Регина Петровна поднялась, снова закурила.
— Пропадете вы! — резко произнесла она. — Мы лучше уедем вместе. Только не сейчас, сейчас я не могу. Я еще плохо себя чувствую.
Не докурив, выбросила папироску. Уж очень часто она зажигала и выбрасывала папироски, братья это заметили. Так ей никакого запаса не хватит.
От окна спросила:
— Вы слышали что-нибудь про подсобное хозяйство?
— Ну? — сказал Колька. А Сашка кивнул.
— Меня туда посылают. На поправку. Там две коровы, козы, телята. Поедемте? Со мной?
— А что там делать? — спросил Сашка. Но он уже знал, что с Региной Петровной он куда угодно поедет. Значит, и Колька поедет. А потом они и навовсе вместе смотаются.
— Будем пасти… Следить, кормить… Это для меня такой отдых придумали. Но я одна ехать боюсь!
— Далеко? — спросил опять Сашка. Он совсем другое хотел спросить, но спросил это.
— В горах, но в тех горах… По другую сторону железной дороги, — быстро сказала Регина Петровна, сразу поняв, куда гнет Сашка. — Там никого нет. Они за станцию не ходят… До сих пор не ходили!
Но Колька в первую очередь подумал о заначке.
— А сюда? Мы вернемся?
— Сюда? — Регина Петровна стала закуривать, никак у нее не зажигались спички. — Ну, конечно. У нас даже свой транспорт будет. Молоко или еще что ребятам будем привозить.
— «Студебеккер»? — воскликнул Сашка.
— Секрет, — сказала Регина Петровна.
Но Кольку волновала не машина, а заначка. Отрываться надолго от заначки — дохлое дело. Так и потерять недолго! Тут-то она рядышком, сходишь, рукой пощупаешь, пересчитаешь, и на душе спокойно. А там… Ты спокойно спишь, видишь во сне одиннадцать баночек, каждая блестит крышечкой, как золотой монеткой! И каждая — пропуск в рай! А придут эти с миноискателем, разворотят, как тот подпол…
Пока Колька переживал по поводу заначки, Сашка спросил про мужичков, а с ними как же?
— Мужички с нами поедут, — сказала Регина Петровна. И повторила: — Только мне одной с ними страшно. А так мы будем все вместе жить. Ну, как семья все равно… Поняли?
Нет, про семью братья не поняли. Они этого понять не могли. Да и само слово-то «семья» было чем-то чужеродным, если не враждебным для их жизни.
Для них и весь мир делился на семейных и несемейных. И эти две половинки были до сих пор несовместимы.
Уйдя от воспитательницы (Колька в кулаке сэкономленную подушечку зажал), они на ночь поспорили. Не сильно. Так, малость.
Оба хотели бежать, в этом разногласия у них не было. Но Колька требовал бежать немедленно. И никаких хозяйств! К чему им коровы да козы?
Сашка же советовал подождать Регину Петровну. Она сейчас слабая, она сама так сказала. Бежать сейчас не сможет. А когда окрепнет, они вместе уедут.
И потом, от подсобленного — так Сашка произнес — хозяйства может быть и прибыль какая! В придачу к их заначке! Вон от консервного завода и не ждали ничего, рады были хоть слив нажраться, а повернулось как!
Сашка умней, это ясно. Все загодя примерил, взвесил.
Колька вздохнул и нехотя согласился.
Он тоже понимал: никто их нигде не ждет. А поездов много. На один не сядешь, так на другой… Нищему терять нечего, одна деревня сгорит, он в другую уйдет.
Перед отъездом сходили в Березовскую, посмотрели на дом Ильи.
Все выгорело: и хата, и сарай, и деревья вокруг дома. Огород был пуст. Наверное, картошку вырыли соседи. А может, и колонисты помогли.
В бурьяне, покрытом, будто пылью, белым налетом пепла, торчала знакомая тележка с заржавленными колесами. На ней Илья дрова возил.
Колька подошел, ткнул ногой. Тележка отъехала. Колька еще раз ткнул… Потом нагнулся, отыскал веревку, за собой потащил.
— Брось! — сказал Сашка. — Охота тебе?
— А вдруг понадобится?
— Зачем?
Колька не ответил. Но тележку довез до Сунжи и спрятал в кустах.
— Она тебе что? Мешает? — спросил он Сашку.
— Мне не мешает! — огрызнулся тот.
— И мне не мешает. Вот и пусть лежит. — И добавил: — Она жрать не просит…
Колька не мог наподобие Сашки все заранее высчитать и выложить. Не так у него мозги устроены. Но и он понимал: если вещь валяется, ее надо подобрать. А опосля думай, что да зачем.
Вот Илью с его домом было ребятам жалко. Жулик он, Илья-Зверек, но жулик-то веселый, почти свой.
