Анна ходила и смотрела куда-то вдаль, поверх головы своего мужа, как будто высматривала настоящее счастье.
Все кончилось в одночасье. Муж умер в проходной своего научно-исследовательского института. Ушел на работу, а через час позвонили. Нету человека.
Анна сопровождала его в морг. Ехали на «скорой». Муж лежал, будто спал. Наверное, он не заметил, что умер. Анна не отрываясь вглядывалась в лицо, пытаясь прочитать его последние ощущения. Смотрела на живот, на то место, которое всегда было таким живым. И если там умерло, значит, его действительно нет.
Однажды приснился сон: муж сидит перед ней, улыбается.
— Ты же умер, — удивилась Анна.
— Я влюбился, в этом дело, — объяснил муж. — Встретил женщину. Не мог оторваться. Но мне было жаль тебя. Я притворился, что умер. А вообще я живой.
Анна проснулась тогда и плакала. Она, конечно, знала, что мужа нет. Но сон показался правдой. Муж, наверное, кого-то любил, но не посмел переступить через семью. Рвался и умер. Лучше бы ушел.
После смерти мужа Анна осталась одна. Сорок два года. Выглядела на тридцать пять. Многие претенденты распускали слюни, как вожжи. Однако семьи не получалось. У каждого дома была своя семья. Норовили записаться в сынки, чтобы их накормили, напоили, спать уложили и за них бы все и проделали.
Была, конечно, и любовь, что там говорить… Чудной был человек, похожий на чеховского Вершинина: чистый, несчастный и жена сумасшедшая. И нищий, конечно. Это до перестройки. А в последнее время вступил в кооператив, стал зарабатывать две тысячи в месяц. Нули замаячили. Не человек — гончая собака. И уже ни томления, ни страдания — завален делами выше головы. Некогда? Сиди работай. Устал? Иди домой. Он обижался, как будто ему говорили что-то обидное. Он хотел еще и любви в придачу к нулям.
В один прекрасный день Анна поняла: у нее все было. В прошедшем времени. Плюсквамперфект. И то, что казалось временным, и было настоящим: муж, дом, общий ребенок. Семья. Но мужа нет. И дальше — тишина. Самый честный союз — это союз с одиночеством.
Женщина не может без душевного пристанища. Пристанище — сын. Умница. Красавец. Перетекла в сына.
А сын за стеной перетекает в Ирочку. Из Ставрополя. Десять букв. Мариуполь — девять. А что еще остается? Только буквы считать.
Ирочка проснулась в час дня.
За это время Олег встал, сделал завтрак, позавтракал, ушел на работу и сделал плановую операцию.
Анна за это время сходила в магазин, приготовила обед — курицу с овощами — и села за работу.
В учебной программе шли большие перемены. Историю СССР практически переписывали заново. Дети не сдавали экзамен.
У Анны — французский язык. В этом отсеке все как было: je suis, tu est, il est. Я есть. Ты есть. Он есть.
Возникали учителя-новаторы: ускоренный метод, изучение во сне. Анна относилась к этому скептически, как к диете. Быстро худеешь, быстро набираешь. Ускоренно обретенные знания так же скоро улетучиваются. Лучше всего по старинке: обрел знание — закрепил. Еще обрел — еще закрепил.
Анна сидела за столом. Работа шла плохо, потому что в доме находился посторонний человек.
Наконец задвигалось, зашлепало босыми ногами, зажурчало душем.
«Надо накормить, — подумала Анна. — Молодые, они прожорливые». Вышла на кухню, поставила кофе.
Из ванной явилась Ирочка в пижаме Олега. Утром она была такая же красивая, как вечером. Даже красивее. Безмятежный чистый лоб, прямые волосы Офелии, промытые молодостью синие глаза. Интересно, если бы Офелия переночевала у Гамлета и утром явилась его мамаше, королеве…
Анна не помнила точно, почему Офелия утопилась. Эта не утопится. Всех вокруг перетопит, а сама сядет пить кофе с сигаретой.
— Доброе утро, — поздоровалась Ирочка.
— Добрый день, — уточнила Анна.
Ирочка села к столу и стала есть молча, не глядя на Анну. Как в купе поезда.
— А вы учитесь или работаете? — осторожно спросила Анна.
— Я учусь в университете, на биофаке.
«Значит, общежитие университетское», — поняла Анна.
— На каком курсе?
— На первом.
«Значит, лет восемнадцать-девятнадцать», — посчитала Анна. Олегу двадцать семь.
— А родители у вас есть?
— В принципе есть.
— В принципе — это как? — не поняла Анна.
— Люди ведь не размножаются отводками и черенками. Значит, у каждого человека есть два родителя.
