Мартин Шойбле - Джихад: террористами не рождаются

Саид верил, что «путь джихада и мученичества» ведет в рай. Однако в завещании он упоминает о потустороннем мире лишь коротко. Он цитирует аят 169 третьей суры: «Не считай же покойниками тех, которые были убиты во имя Аллаха. Нет, живы они и получают удел от Господа своего». Далее он обращается к матери: «Когда ты получишь известие о моем мученичестве, встань, и начни напевать, и скажи сообществу Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует: Вот жених. Это день свадьбы моего сына».

На Палестинских территориях нет ничего необычного в том, что день смерти мученика называют днем его свадьбы, а самого погибшего — женихом. Саид тоже слышал истории о мучениках, которые якобы погибли с улыбкой на устах. Широко распространены фотографии и видеозаписи, показывающие мертвых боевиков джихада в морге со счастливым выражением лица. Распространители подобных снимков говорят, что это улыбка жениха в брачную ночь, потому что мученики непосредственно после теракта женятся на райских девах.

Те, кто в это верит, исходят из Корана, где можно прочитать о «пречистых супругах», которые ожидают богобоязненного верующего в раю (сура 3, аят 15). Рядом с верующими рабами Аллаха там находятся «гурии, потупившие взоры, большеглазые, чистые, словно оберегаемое наседкой яйцо» (сура 37, аяты 48–49). Существует много разных интерпретаций этих аятов, единственного верного толкования не существует и здесь. Критики сообщений об улыбающихся мучениках и их райской награде показывают другие фотографии. На них можно видеть искаженные лица мучеников и их израненные тела. Как раз от террористов-смертников зачастую остаются лишь изувеченные части тела.

Саид заканчивает завещание призывом к своей семье. Он требует, чтобы родственники вели праведную жизнь; такое требование встречается во многих завещаниях. Саид призывает семью молиться пять раз в день, как то делают многие верующие мусульмане. За это он собирается быть их «ходатаем», потому что мученики обладают в раю некоторыми правами. Помимо прочего он мог бы замолвить словечко за своих родственников и дать им возможность попасть в рай. Заключительные слова завещания: «Мир да пребудет с вами и милость Аллаха и его благословение. Ваш сын, живой мученик Саид». Строчкой ниже Саид пишет, что по его просьбе не было сделано видеозаписи с ним. Его мать обнаружила завещание после его смерти на полу перед входной дверью. Рядом лежали его черный ремень, мобильный телефон и несколько фотографий. Видимо, до теракта он где-то прятал эти фотографии — предположительно у Мазена. Родители заламинировали завещание и дают его читать гостям, интересующимся Саидом. Но фотографию, где он изображен с оружием в руках, они показывать не любят.

Теперь Даниель и его отец говорили на разных языках. Даниель сильно изменился после того, как прошел секретную подготовку в «Союзе исламского джихада» и отсидел срок в пакистанской тюрьме. Вернувшись в провинциальный саарский городок, он пытался убедить отца в правоте ислама. Но они становились всё более чужими друг другу. Разговоры о религии всё больше портили их отношения. Отец перестал доверять сыну. Куда все это может привести? Даниель толковал ислам радикально, что исключало компромисс. Или истина — или ложь. Или набожный мусульманин — или неверный. Никаких полутонов.

У отца было слабое здоровье, и такое общение было слишком изнурительным для него. Даниель должен был съехать. С помощью своего друга Хусейна он быстро нашел новую квартиру. Всего через два месяца после возвращения из Пакистана, в апреле 2007 года, Даниель переехал в маленький городок под Саарбрюккеном. Парикмахерские там закрыты по понедельникам, булочная и мясная лавка — в среду после обеда, в маленьком продуктовом магазинчике закупаются, как правило, пожилые люди, которые больше не водят машину.

В нескольких минутах ходьбы от нового пристанища Даниеля находится пивная. Уже с обеда в воздухе там висит густой дым. Женщина за барной стойкой, не задавая вопросов, ставит перед мужчиной в вязаном пуловере бутылку пива и говорит: «Твое здоровье». Все друг друга знают, разговаривают о дешевых авиарейсах в египетский рай, об отпуске на Майорке прошлым летом. На фотографии рядом с музыкальным автоматом изгибается черноволосая женщина в бикини. Один из посетителей с окурком во рту исчезает в туалете.

