А сколько ночей тут проведено с Вовиком… Владимиром Яковлевичем. Сколько дел переделано, сколько разговоров переговорено! Миронов был тут, когда глянцевых младенцев в капусте по стенам и близко никто не развешивал. Миронов тут ещё до компьютеров списки резервных доноров от руки писал своим круглым красивым женским почерком. Миронов оперировал, как бог!..
Пока ещё ориентацию скрывать надо было — был Миронов Владимир Яковлевич человеком. А как только поголовная толерантность наступила — как с цепи сорвался. Любовников скрывать перестал, чуть не в кабинет к себе водил. Сколько ему Панин внушений не делал, какие только санкции не применял… Только уже когда на месяц из заведующих выкинул, Вовик немного опомнился. Ну так хрен редьки не слаще — с дежурств стал срываться, идиотина великовозрастная. Великовозрастная — мягко сказано. А может, то и не толерастия, а просто срубило Владимира Яковлевича климаксом. У мужчин же есть климакс? Есть. А у мужчин-гомосексуалистов, поди, в три раза более патологический, чем у мужиков природой положенной ориентации. Они и так-то на всю голову тронутые, те гомосексуалисты. Взять хотя бы их лозунг борьбы с последними выборами: «Геи и лесбиянки против партии жуликов и воров». Нарочно не придумаешь. Это уже даже не про хрен, который редьки не слаще. Это клоунада. Даже не клоунада — идиотизм чистейшей воды. Ну да не про это… Политика Татьяну Георгиевну не интересует. Хотя если вспомнить, что им запретили выписывать женщин именно на эти долбаные выборы! С ума сойти! А она выписала. Семён Ильич ей жуткий скандал учинил. Потому что было распоряжение: «Не выписывать!» От него. Но перед этим — ему. От главного врача. А главному врачу — сверху. А тому «сверху», что главврачу, — с ещё большего верху. Потому что хочет больница ремонт какой-никакой, например? Вот и чтобы никого не выписывать, и чтобы все — единогласно за кого надо. А то вообще не выпишут! Бред… А Татьяна Георгиевна выписала. Да ещё и сказала мужу выписанной, чтобы в газету тиснул про запрет на выписку. Тот журналистом оказался. Сёма так орал, что за пересып с другими мужиками так ни в жизни не бесился. Дорожит креслом начмеда. Понять можно. И даже простить можно. Подчиняться только не обязательно. Потому что нет такого закона в Российской Федерации, что запрещает выписку в день выборов. Она хотя политикой не интересуется, но законодательством — очень как раз даже. Не про это…
И не про то, что Владимир Яковлевич всегда интернов мужского пола предпочитал. Никаких предложений им не делал. Ни жестом, ни взглядом, ни полунамёком. Просто любил, чтобы интерн при нём был мужского пола. Красивый. Просто любил, чтобы рядом красивый мужчина был. Женщины тоже такое любят — чтобы рядом красивый мужчина был. И это вовсе не значит, что они на него немедленно кидаться будут с раздвинутыми ногами наготове.
Совсем мысли в голове у Татьяны Георгиевны смешались. А слёзы и сопли на лице замёрзли.
На лестницу вышла Маргарита Андреевна. С синим халатом в руках.
— Накинь. И не реви. Знаю уже, знаю… Жалко падлу. Глупо как. Акушер-гинеколог, заведующий отделением. Оперировал гениально. А сдох, как какой-то маргинал голимый!
— Марго!
— Да что мне, проще тебя? Мне самой Вовик руки ставил. Он всё умел. Всё про баб знал. А баб не любил. Но всё равно — сам нарвался! — зло сказала Маргарита Андреевна. — Целый год носило его по кому попало, и всё больше по каким-то мусульманам-гастарбайтерам. Что у них, хер, что ли, как у ишаков? — злилась Марго вовсе не на Вовика и даже, наверное, не на «ишаков». Злилась на смерть. На смерть, которая не всегда умна и всегда не вовремя. — Да тут половина роддома — Вовкины ученики. Столько говнюков чуть красивее обезьяны в люди вывел. Пул самых красивых, грамотных и умелых акушеров-гинекологов мужского пола создал. Да он должен был помереть в своей постельке, в окружении благодарных учеников. А закончил жизнь на съёмной хате, с ножом в сердце, в луже крови! Тьфу! Идём, накатим по стакану. Ты в роддоме остаёшься?
— Да. Куда мне ещё. К тому же двое в родах. Одна из них — моя…
— А я домой поеду.
— Как Светка, кстати? — спросила Татьяна Георгиевна, перестав, наконец, всхлипывать.
— Ты не поверишь! — обрадованно встрепенулась Марго. — Пообещала мне, что будет восстанавливаться в академии. Пару раз мне сделала чай. А однажды даже пса выгуляла! Представляешь?
Обе были рады перемене темы.