— Они в разводе? — догадалась Анна.
Ирочка не ответила. Закурила, стряхивая пепел в блюдце.
«Курит, — подумала Анна. — А может, и пьет».
— А вы не опоздаете в университет? — деликатно спросила Анна.
— У нас каникулы.
Анна вспомнила, что студенческие каникулы в конце января — начале февраля. Да, действительно каникулы. Не собирается ли Ирочка провести у них две недели?
— А почему вы не поехали в Ставрополь? — осторожно поинтересовалась Анна. — Разве вы не соскучились по дому?
— Олег не может. У него работа.
— А у вас с Олегом что? — Анна замерла с ложкой.
— У нас с Олегом все.
Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столе. Анна хотела привычным движением снять трубку, но Ирочка оказалась проворнее. Ее тонкая рука змеиным броском метнулась в воздухе. И с добычей-трубкой обратно к уху.
— Да… — проговорила Ирочка низко и длинно.
В этом «да» были все впечатления прошедшей ночи и предвкушения будущей.
После «да» было «я» — такое же длинное, как выдох.
Это звонил Олег. Ирочка произносила только два слова — «да» и «я». Но это были такие «да» и «я», что Анне стыдно было при этом присутствовать. Наконец Ирочка замолчала и посмотрела на Анну умоляюще-выталкивающим взглядом.
Анна вышла из кухни. Подумала при этом: «Интересно, кто у кого в гостях…»
Каждая семья имеет свои традиции, ибо человек без традиций голый. Равно как и общество. Общество, порвавшее с традициями, обрубает якорную цепь, и его корабль болтается по воле волн или еще по чьей-то воле.
В традиции Олега и Анны входило звонить друг другу на работу, отмечаться во времени и пространстве: «Ты есть, я есть. И ничего не страшно: ни социальные катаклизмы, ни личные враги. Ты есть, я есть. Мы есть».
В традиции входило открывать друг другу дверь, встречать у порога, как преданная собака. Выражать радость, махать хвостом. Потом вести на кухню и ставить под нос миску с божественными запахами.
И сегодня Олег позвонил в обычное время. Анна заторопилась, но на пути возникла Ирочка.
— Он попросил, чтобы я открыла.
Анна растерялась, сделала шаг назад. Привилегии отбираются, как во время перестройки. В семье шла перестройка.
Ирочка тем временем распахнула дверь и повисла на Олеге в прямом смысле слова. Уцепилась руками за шею и подогнула ноги. Обычно Олег целовал мать в щеку, но сегодня между ними висело пятьдесят килограмм Ирочки.
Олега, похоже, не огорчало препятствие. Он обхватил Ирочку за спину, чтобы удобнее виселось, они загородили всю прихожую и из прихожей вывалились в комнату Олега и пропали.
Курица стыла. Устои дома рушились. Еще час такой жизни — и упадет потолок, подставив всем ветрам жилище.
Вечером Анна подстерегла момент и тихо спросила:
— А Ирочка, что, не собирается в общежитие?
— Видишь ли… — Олег замялся. Потом вскинул голову, как партизан перед расстрелом. — Мы поженились, мама.
— В каком смысле? — не поверила Анна.
— Ну в каком смысле женятся?
— И расписались?
— Естественно.
— И свадьба была?
— Была.
— В общежитии?
— Нет. В ресторане.
— На какие деньги?
Анна задавала побочные, несущественные вопросы. Ей было страшно добраться до существенного.
— На мои. Откуда у нее деньги? Она сирота.
— У нее есть родители.
— Это не считается.
— А где ты взял деньги?
— Одолжил. У Вальки Щетинина.
Валька — друг детства, юности и молодости. Вместе учились. Вместе работают.
— А почему ты не взял у меня? — спросила Анна.
— Ты бы все узнала.
— А я не должна знать? — Это был главный, генеральный вопрос. — Почему ты мне не сказал?
— Ты бы все испортила.
Наступила пауза.
— Ты бы не пустила, — добавил Олег. — Я этого боялся.
Анна молчала. Было больно. Как дверью по лицу.
— Прости, — попросил Олег.
— Не могу, — ответила Анна. — И еще знаешь что?
— Что?
— Ты мерзавец.
— Я так не считаю.
— А как ты считаешь?
— Я боролся за свою любовь.
Олег счел разговор оконченным. Бывают моменты в жизни мужчины, когда он должен бороться за свою любовь. Это его правда. Но есть правда Анны: вырастила сына, пустила в жизнь, и теперь ее можно задвинуть под диван, как пыльный тапок.
Да. Стареть надо на Востоке. Там уважают старость. Там такого не бывает.
Дима… Вот когда нужен близкий человек. Когда тебя предают в твоем же собственном доме.
