– Хулиганка, – сказала аптекарша.
– Это что ж, – поддержала сестра из регистратуры, – если каждый будет приходить и бить персонал, что же от нас останется…
Гардеробщица тем временем торопливо одевала Машу и Дашу. Застегнула на шубках все пуговицы, надела пуховые башлыки, затянула шарфики, чтобы дети не простудились и не пришли опять со своей мамой.
Лариса высвободилась из рук добровольцев. Взяла свою дубленку и пошла к дверям, одеваясь на ходу, теряя из рукавов перчатки и платок. Кто-то подобрал и отдал ей.
Дети молча поплелись следом, в одинаковых шубках и пуховых башлыках.
На улице выпал снег. Земля была белая, нарядная. Небо – мглистое и тоже белое.
Раньше, десять лет назад, на этом месте стояла деревня с кудрявыми палисадниками, вишневыми деревьями. Сейчас здесь выстроили новый район, но снег и небо остались деревенские.
На тротуаре стоял старик и смотрел себе под ноги. Лариса тоже посмотрела ему под ноги, там валялся огрызок яблока. Старик поднял голову и сказал:
– Знаете, я съел яблоко, а в середине червяк. Я вот уже полчаса стою и за ним наблюдаю. Какое все-таки удивительное существо: червяк…
Лариса кивнула рассеянно и пошла дальше. И вдруг остановилась, пытаясь понять: как она, молодая женщина из хорошей семьи, кандидат наук, мать двоих детей, понимающая толк в литературе и музыке, – вдруг только что разодралась, как хулиган на перемене, и ее чуть не сдали в милицию. Приехал бы милиционер, отвез в отделение и спросил:
– Ты что дерешься?
– Скучно мне, – сказала бы Лариса. – Скучно…
Была юность. Прошла. Была любовь к Прохорову. Прохоров остался, а любовь прошла. Все прошло, а жить еще долго. И до того времени, когда можно будет просто созерцать червяка, как этот старик, должно пройти еще по крайней мере тридцать лет. Тридцать лет, в которых каждый день – как одинаковая тугая капля, которая будет падать на темя через одинаковые промежутки.
Пойти, в сущности, некуда. А было бы куда – не в чем. Мода все время меняется, и для того, чтобы соответствовать, надо на это жизнь класть. А было бы в чем и было куда – все равно скучно. Душа неприкаянная, как детдомовское дитя…
Милиционер спросил бы:
– А пятнадцать суток дам, не скучно будет?
– Все равно…
– Ладно, – скажет милиционер. – Привыкнешь.
– Не привыкну.
– Привыкнешь. Куда денешься…
Лариса нырнула головой. Брови ее задрожали, и она ощутила на своем лице выражение тети Риты.
Дети медленно тащились следом, притихшие, удрученные. Дорога под снегом обледенела. Девочки то и дело скользили, но не падали, а только сталкивались плечами.
В три часа закончилась смена, и сестра-хозяйка вышла на бетонное крыльцо.
С трех начинался прием грудников, вся площадь перед поликлиникой была сплошь заставлена детскими колясками.
Подошла еще одна мамаша с коляской, стала доставать своего человечка. Человечек был в комбинезоне, весь круглый, как шарик, с круглым личиком. Под поясок комбинезона попала пеленка, покрывающая матрасик коляски, и потащилась, как шлейф за царевичем. Надо было отделить этот шлейф, но руки заняты, и женщина как можно выше понесла своего царевича на вытянутых руках. Пеленка отделилась и опала, но женщина не опускала руки. Она держала ребенка над головой, смеялась и жмурилась в его личико, глупела и слепла от счастья. А тот висел в воздухе, безвольно свесив ручки и ножки, и ничего не выражал: ни страха, ни радости. Ему было надежно в материнских руках и привычно в материнской любви. Так было с первого дня его жизни, и он не представлял, что может быть по-другому.
Сестра-хозяйка загляделась на эту пару. Думала: если бы у нее был такой вот теплый круглый человечек – она ничего бы больше для себя не просила и никогда никому не сказала бы ни одного грубого слова. А эта… – вспомнила Ларису, – шкрыдла… двоих имеет. А дерется…
Было не холодно, но ветер все же задувал в ажурные дырки платка.
Рядом с поликлиникой стоял кинотеатр «Витязь», и мужественный витязь из листового железа просматривал с фасада вверенный ему микрорайон.
Скажи мне что-нибудь на твоем языке
Я – никакая.
Меня никогда не заметишь в толпе, а заметишь – не оглянешься. Меня можно не заметить, даже когда я одна.
В пионерском лагере я всегда была рядовой пионеркой, меня не выбирали даже в санитарки.