— Ладно, Марго, давай, катись до хаты. Тебе есть к кому.
Даже лучшей своей подруге не призналась бы Татьяна Георгиевна, что сегодня ночью ей лучше здесь, чем дома. В сущности, она так же одинока, как Владимир Яковлевич. Можно, конечно, уехать домой. И даже вызвать Панина — прискачет. Но чем Панин лучше случайных любовников Вовика? Тем, что он постоянный? Или тем, что «натурал»? Ничем не лучше. Всё равно все умрём.
Странно это — сидеть ночью в родзале, когда уже тихо и родильницы переведены в палаты. Сидеть и размышлять о смерти именно там, где только что присутствовал при появлении на свет двух новых жизней.
— Татьяна Георгиевна, кофе? — тихо уточняет первая акушерка смены.
Она сделает ей кофе. И заведующая будет сидеть и пялиться в стенку под аккомпанемент уборки родзала, грюканье инструментов, проходящих предстерилизационную обработку, под шарканье рожениц по отделению, под грохот предрассветных швабр. Будет сидеть и пялиться в стенку. И слава богу, что сегодня дежурит не Марго и не Савельевна. А хорошая, но ещё достаточно молодая акушерка. Она не в курсе, сколько ночей просижено здесь с человеком, который так глупо погиб. Ну и хорошо. С ней Татьяна Георгиевна не захлебнётся в соплях. А просто выпьет кофе и поднимется в палату интенсивной терапии. Посмотреть, как там прооперированная эклампсия. А потом в детскую реанимацию — уточнить, что именно ей «в очередной раз сойдёт с рук».
Никому ничего в этой жизни с рук не сойдёт.
Это особенно ясно ночью. Когда нормальные люди спят и не ведают, как причудлив рисунок недавно появившейся трещинки на одной из стен родзала… Или, скажем, морга. Велика ли разница?.. «Жизнь и смерть». «Трещина между мирами»… Чушь какая-то! Разница лишь в частоте ремонтов. Она же заведующая, чёрт возьми! И трещины на стене — это не трещины в жизни. Зашпаклевал, покрасил, и будь здоров!
Кадр двенадцатый
Только не смейтесь!
Приближалось двадцать третье февраля…
— Что-то будем делать? — деловито уточнила накануне Маргарита Андреевна у заведующей, зайдя после обхода к ней в кабинет.
— Ничего. Надоело. Каждый год одно и то же! Семён Ильич орёт на пятиминутке, что никаких празднований, а ближе к вечеру мы собираемся — ну где ещё, да? — в изоляторе обсервационного отделения. И я потом имею вырванные годы. В первую очередь — ну от кого же ещё, да? — именно от нашего драгоценного, всеми обожаемого начмеда!
— Слушай! — Марго прикрыла дверь и уселась на стул. — Так ты чего меня визитку того Волкова просила разыскать у тебя на столе, а? Напилась в ресторации, а переспать не с кем?
— Именно так, именно так, дорогая моя! Не бегать же мне ночью по улице с криками: «Эй, мужики, а кому с бабой переспать?!»
Отчего-то они обе ужасно развеселились.
Отсмеявшись, Маргарита Андреевна спросила:
— Переспала?
— Переспала.
— И как?
— Маргоша, как обычно. Очень хороший мужик. Замечательный даже.
— И чего?
— И ничего! Обязался на каждый день рождения главной медсестры больницы и даже главной акушерки родильного дома поставлять роскошные букеты.
— Нажаловалась, змея, да?
— Можно подумать, что тебе стыдно!
— Ни капельки!
— Вот тогда иди и работай! Ты ко мне зашла только про двадцать третье спросить и поинтересоваться подробностями моей личной жизни?
— Не… Слушай, поставишь девице спираль?
— Легко!
— Она тебя в приёме дожидается. Пошли.
В приёмном покое стояла симпатичная, модно одетая женщина.
— Люда, познакомься, это Татьяна Георгиевна. Она прекрасный врач, у неё золотые руки. Ты вообще ничего не почувствуешь! Ты дольше раздеваться будешь и на кресле устраиваться… Татьяна Георгиевна так поставит спираль, что ты даже и заметить не успеешь!
— Здравствуйте, Татьяна Георгиевна, — каким-то не к месту заискивающе-виноватым голосом сказала Людмила.
— Здравствуйте. Верхнюю одежду снимите, пожалуйста, здесь. Маргарита Андреевна, будьте добры, дайте Людмиле халат и бахилы. Пройдёмте.
— Я сейчас спираль принесу! — Маргарита Андреевна унеслась к себе в кабинет.
По дороге в смотровую Татьяна Георгиевна опросила Люду, беспрестанно синеющую и краснеющую, как проходят месячные, сколько беременностей и родов… В общем-то, рутинные банальные вопросы, которые положено задавать перед установкой спирали.