Квартира Даниеля находится в обветшалом доме на углу. Трудно представить себе больший контраст с роскошной квартирой отца и просторным домом матери. В коридоре с потолка свисают кабели электропроводки, из-под алюминиевой фольги выбивается желтый изоляционный материал. Вдоль неоштукатуренной стены тянутся трубы, исчезающие в грубо вырубленных отверстиях. В конце коридора — умывальник. Слева от него — металлическая лестница на второй этаж, справа — выложенные плиткой ступеньки во внутренний дворик, где свален крупный мусор.

Даниель делил свое новое пристанище, включая кухню и ванную комнату, с другими мусульманами его возраста. Плата за комнату составляла 100 евро в месяц. Ночи он проводил не в постели, а на полу. Мебели у него почти не было: все должно было быть как можно проще. Он хотел изгнать из своей жизни всё светское, материальное. Навсегда. «Мухаммад тоже так жил», — якобы сказал Даниель соседке, пожилой палестинке, с которой у него были добрые отношения. Не в первый раз он, новообращенный, брал на себя смелость объяснять ислам урожденной мусульманке и говорил о пророке.

Для палестинки, как и для остальных обитателей дома, он был не Даниель, а Абдула — так он представился при вселении. «Он называл меня мамой. Моего мужа он звал дядя или баба», — вспоминает палестинка. Баба — это арабский вариант слова «отец». Соседи-палестинцы на какое-то время заменили Даниелю семью. К тому моменту он уже наверняка сильно разочаровался в своих родителях. Сначала трагедия развода, потом непростая жизнь с матерью и годы с больным отцом — уже долгое время у Даниеля не было настоящей семьи.

В арабской семье Даниеля быстро приняли как своего. Иногда он приносил им хлеб, который пек сам. Палестинка любила для него готовить. «Он пек лучше, чем я», — говорит она. Хотя они были соседями всего несколько месяцев, Даниель вскоре рассказал им о своих проблемах. Он доверился им так, как раньше доверял лишь очень немногим. Он рассказал о разводе родителей, о своем увлечении наркотиками. Он говорил о перерождении, исправлении, обращении в ислам. «Он торговал наркотиками, курил марихуану, а потом нашел путь в мечеть», — вспоминает палестинка. Своих родителей в разговорах с ней он называл «неверными», по-арабски куффар.

В отличие от родителей Даниеля, его новая «семья» жила очень бедно. Квартира была обставлена просто, но уютно. На полках стояли фотографии родных. Над дверью в зал висело сияющее золотом изображение Купола Скалы с надписью по-арабски «Филастин» — «Палестина». Во дворе, менее чем в двадцати метрах от этой квартиры, есть молельня. На белой стене кто-то нарисовал мечеть с минаретом и написал рядом «масджед» («мечеть»).

Здесь в прихожей стоят диван и два кресла; их черная кожаная обивка — в дырах. При входе уличную обувь можно сменить на сланцы. К прихожей прилегает маленькая комната для ритуального омовения. Одна из дверей ведет в молельню. В течение нескольких следующих недель Даниель проводил в этом помещении много времени. По пятницам здесь молилась небольшая группа мусульман. Многие радовались присутствию Даниеля, нового члена общины, новообращенного, который хотел улучшить свой арабский. Он ничего не рассказывал им о пребывании в лагере, о контакте с другими лицами, прошедшими подготовку, о планах нападения на объекты в Германии. Многие запомнили его как усердного и набожного мусульманина. А некоторые из пятничных посетителей заметили, что Даниель соблюдал религиозные правила гораздо строже, чем остальные.

Вначале набожность Даниеля импонировала пожилой палестинке. «Даниель созывал нас на молитву. По-арабски он говорил плохо, но был очень умен и прилежен», — говорит соседка. Похоже, Даниель строго следовал всем религиозным предписаниям, о которых знал или слышал. Он не ел свинины, не употреблял алкоголя, молился пять раз в день, постился и указывал остальным, что, по его мнению, запрещено и что разрешено.

Чем дольше они знали друг друга, тем больше позволял себе Даниель наставлять обоих палестинцев в религиозных правилах. Очевидно, он считал это своим долгом. Однажды женщина сидела в своей квартире у окна и курила сигарету. Увидев это, Даниель сказал ей: «Харам!» («Запрещено!»). Курить ей еще никто не запрещал. Кроме того, в течение некоторого времени Даниель не смотрел ей в глаза: он считал, что религия запрещает ему смотреть в глаза женщине. Она отвела его в сторону и объяснила, что если он называет ее мамой, то может смотреть на нее, это нормально. Он перестал отводить взгляд, но продолжал говорить «Харам!», если замечал что-то, что казалось ему неблагочестивым.