чему.
— Сын, ты никогда не понимаешь своего отца. Упомянув притчу об Улиссе, я подсказывал тебе решение.
— Что за притча?
— Поздно. Ты убедил меня, что я тебе мешаю.
— Папа, хватит ломаться! Расскажи мне эту историю.
— Хитроумный Одиссей не знал, как выйти из пещеры, куда его заперли вместе с товарищами. Ибо ослепленный им Циклоп ощупывал каждого барана, когда стадо выходило из пещеры, проверяя, что ни один из пленников не уселся верхом. И потому Одиссей придумал связать по несколько баранов между собой и спрятать греков у них под брюхом. Таким образом Циклоп, оглаживавший овец по спинам, упустил Одиссея и его спутников.
Внизу под нами, на стоянке, сквозь утренний туман раздавалось тонкое блеянье, в полузачехленном фургоне толпились овцы, по бокам было заткнуто несколько тюков сена. Водитель отошел в туалет.
— Спасибо, папа, я понял!
— Ну наконец-то, — вздохнул папа, растворяясь в облаках.
Я скатился по склону к грузовику, не раздумывая залез под кабину и пополз между колесами. Оказавшись в центре, я прижался к колесным осям, уперся ногами и с помощью ремня плотно пристегнул тело к днищу машины, не полагаясь только на силу рук.
Водитель вернулся и осмотрел свой груз.
— Ну что, овечки? Все путем?
Я слышал, как он возится прямо надо мной.
Тяжело вздохнув, он спустился на землю. Я с тревогой ждал момента, когда он присядет на корточки и обнаружит меня, но он выкурил сигарету, раздавил окурок, влез в кабину и тронулся с места.
Мысленно я поблагодарил отца за то, что он подсказал мне уловку Одиссея, иначе я бы довольствовался тем, что спрятался среди скота.
Оставалось только надеяться, что грузовик точно едет в сторону Франции, а не на юг Италии. Поскольку со стоянки можно было выехать на обе стороны дороги, я не мог убедиться в этом заранее, а с места, где я теперь лежал, вжимаясь в железное днище, чтобы не оцарапать спину о шоссе, не видно было никаких дорожных знаков.
Недолгое время мы ехали, потом он замедлил ход, и я услышал его разговор с пограничниками, — слов было не разобрать из-за шума мотора.
Я не знал, можно ли радоваться: с одной стороны, это указывало, что он едет в правильном направлении, с другой — что, возможно, моей поездке пришел конец. О чем он с ними говорит?
Пограничники приказали ему доехать до столба и выключить мотор.
— Что? Вы просите нас посмотреть, что у вас в кузове?
— Это же ваша работа, нет?
— Да, но мы, пограничники, сами решаем, какую машину останавливать.
— Обыщите меня, а то я теперь всего боюсь.
— Что такое? Что случилось?
— А ваши коллеги не рассказывали? Среди скотины, которую я вез, спрятались три нефа. И пошло-поехало! Они решили, что я с ними заодно. Задержание, дознание, угрозы, мать честная! Явились ко мне домой, стали обрабатывать родню, рыться в банковских счетах и убедились, что я честный старый дурак! Да я чуть не впал в хандру, теперь уж увольте! Так что теперь я чуть что — сам себе устраиваю обыск и требую, чтобы вы проверили все по новой.
Двое пограничников перешагнули борт и нырнули в кучу животных, которые стали протестовать против такого вторжения. Они быстро все обыскали.
— Валяй! Все в порядке.
— Спасибо, ребятки. До скорого.
Грузовик снова тронулся.
Я едва смел надеяться, что мы пересекли границу.
Грузовик прибавил скорость, еще более впечатляющую от того, что земля проносилась в нескольких сантиметрах от меня. Ежеминутно я ждал, что автомобиль наедет на камень, на труп животного, на какой-нибудь выпавший груз и все это разорвет мне спину.
Туннели следовали один за другим, зловонные, душные, к судорогам в затекших конечностях прибавилось удушье.
Сколько времени продлится это мучение? Я чувствовал, что долго не продержусь… Шофер тем временем выбрал путь без остановок и светофоров, видимо автостраду.
Что делать?
Вдруг он остановился, заплатил дорожный сбор и съехал на более извилистую дорогу, где встречались перекрестки. Я снова воспрянул духом. Спускались сумерки. Только бы какой-нибудь светофор на перекрестке горел подольше…
Как только случай представился, я расстегнул ремень и отцепился от рамы грузовика.
Он взял с места как раз в тот момент, когда я закончил свой маневр, упал на спину, но не успел откатиться в канаву.
Грузовик проехал надо мной, открыв звездное небо. Я улыбался.
Я спасен. Я на свободе. Я во Франции. Ночь сверкала огнями.
Скатившись на дно канавы, я выл от радости, не в силах остановиться.
В ходе этого рассказа я слишком часто жаловался на невезение — не повезло с рождением, не повезло с политической историей и трагедией войны, не повезло с шальными пулями и ракетами, словом, я так часто жаловался, что теперь просто обязан признать, что во Франции судьба проявила ко мне щедрость.
Пройдя два дня пешком, мучимый голодом, я зашел в приграничную деревню попить воды из источника, и тут мое внимание привлекли странные лозунги:
