Сначала я понял только то, что все несовершенства науки от людей, от условий жизни, и старался "перескочить" через эти преграды, надеясь на свои силы и способности. Потом понял, что дело в характере самого занятия - оно творчество в редкие минуты, а в остальное время ремесло и несение эстафетной палочки, с ожиданием, что ее вот-вот вырвут у тебя из рук. Это история о том, что уже существует, независимо от нас, свободно и небрежно, а мы только крутимся вокруг да около, стараясь заглянуть в механизм. Оказалось, мне это не нравится. Похоже на исполнительское мастерство играть по нотам кем-то написанную музыку. Кто-то любит, но я предпочитаю сочинять сам. Пусть хуже, но сам.
Еще позже... Я понял, что дело даже не в исполнительстве "по нотам", а в том, что все это не обо мне. Я уже говорил об этом и повторю - не обо мне. Что делать, надо признаться самому себе: я недалеко ушел - мне интересно только то, что обо мне. Картинки обо мне, и книги обо мне.
Значит, я получил то, что хотел? И оказался в атмосфере почти чистого кислорода. Могу иногда нащупать столбики, дальше которых мне запрещено. Истина оказалась не такой радостной, какой я представлял ее себе в юности: я мечтал о безразмерной свободе и неограниченных собственных возможностях. Во своих снах я часто играл на рояле - садился, и пальцы летали. Я знал, что умею. А, может, и не знал в первый момент, но быстро создавал в себе эту уверенность. Точно так же я знал, что умею летать, стоит только оттолкнуться, совершить внутреннее усилие, подобное сгибанию ног...
В жизни оказалось сложней. Безграничности и бесконечности я не получил. Ну, что же...
7
Подведем кое-какие итоги. Развитие событий в моей жизни, скажем, в последние лет сорок, больше не вызывает у меня удивления. Представьте себе условия задачи. Внимание сосредоточено на себе, все чужеродное отталкивается или пропускается через мелкое сито. Существуют два сильных начала, оба важны, но по сути своей противоположны, их борьба угрожает целостности личности. Как можно сохранить их и целостность одновременно? Внутренняя сосредоточенность усиливается, всячески культивируется, это дает возможность исключить из сферы внимания одно из начал, сконцентрироваться на другом полностью. Достигается некое подобие равновесия, и цельности тоже... Концентрация внимания непомерно сильна, сфера внимания непомерно узка... Со временем нарастает усталость, раздражение, на периферии назревает бунт. Центр трещит от напряжения, ведь совсем не все "отбрасывается" и "выталкивается", не все обращается в "чистый продукт творчества", чтобы плотно упакованным брикетиком вывалиться на обочину скоростного шоссе... Понемногу в круге света все становится исхоженным, изъезженным... узко, сковано, сжато, замусорено... Загнивание интересов, разврат мелких слабостей, угодливость к случаю... Смута. И взрыв. На смену приходит то, что было сжато и спрятано. Быстро, потому что период колебаний нестерпим. Прежнее безжалостно выкидывается, отрицается и забывается. Но оно где-то там, в темноте, готовит новый бунт...
Такой способ существования кажется неизбежным, когда противоречия сильны, энергия противостоящих сил высока, а стремление к сохранению внутренней целостности, непротиворечивости - еще сильней, потому что за ним темный нерассуждающий страх.
Я уже сказал главные слова - страх и энергия. Конечно, без высокой энергии противостояния и страха ничего бы не было.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ . ПРИЧИНЫ И СИЛЫ.
1
Итак, для преодоления внутренних противоречий потребовался мощный инструмент. Распространив свое влияние на всю жизнь, он изменил ее. Последствия оказались кое в чем интересными, но во многом удручающими. Совсем не всегда требовалось такое сужение взгляда. Сохранять целостность такой ценой? Я видел многих хороших, умных, но слабых, мягких, постоянно колеблющихся людей, они вызывали во мне только добрые чувства. Почему бы и мне не стать таким?..
Потому что мной владели страхи. Я боялся за свою цельность. Может, слишком уж глубоко пролегала трещина?.. Я был чрезмерно чувствителен ко всякой потере контроля над собой. Я говорил уже, это проявлялось даже в самых простых вещах. Боялся потерять равновесие - поскользнуться, упасть и не подняться, лишиться способности самостоятельно двигаться... Боялся потерять сознание: терял всего один раз, в пятилетнем возрасте, в бане, от душной жары. Мало ел сахара во время войны, так объяснил это отец. Но я не раз бывал в полуобморочном состоянии, и помню свой ужас, когда темнело в глазах, и как всеми силами выкарабкивался... Я не мог кувыркнуться через голову - должен был постоянно контролировать положение тела в пространстве. Боялся головокружений, всегда спал на высокой подушке. При крайней усталости боялся заснуть, упасть в темноту. Вдруг не вернусь... При этом не был трусом, умел терпеть боль, вел себя мужественно во время операции, лет в одиннадцать... Страх "потери контроля" проявлялся и более сложным образом, в разных неопределенных или опасных жизненных ситуациях. Но непосредственно, сразу, я воспринимал их как угрозу равновесию тела. Эта первая реакция была очень важной для меня. Я не выносил неясности, ожидания, неопределенности судьбы, отсутствия надежного места, куда можно придти и закрыть дверь... Мне необходимо было глубокое чувство устойчивости и безопасности.
Я не думаю, что оригинален в своих страхах, дело в их роли в моей жизни. В ней страх потери способности распорядиться собой, владеть своими чувствами и мыслями постоянно... наконец, страх потери цельности, непротиворечивости... он был непомерно велик. Он был всегда за моей спиной. И когда я решил выразить в нескольких словах свое отношение к живописи, главные требования к ней, то первым словом было - ЦЕЛЬНОСТЬ. А потом уж два других: ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ и ЛАКОНИЧНОСТЬ. Эти слова до сих пор со мной, и я, через пятнадцать лет, почти ничего не могу добавить к ним.
2
Конечно, страх. Вот одна из главных движущих сил. Энергия страха. Страх неопределенности, страх "распада" под действием противоборствующих сил вырастал из еще более сильного и темного чувства. Стоит мне уступить, ослабеть, сдаться, как я могу вовсе пропасть, СГИНУТЬ в темноте и холоде. Наверное, потому все, к чему я стремлюсь, что люблю, отождествляется у меня с теплом, красным и желтым цветом, которыми богаты мои картины. Не открытым кричащим цветом... а как бы островок света и тепла в темноте. Как тлеющие угли. Как негромкое, но упорное противодействие темноте и холоду.
СГИНУТЬ! Это значит - не состояться, распасться на бессмысленные и бессильные части, исчезнуть без следа, жить без цели и смысла, стать беспомощным и слабым, попасть в зависимость от окружающих, не видеть просвета, погрязнуть в житей-ской трясине, замарать себя мелкими дешевыми поступками, не найти применения своим силам, не развиваться, топтаться на месте, кивая на обстоятельства, пропасть в болтовне и бессильных мечтах, заниматься интеллектуальной жвачкой, переливанием из пустого в порожнее, когда в конце словоблудия остаешься на том же месте... Забыть о великих делах, о гениях, которые негромко, но настойчиво говорят нам - "смотри, вот ведь как можно, а ты?.. Сделай хотя бы немногое - то, что можешь!"
Что это? Усложненный воспитанием, утонченный, но все тот же страх темноты и холода. Как-то М.В. сказал мне:
- Жизни нет альтернативы.
А я возразил: - Можно умереть и при жизни...
Он странно посмотрел на меня - и согласился, как соглашается человек, которому безразлично чужое мнение, настолько он уверен в своем.
В сущности, мы не спорили. Он, уже порядочно уставший от жизни, говорил об абсолютной границе. Я же еще ставил жизни условия. Теперь я лучше стал понимать его.
- К сожалению, я не верю, - он сказал тогда.
Я пожал плечами. Я был стоиком и презирал подачки, послабления, утешения, обманы... Теперь и в этом я лучше понимаю его.
И одновременно со всей ясностью, которая доказательств не требует, знаю: никаких сверхестественных начал и способностей во мне нет. Я не умею зажигать спички на расстоянии, гнуть ключи в чужих карманах, читать мысли, распространять биополя... и точно так же не сумею испариться из собственного разлагающегося тела, чтобы далее вечно пребывать в каком-то жалком состоянии - вроде я, вроде не я... Не стану перед кем-то отчитываться в своих грехах, ждать награды или наказания. Не умею, не верю. Я верю в то, что есть, и что было со мной.
Альтернативы нет. Отсюда страх. Некоторых он лишает веры, мужества... и иллюзий, самообманов тоже. Меня - нет, наоборот! Он помог мне барахтаться, метаться, делать ошибки, и в конце концов уткнуться носом в нечто, что оказалось мне близко и понятно.
Этот страх вел меня запутанным путем. Он заставил ограничить круг внимания, наложить суровые ограничения на себя. Они позволили накопиться энергии противодействия. Я отграничивал, ограждал для себя запретные области, целые миры, а потом с огромными потерями туда прорывался. От таких революций было много шума, а польза?... Она в освобожденной энергии самоограничения, которая позволяла сметать с пути многие препятствия. Так было в живописи, в которой я ничего не умел, и в то же время не хотел культивировать свой "примитивизм". Он мне внутренне претил - застылостью, набором нехитрых приемов... Он светил мне только искренностью; взяв ее с собой, мне хотелось идти дальше. По натуре я был экспрессионистом, если можно только кого-то втиснуть в тесные рамки формул и границ. Я просто обозначаю то место, возле которого брожу, и вижу в нем знакомые и милые мне черты. Как пейзаж моего детства: он в меня врос. Это сильней, чем любовь врастание. Человек или пейзаж, событие, слово, цвет - они становятся нашей частью, это больше, чем любовь и пристрастие.
