Настя почему-то поднялась, подняв стопку как для торжественного тоста:
— Бережно выводили головку рукой, затем нежно подтягивая ребёнка за подмышки!
— Именно! — Подтвердил Ельский. Почему-то тоже вставая.
Встали Родин и Святогорский. За ними встали все присутствующие.
— За умелые человеческие руки! — Подытожил Святогорский.
Все чокнулись и опрокинули.
— И ещё! Ещё! — Снова вскочила Оксана Анатольевна. — Вдогонку. За то, чтобы мозги не были куриными! Потому что мне ужасно, ужасно, ужасно стыдно за то, что я приняла индуцированную истерию за… вспышку холеры. Чтоб её!
Срочно налили вдогонку. Вечеринка начала оживляться. И не потому что выпили. На этих сборищах было принято не столько пить, сколько беседовать.[25] Делиться своими историями, страхами, ожиданиями. Работать над ошибками. Своего рода клинические разборы с научными экскурсами, без протокола.
— Холера! Постойте! Я должен вам рассказать про холеру! Мир пережил семь пандемий холеры! От холеры помер Александр Фёдорович Ланжерон. Боялся от неё помереть — и помер. От холеры помер Василий Григорьевич Костенецкий. Пушки вручную перетаскивал, тяжеловозов за хвост с рывка валил, пушечными ядрами жонглировал. А от холеры — помер! Во время второй пандемии холеры, которая очень сильно прошлась по Российской Империи, Николай Павлович Романов личным примером, чуть не погубив себя…
Святогорский вошёл в просветительский раж и даже не заметил, что в зал тихо вошла Татьяна Георгиевна. И прислонясь к стеночке, с любовью и нежностью глядела на старого друга. Другие заметили её, но она прижала палец к губам: «тсс! Слушайте!»
Но Аркадий Петрович, разумеется, заметил Татьяну Георгиевну. И был рад её появлению, как не был рад никто другой. Конечно, не по рангу главному врачу заседать с простыми смертными заведующими — что уж говорить об ординаторах и медсёстрах, — за одним столом. Не по рангу. Если нет у него тёплых человеческих рук и доброй ясной светлой головы.
Все были рады видеть её вот так, запросто. Притащили стул, усадили. И только налили неофициально «обмыть назначение», за которое она так и не удосужилась проставиться, — в зал вошёл ещё и Александр Вячеславович Денисов.
Анастасию Евгеньевну Разову бросило в краску. Как когда-то бросало в краску при виде Ельского.
Татьяна Георгиевна приветливо помахала ручкой, и крикнула — ну девчонка девчонкой!
— Сашка! Тащи стул! Садись рядом со мной!
Она сказала это так просто и естественно, что он побледнел. И еле-еле справился с собой. Так что никто ничего не успел заметить. Эта её простота и естественность были так хороши!.. И возродили, возбудили. Так естественно вытащили чувства из искусственно созданной им же самим комы. Забурлило всё, что может и должно бурлить в любящем мужчине.
Так ещё и не понявшим, что этот поезд ушёл навсегда.
— Саша, ты потрясающе выглядишь! — Шепнула Мальцева ему на ухо, когда вечеринка уже катилась на полных парах. — Заматерел.
— А ты — ничуть не изменилась!
— Это потому что ты не видел меня всего месяц назад. Я была похожа на огромный надувной матрас и весила семьдесят пять килограммов!
Если женщина говорит вам сколько она весила или весит — это всё, парни. Это всё. Но… Только сердцу не прикажешь, только сердцу не прикажешь. Человеческому сердцу не прикажешь разлюбить… Кажется, так пелось в одной старой доброй комедии о волшебстве и любви. И, кажется, Денисов во всё это ещё верил.
Чуть позже они ускользнули. И неспешно прогуливались пешком по очень морозной, признаться, ночной Москве. И Мальцева даже с удовольствием ответила на его поцелуй. И, пожалуй, даже хотела его. Ключи от её «холостяцкой берлоги» — вот они, всегда при ней.
Поймали такси. Еле дотерпели до прихожей. Заняться этим прямо под огромным портретом Матвея теперь ей казалось забавным. Остро-мстительным. Гадким, как всё воистину женское.
А потом ещё и в спальне.
И на кухне.
И ещё раз под портретом.
Чувственность вернулась к ней.
Уже под утро, когда такой красивый и так похожий на Матвея в молодости мужчина — она только сейчас это толком осознала, — варил ей кофе, она, сидя на табурете, закинув ногу на ногу, походя сказала ему в спину:
— Саша, это было прощание.