Колька поковырял ногой в пепле, произнес задумчиво:
— Он как чувствовал, что его сожгут!
— А почему? — спросил Сашка. — Почему никого не тронули, а его тронули?
— С краю…
— Ну и что? Машину вон в самом центре взорвали!
— Может, они догадались, что он жулик?
— Как это?
— Просто, — сказал Колька. — Вон огород… Он и тяпкой ни разу не махнул! Собирал чужое, как свое, что до него посеяли!
— А другие? Не чужое?
— Они колхозники…
— Какая же разница!
— А зачем они жгут?
— А фашисты зачем жгут?
— Фашисты. Сравнил… Какие же они фашисты!
— А кто? Слыхал, как боец про них кричал? Все они, говорит, изменники Родины! Всех Сталин к стенке велел!
— А пацан… Ну, который за окном? Он тоже изменник? — спросил Колька. Сашка не ответил.
Ни до чего братья не договорились.
Поворошили пепел, огляделись, но никто не интересовался сгоревшим домом Ильи. Все, наверное, только собой интересовались.
Уезжали они рано утром, еще и солнце не всходило. Посреди двора стоял серый ишачок с грустными глазами. Был он запряжен в тележку с двумя колесами. На тележку сложили узлы, кастрюли, мешочки с крупой, поставили бутыль с растительным маслом.
Вышел директор со своим неизменным портфелем. Вид у него был такой, будто он и сегодня не спал. Посмотрел на Регину Петровну, на ее мужичков, которые канючили — их подняли рано.
Кузьменыши стояли тут же, зевая и поеживаясь.
— А эти? — спросил директор, кивнув на братьев. — Они что, с вами?
— Да, — сказала воспитательница. И тоже посмотрела на ребят. — Это братья Кузьмины. Я о них говорила.
Директор наморщил лоб, потрогал зачем-то портфель.
— Кузьмины… Кузьмины… Откуда?
— Из Томилина, — пробормотал Сашка. Нужно бы сказать «из Раменска», да Регина Петровна тут… Он посмотрел на Кольку и понял, о чем тот думает. Не зазря Портфельчик воспомнил их! Надо бы не медлить, убираться подобру-поздорову.
Директор же между тем полез в портфель, порылся, но ничего не нашел.
— Письмо вроде было… — сказал он. — О чем… О какой-то кухне… Нет, не помню!
— Поищите, мы подождем. Это ведь замечательно, что помнят, пишут… — сказала. Регина Петровна и ласково посмотрела на братьев, которые поеживались и переминались около тележки. Они-то уж знали, что это за письмо! И насколько стоит его искать. Лучше бы не помнили!
Директор опять обратился к своему родному портфелю, но ничего, к счастью, не обнаружил.
— Ладно… У нас на два рта будет меньше, — сказал он. И уже Регине Петровне: — Вот вам бумага… От колхоза. Там человек, он покажет… Справитесь ли… С этими-то?
— Они дружные ребята, — сказала Регина Петровна. — Помогут.
Директор посмотрел на небо, вздохнул:
— Эх, был бы посвободней… Тоже махнул! Да где там! Сейчас еду на завод, уговаривать, чтобы назад приняли… И опять же в Гудермес, за педагогами… Пора школу налаживать… И продукты доставать… Это ведь непонятно, что происходит! — заключил он и развел руками.
Что там у него непонятного, у Портфельчика, ребята тоже не поняли: продукты ли, школа… Или завод… Ясно, как божий день, что на завод их пускать больше нельзя! Это директору одному непонятно! Обокрадут шакалы завод! Опять обчистят как пить дать!
— А то приезжайте! Как освободитесь! — пригласила опять Регина Петровна и стала собираться. — Молочком угостим…
— Я шакалов пришлю, кукурузу ломать. А вы, как мерзнуть начнете, возвращайтесь! Счастливо!
Директор махнул рукой и пошел на кухню. Там уже возились дежурные девочки, начинался день.
Регина Петровна усадила мужичков на тележку так, чтобы они могли еще подремать. Сунула тряпье им под голову. Взяла ишачка под уздцы, и двинулись в путь.
Сперва так и шли: Регина Петровна впереди, она все боялась, что ишачок увезет тележку в поле, за тележкой — Кузьменыши.
Но ишачок послушно катил свой воз по дороге, только острыми ушами стриг воздух, и Регина Петровна вскоре оставила его, пошла рядом.
Иногда она останавливалась, закуривала, а братьям показывала рукой: мол, езжайте, догоню…
Но они останавливали ишачка и поджидали. Хоть дорога, но и заросли, а вдруг какие враги выскочат!
Одета для дороги Регина Петровна была необычно, по разумению братьев. Мужская светлая рубашка с закатанными рукавами и темные, тоже, видно, мужские, шаровары. Такой Кузьменыши воспитательницу еще не видели, но не осудили ее. Шоферица Вера и похлеще одевалась!