В хоре я всегда стояла в последнем ряду, и мой голос лежал на самом дне многоголосья. На танцах я всегда забивалась в угол и смотрела оттуда, как лучшие мальчики танцуют с лучшими девочками.
Моя мачеха мечтает, чтобы я вышла замуж за первого встречного. А мой папа именно этого и боится.
Мы с мачехой почти ровесницы. Она обожает моего отца, его недостатки, его прошлое и меня, так как я вхожу в это прошлое. Она говорит: лучше выйти замуж и развестись, чем жить без страстей. Она не понимает, как это можно жить без любви.
В данную секунду своего существования я стою возле окна и выбираю первого встречного.
Вот идет сантехник ЖЭКа дядя Коля, тащит за собой трос. Жизнь этого человека делится на пятидневки. Пять дней подряд дядя Коля пьет водку, и тогда в нем распечатывается яркая, незаурядная личность. Он философствует, тоскует, радуется, протестует, легко перемещаясь из состояния умиления в состояние озлобления. Следующие пять дней дядя Коля лежит безмолвный, носом в потолок. Ничего не ест, организм не принимает. На его лице взрастает бурная щетина и проступают приметы начинающегося старика.
Следующую, третью пятидневку дядя Коля ходит тихий и виноватый. Берется за любую работу, и любая работа горит в его золотых руках. И в эти дни трудно себе представить, что дядя Коля может быть другим.
Проходит еще пять дней, и дядя Коля вдруг становится ко всему безразличен, в его глазах томится мечта, и он снова совершенно нечаянно напивается, и все начинается сначала, в той же последовательности.
Сейчас дядя Коля пребывает в третьей пятидневке, тащит за собой трос и, гонимый комплексом вины, готов отремонтировать весь микрорайон.
Дядя Коля скрылся за угол. Некоторое время на улице пусто. Вот из третьего подъезда выходит с портфелем мой сосед и современник. Мы не представлены друг другу, я не знаю, как его зовут. Про себя я называю его «функционер», потому что он выполняет в жизни общества какую-то функцию. У него светлая нарядная «Волга» и провинциально-значительное выражение лица.
Этот подходит в женихи больше, чем дядя Коля. За него можно было бы выйти замуж и развестись, но у него уже есть жена Рая. Они иногда выходят во двор и садятся на лавочку подышать свежим воздухом. Он смотрит вправо, Рая влево, вдвоем они напоминают эмблему двуглавого орла с головами, повернутыми в разные стороны. И нет такой силы в природе, которая бы заставила их посмотреть друг на друга или хотя бы в одну сторону. От них веет такой убедительной скукой, что эта скука достигает седьмого этажа, проникает через стекло и касается моего лица.
Все-таки дядя Коля лучше. С ним не соскучишься.
Моя мачеха любит говорить: «Это не та лошадь, на которую можно ставить». Если, следуя поговорке, представить: моя жизнь – ипподром, я – игрок, а лошадь – госпожа удача, то получается, что сегодня по кругу бегают только чужие бракованные лошади.
Однажды мы с мачехой бежали по улице, торопились в кино, а посреди дороги полулежал районный алкоголик – но не дядя Коля, а другой. Он пытался подняться, но валился на бок. Снова пытался и снова падал и сквозь мрак своего сознания не мог понять – что ему мешает.
Люди шли мимо и обходили этого человека, как предмет.
Я посмотрела на мачеху и сказала:
– Если бы мы не торопились, мы бы отвели его домой. Правда?
– Ну конечно, – сказала мачеха.
Мы оглянулись, и угрызения совести коснулись нашей души.
– Вот, – сказала мачеха. – Никогда не попадай под ситуацию.
– Чего? – не поняла я.
– Бывает, что человек выше ситуации, а бывает ситуация выше человека. Никогда не позволяй ситуации стать выше себя.
На мой подоконник сел белый голубь. Это голубь-детеныш, похожий на сильно переросшего воробья.
Я медленно приоткрываю окно, обжигаюсь зимним воздухом, жду, что голубь испугается и улетит, но он сидит и не шелохнется. Потом повернул голову и смотрит мне в самые зрачки.
К дому подкатил синий «Москвич», и оттуда вылез брат Софки Медведевой Александр Медведев в синей дубленке и в лисьей шапке. Он живет на Арбате, а его родители в нашем доме, поэтому я его иногда вижу.
Александр – эстрадный певец. Он постоянно выступает по телевизору, скачет с микрофоном в своих умопомрачительных сюртучках, и все девушки млеют перед экраном.
Бывают дни, когда он поет по радио, по телевизору, выступает в печатной дискуссии насчет современной эстрадной песни, и тогда кажется, что весь мир занят только одним человеком.
Александр, должно быть, устает от такой нагрузки и время от времени приезжает к родителям, чтобы припасть к своим корням и зарядиться для дальнейшей жизни.