Он не обернулся, но мускулы моментально напряглись. Вздулись на шее, спине, ягодицах, бёдрах и голенях. … Он не был! Он стал похож на Матвея! Видимо, год с лишним, помимо работы только тем и занимался, что железо тягал. Но стал похож только потому, что был похож. Имел потенциал. Не важно… Теперь это всё уже не важно.
— Ни хрена себе качели, — всё ещё не поворачиваясь к ней, сдержанно сказал он.
Сдержанно и вроде даже чуть с иронией. Так пытается сохранить достоинство сильный мужчина на пороге… На пороге чего угодно.
— Это потому что ты замужем? И… Я готов быть рядом с тобой в любом качестве. Своего… законного мужа ты много лет держала при себе в любовниках.
— Фу! — Рассмеялась Мальцева. — Ты слишком хорош для таких ролей. Просто….
И сама удивилась тому, как натурально рассмеялась. Или даже не так. Не натурально рассмеялась, а натурально так себя и чувствовала. Как будто она снова дурноголовая юная страстная игривая Танька Мальцева, могущая как угодно поступать с мужиками. И ничего ей за это не будет. Ничего и никогда. Потому что…
— Просто мой единственный законный муж… жив.
Зашипел убегающий кофе.
Кадр пятьдесят семь
Другой человек
В отделение патологии беременности поступила беременная Костомарова Евгения Владимировна, двадцати трёх лет, с острым миелобластным лейкозом. Беременность первая, тридцать шесть недель, продольное положение головное предлежание. Ничего необычного. Кроме лейкоза, разумеется.
Родин перекрестился: вовремя Мальцева перетянула на заведование Ерлана Данияровича Байжанова из столицы Татарстана в столицу российскую. Казаху сперва дали не очень благозвучное прозвище. Бессовестные русские! Их чёртов слух ничего не мог поделать с созвучием, конкордантным имени Ерлан. Как только Родин представил нового заведующего на пятиминутке — так уже на последующем перекуре и… Но в первый же день работы Ерлан Даниярович так всех обаял, как профессионализмом, так и личными качествами, что… Но уже прилипло. Намертво. Так и звали. Но с большой нежностью. А между тем, значение славного казахского имени Ерлан (которое бы моментом вычислил старичок психиатр Пётр Валерианович) — храбрый, удалой, отважный, мужественный лев. Но роддомовская публика тонкостью не отличалась. Зато уж если любила — то любила крепко. А слова — дело такое… Ерлану Данияровичу было не страшно вручить столь ответственную женщину.
Хотя — нет. Страшно. Страшно стало всем. И Байжанову, и Родину. И Мальцевой. Особенно — Мальцевой. Как главному врачу больницы.
Пациентка была крайне тяжёлая.
Острый миелобластный лейкоз у неё диагностировали впервые во время беременности. Возможно, именно ею он и был спровоцирован. Человечество всё ещё почти ничего не знает о причинах новообразований. В данном случае «почти ничего» равно «ничего абсолютно».
Аборт Костомарова делать категорически отказалась. Да и неизвестно ещё, как бы сказалось искусственное прерывание беременности на течении опухолевого процесса. Ей предложили пройти курс полихимиотерапии. Во втором триместре это не слишком опасно. Цитостатические и тератогенные эффекты исключены — органы и системы плода ко второму триместру беременности уже сформированы.
Беременная Костомарова прошла курс полихимиотерапии. Во Франции. Если деньги есть — хозяин-барин. Лейкоз чуть угомонился, но как следствие полихимиотерапии у женщины развился тромбоцитопенический синдром. В сроке тридцать шесть недель пациентке была прямая дорога в отделение патологии беременности, потому ведущий её онкогематолог перекрестился. Трижды. И вот почему: в добавление к патологии физиологической у Костомаровой наблюдалась патология иного рода — она была свидетельницей Иеговы. В связи с чем от лечения тромбоцитопенического синдрома в виде: переливания тромбоцитарной массы, а ещё лучше: тёплой донорской крови, женщина, а равно и её муж — категорически отказывались.
В приёмный покой роддома её доставили на Скорой — ходить она уже не могла. Страшная слабость и всё, сопутствующее такой тяжёлой патологии. На беду в приёме торчал Святогорский, развлекая молоденькую акушерочку. Возглавлял процессию муж Костомаровой. Вместо «здравствуйте!», с порога заявивший:
— Мы — свидетели Иеговы!
— Со стороны защиты или со стороны обвинения? — моментально среагировал Аркадий Петрович, который никогда не лез за словом в карман.
