Скорее бы кончалось свидание! До того, пока мать не поймет, что на самом деле ничего не кончилось. И, похоже, не кончится никогда. Горка все раскручивается. Что, если я уже не сумею? Нет у меня сил делать, как вы хотите. Не хочется портить вам жизнь, но куда деваться? Там внизу черная дыра. Смерть. И оставьте меня в покое!
Раз и навсегда. Заманчиво.
Вот он выход.
Скорей бы она уходила! Пусть и ей выпадет хоть несколько дней покоя!
Наконец! Ева, Евочка, любовь моя! Надеюсь, ты хорошо все запрятала. Он сжимал сверток со своим и ее адресом. Если уж попал сюда, значит, все шито-крыто. Или там ничего? Нет, быть не может!
Михал лихорадочно сорвал упаковку и открыл коробку.
Апельсины.
Ни больше ни меньше. Но ведь это значит… Кайф должен быть в них. Не может же она… Ну, конечно. Достаточно впрыснуть шприцем в апельсин. Это выходит… он быстро сосчитал.
Двенадцать доз? Она ведь знает, что я не люблю апельсины.
Восемь штук — чтобы покрыть часть долга. Два припрятать на черный день. Двумя поделиться с плечистым и паханом.
— Ты чего это насвистел, парень? Совсем не забирает! Обыкновенный апельсин!
— Не может быть!
Ну, Ева, если вдобавок и этот сюрприз… Пригласить на балдеж двух ходоков и всучить им простые апельсины, да об этом до самой весны не забудут!
— Ты чего, решил наколоть нас?
— Погодите. Наверное, доза меньше, чем я рассчитывал. — Михал лихорадочно рылся в шкафчике. — Давайте еще два.
— Ну, гад, если накалываешь, гляди!
На кожуре ни следа уколов. Но ведь можно было проткнуть тонюсенькой иглой. Невероятно, не могла же она просто послать идиотские витамины?
А в прошлый раз на свидании? Хотя бы поэтому ты не должна была кинуть меня. Да я тебя задушу, дорогуша, если ты меня так подставила!
— Они все же горьковатые. Вы что, не чувствуете?
— Обычные подпорченные апельсины.
— Просто доза нужна больше! — Михал яростно швырнул сверток на койку.
Обыкновенные апельсины, нечего их и прятать.
— Брешешь, гаденыш, ни хрена в них нет!
И вдруг резкий свет. Войти в него. Воспарить в небытие, где нет никаких стен, колючей проволоки. Увидеть самого себя сверху, как смешно я гоняюсь за приязнью этих двоих в тюремном бараке.
— Ребята, я загудел, как телеграфный столб, — откуда-то издалека доносится до Михала собственный голос.
Чье-то лицо. Кто это?
— Ты чего меня трясешь, скотина? — выдавил из себя Михал.
— Помидоры с кнедликами. В честь национального праздника!
— Что?
— Ужин, мать твою!
Господи боже, какой еще ужин? А, ну да. Лагерь. Помидоры с кнедликами. Одна из немногих радостей, хоть есть можно.
— Ребята, оставьте мне на потом кусок хлеба. Снова вернуться в эту невероятную легкость.
— Он чокнулся, — услышал Михал, закрывая глаза.
— Эй, приятель, с которого часа лежать разрешается? — В дверь стучится надзиратель.
Михал перевернулся на нарах.
— С шести.
— Ну и делай как положено.
Михал повернулся на спину и снова закрыл глаза.
— Не дури, Михал, будет звон.
— А мне не привыкать, — ответил Михал. И непонятно почему рассмеялся над своими словами.
Снова голос из коридора:
— Я ведь, кажется, что-то сказал, а?
— Вы не знали, с каких разрешается лежать. Я вам ответил. — Михал подавился смехом.
— Слезай с нар, черт побери! — заорал надзиратель.
Михал почувствовал, как чьи-то руки приподнимают его.
— Это он так. Ему просто паршиво, — втолковывал надзирателю помощник старшего по камере.
Вечерняя поверка.
— Не вижу девятого.
— Михал, ну же, Михал, — шепчет кто-то.
— Что это ты там качаешься? Стоять не умеешь? Эй ты? Фамилия?
— Граф Монте-Кристо, — хихикает Михал.
— Отлично. Будешь объясняться в другом месте.
— Идиот. Корчит из себя фрайера. А когда кайф пройдет, наплачется!
Четыре дня и четыре ночи без сна. В голове гудит, словно в газовой горелке. А потом вдруг отход. И ни одного апельсина из посылки.
Как же теперь вернуть долг?
К тому же все знают, что я мог отдать его и все равно не отдал. Да мне теперь просто крышка! Наглядный пример, чтоб другим неповадно! Разбитая челюсть, сломанная рука, пара переломанных ребер, в лучшем случае синяки. Дело дрянь!
Как же я так оплошал? Все вдруг зацепилось одно за другое. Свидание с мамой. Веселенькая перспектива жизни с предками. И здешний мрак. Да плюс Ева кинула, едва очутилась на воле. Начинаются ломки. Как же поправить все эти глупости, что я натворил за последние четыре дня? И еще миллион будущих. Усталость. И эта черная пасть горы, от которой некуда скрыться. Теперь уже только падение. Так куда еще глубже?
Заточенная крышка от консервной банки, спрятанная в матраце белобрысого урки. Приложить к запястью, стиснуть зубы и резануть.
Рана, ощерившаяся, как ухмылка того сутенера с выбитым зубом. И огонь в руке.
Он стиснул зубы и впился ногтями здоровой руки в плечо той, с перерезанной веной. Но боль была сильнее. И мгновенная ее вспышка вырвала из Михала остатки сознания.
— Пан Отава, пан Отава… Вы меня слышите?
Где я? Круги в глазах. Пот. Ах да, больница. Врачиха с веерами морщинок. Последний акт? Только что-то неохота на нем присутствовать.
— Я вам укол сделаю. Вы меня слышите? Слышите? — повторяла докторша.
Михалу вдруг показалось, будто он давно переступил тот порог, до которого человек изо всех сил цепляется за жизнь. Переступил и, кажется, даже не однажды. Интересно, а тогда, в лагере, неужели мне повезло, что вовремя нашли? Во всяком случае, все хоть вид делали. А больше всего тюремный врач, коренастый дядька лет пятидесяти, с волосами, тщательно постриженными ежиком. Господи, сколько же кошмаров, боли и унижений я мог избежать? Мне говорят, надо жить. А я уже не могу жить без кайфа. Рак воли. Какого черта надо было цепляться за жизнь, если я так и так загнусь, словно беспомощный подопытный кролик. Ну, не сейчас, значит, в следующий заход. Сколько можно начинать сначала, если конец все равно один? Посади дерево, построй дом, роди сына. Ха-ха-ха. А я что сумел? Выучил балдеть парочку идиотов.
— Не понимаю, как же так получилось? — Наивная попытка перехитрить этого человека с широким лицом, которое внезапно появилось над его койкой в палате тюремной больницы.
Искорка надежды, вдруг не догадается, почему я так сделал.
— А то вы не знаете? — улыбнулся врач. В первый и последний раз.
— Похоже, ум за разум зашел. — Михал сосредоточенно разглядывал перевязанную правую руку, чтобы не видеть глаза врача. — Сам не понимаю, чего это я.
— Ты и правда думаешь, мы тут совсем кретины? Или по тебе не видна твоя профессия? Стаж-то небось приличный!
Михал почувствовал, как на него снова надвигается чудовищная лавина.
— Какая профессия? — слабая попытка остановить ее.
— Наркоман, — отрезал врач. — Ты где кайф доставал?
— Кайф? — скорее по инерции переспросил Михал.
— Ты меня и в самом деле за дурака держишь? Знаешь, чего не выношу? Таких вот токсикоманов, которые упорно называют черное белым.
— Не понимаю, о чем вы. — Михал пытался продолжать эту бессмысленную борьбу, но нечеловеческая усталость снова затаскивала его почти за порог сознания.
— По твоему дурацкому разумению, мы вообще ни черта ни в чем не смыслим. Вот уж и впрямь повезло — получить себе на шею еще одного из вашей братии. Счастья полны штаны. Ей-богу.
Минута молчания. Словно этот тип вычисляет, что я еще способен проглотить.
Не напрягайтесь, почти ничего.
— Неужели не видишь, что ты уже приехал? И другого шанса вылезти может и не быть? Неужели тебя не тошнит от самого себя? — вдруг рявкнул врач.
— Не знаю, о чем вы говорите, — пытается выкрутиться Михал, прекрасно понимая, что только подливает масла в огонь.
Спрятаться под одеяло. Забиться куда-нибудь в угол. Оставьте меня в покое. Не могу я больше. Не могу!
— Только в тюрьме. А не в какой-нибудь специализированной лечебнице после отбытия срока. Там с вами возятся до тех пор, пока вы сами помогаете. Как только охота пропадает, вас тут же выписывают. Кроме тюрьмы, нет ни одного заведения, где вас можно изолировать по-настоящему. Помешать раздобыть наркотики, когда вам взбредет в голову разочек кольнуться. Государство о вас заботится, даже платит пенсию по инвалидности. То есть общество кормит вас, хотя перспективы получить этот долг почти никакой. Вот и отлично, чего еще человеку надо, небось думаете вы?
Михал заметил, что врач судорожно сжал спинку кровати.
— У наркоманов одна забота — провернуть свои делишки так, чтобы получать, не работая. Пенсия по инвалидности! А спросишь кого-нибудь из вас, кто за это должен платить? Вы отвечаете — общество. Но не кажется ли вам, что это слегка безнравственно? Знаете, как мне сказал один ваш коллега? Подумаешь, лишних пару крон выбросили на ветер! Не все ли равно!
